Ирина Стрелкова - ЧЁТ И НЕЧЕТ (полный текст)
- Ты спрашивала про художника… Он великий?
- Кент? - Сауле сердито усмехнулась: - Знаменитый! Не в нем дело. Просто имя вспомнилось, первое попавшееся из новых. Я на ребят разозлилась. Охота показывать себя дикарями. Получили, называется, художественное воспитание в чайной.
Шолпан на это ничего не сказала. В большом городе множество нового и интересного пролетало мимо нее, стороной, не подпуская близко к себе, даже отталкивая сердито: куда ты лезешь, дуреха! Но Шолпан не обиделась на город. Она во всем обвинила себя, свою аульную неразвитость.
Она не знала, что сама к себе несправедлива. Очень часто смятение человека перед новым и неизвестным выказывает не ограниченность, а напротив, большую, чем у других, способность что-то постичь во всей возможной полноте познания.
После поездки Шолпан стало по-новому удивлять многое привычное. В годы юности такие перемены нередко совершаются после долгой болезни: встаешь и заново учишься видеть знакомый до песчинки мир. Впрочем, долгая болезнь - тоже путешествие в другую жизнь.
Шолпан стала думать: надо уже теперь определить наперед самое главное, без чего в большом мире можно потеряться, как в степи, когда не видно ни солнца, ни звезд.
В мыслях о главном она не могла пока определить, где оно и как его искать. Предстояло найти не потерянное и потому уже известное, а что-то неведомое: можешь его с первого взгляда по неопытности не узнать, не узнав - легко пройти мимо своего, самого главного в жизни. Какое оно?
Шолпан часто думала о чем-то неизвестном ей. Оно тоже имеет свое слово, и его предстоит услышать, понять, ввести в свои мысли и поступки.
Когда она со всеми ребятами ехала поездом из Алма-Аты домой, Шолпан увидела на одной маленькой станции саму себя. В плюшевом пальтишке, в шали с кистями, она стояла у переезда с ведерком, прикрытым пестрой тряпицей. Что несла она в ведерке? Айран? Странным показалось Шолпан: она строит догадки, стоя за пыльным окошком вагона, о том, что сама же несет в жестяном ведерке со скрипучей дужкой, не очень-то тяжелом - она явственно почувствовала вес своей рукой.
Девочка в плюшевом пальтишке осталась на переезде, а Шолпан покатила дальше. Рядом с ней стояла у окошка Сауле - обняла Шолпан, потерлась щекой о щеку:
- Хорошо!
По-казахски сказала Сауле или по-русски? Шолпан не заметила. Какая разница? Просто - хорошо.
Колька вертелся у соседнего окошка, тайком косил в их сторону.
В тот год, когда Колька поступал в первый класс, начала работать в Чупчи молодая учительница, никого в поселке не знавшая. Колька рос самостоятельным человеком. Сам купил в универмаге папку с хитрой железкой внутри, сам разобрался, как устроен скоросшиватель, наколол свою метрику, медицинскую справку и поволок «личное дело» в школу.
- Кудайбергенов, ты в какой класс должен записаться - в казахский или в русский? Что тебе дома велели? - спросила новая учительница.
Самостоятельный человек не нашелся как ответить. И тут в канцелярию вошла знакомая Кольке по страшным рассказам старших ребят Гавриловна:
- Этого запишите в первый «Б»! - И Гавриловна при Кольке объяснила приезжей учительнице: под фамилией Кудайбергеновых в Чупчи живет русская семья; еще в гражданскую войну семиреченский казак Фетисов поменялся фамилией с узбеком Кудайбергеновым.
Колька и прежде слыхал старую семейную историю: как его дед спас товарища своего, узбека, и как они решили поменяться фамилиями. «Сапогами трудно меняться, - рассказывал дед, - потому что ноги у людей бывают разные. Шинелями тоже - рост неодинаковый. Именами не сменяешься - их нам матери дают. А фамилиями можно. Решили - и сменялись. Он за меня на поверке ответил, я - за него. В полку не сразу привыкли, путали. Но перекличка каждый день - привыкли. А список полка как был, так и остался. Никаких перемен, все бойцы на месте…»
Вернувшись из школы учеником русского первого «Б», Колька стал наново выспрашивать деда: не поменялась ли заодно жизнь от такого обмена фамилиями? При этом Колька проявил природную консервативность: ему не хотелось, чтобы случились перемены. Он добивался от деда надежных заверений: от перемены фамилии ничего не переменилось и не могло перемениться.
Дед Колькину тактику мигом раскусил:
- Ишь ты… Чтобы тебе все без перемен. Да как же это мыслимо - без перемен. Ежели мы с другом моим боевым фамилиями разменялись - значит, и судьба на судьбу. Так оно и вышло. Убили Фетисова. Басмачи, гады… Убили.
Тут дед мрачно умолк, и Колька полдня бился: упрашивал деда рассказать, где и как погиб тот, который с дедовой фамилией заполучил деду назначенную гибель. Наконец дед сжалился:
- Я уже, значит, демобилизовался, а он в кавбригаде служил, у Карпенки. В тридцатом году опять басмачи объявились. Карпенко их загнал за Чу, в киргизские горы. В тех горах и попал в плен к басмачам боец Фетисов. Ему допрос со зверствами, как водится у басмачей. Курбаши спрашивает: «Кто такой? Как зовут? Какие планы у командования?» Известно, чего им, басмачам, надо. А друг мой язык на замок - молчит. Курбаши ему с подходом: «Ты же наш. Ты мусульманин». А дружок ему в ответ: «Я боец красной конницы Фетисов». Уже после один пленный басмач показывал, как все было. Курбаши налетает: «Врешь! Ты не русский! Ты мусульманин!» А он на своем стоит: «У тебя, бандит, мой документ в руках! Разуй глаза! Записано: «Фетисов!» Басмачи его ножами пырять, а он им: «Нет и не будет у меня другого имени. Фетисов я, и точка». - Дед поник головой, смахнул слезу со щеки. - Так и погиб Фетисов-герой. Нашли его конники истерзанного: грудь ножами истыкана, глаза выколоты, язык отрезан. Там, в киргизских горах, и похоронили. Написали на камне: «Красноармеец Фетисов. Зверски убит басмачами. Спи спокойно, товарищ, мы за тебя отомстили». До сих пор, сказывают, камень при дороге лежит. Люди читают и думают: «Эк, занесло тебя, русского мужика, помирать в такую даль…» Как же ты хотел, чтобы без перемен? Нет, так не бывает. Иной раз ночью не спишь - камень могильный на грудь давит…
По-дедову выходило: и Колька живет судьбу не свою, а того внучонка красного бойца, что мог родиться в узбекском дому. Бабушка осерчала: «Ты чего блажишь? Ты чем малому голову забиваешь?» Но у Кольки голова отличалась устройством не бог весть каким мудреным, зато в работе прочным и надежным. Кольку не запутаешь. Поразмыслив степенно, он определился жить, как живется: хоть Кудайбергенов, хоть Фетисов - фамилия вполне ладная. А то привели в первый «Б» пацануху из городка - Тамару Бублик. Учительница вызывает - все хихикают. Две четверти хихикали. После зимних каникул как рукой сняло: привыкли. В третьем классе Тамару Бублик без всякого смеха выбрали звеньевой. Из четвертого она уехала с отцом куда-то под Берлин. Там, наверное, тоже: две четверти хихикали, потом выбрали старостой или председателем отряда. Колька думал: все девчонки в офицерских семьях такие - инициативные, но Маша Степанова совсем другая, совсем…
Когда в городок на Чукотке приехали Коваленко со своим Ванькой, Маша училась уже во втором классе.
На арифметике решали примеры; учительница что-то свое выводила в классном журнале на последней странице.
- Коваленко! - Учительница подняла голову. - Коваленко Ваня, ты кто по национальности?
- Не знаю! - вскочил Ванька. - Честное слово.
- Спроси у родителей, а завтра подойдешь ко мне.
Еще несколько ребят учительница спросила, какой они национальности, а Машу не спросила. Почему? Папа объяснил:
- У тебя простая русская фамилия. Можно и не спрашивать. 2 Коваленко - фамилия украинская. Но есть и русские с такой фамилией. Потому в школе и спросили.
У Маши с того времени отложилось в памяти без всяких стараний с ее стороны: Степановы - русская фамилия, очень простая. Если бы где-нибудь спросили, кто она по национальности, Маша знала, как ответить: русская. Но ее нигде и никогда не спрашивали, потому что она Степанова да еще Маша - чего проще. Может быть, где-то на земле таких простых и понятных вещей не знали и потому могли бы спросить Машу: кто она? Но до таких далей Степановы еще не доехали.
- Ты много ездила по свету, - сказал ей Канапия Ахметович. - Ты наш человек. Кочевого племени.
Директор преподает и русский и казахский. Нурлану он ставит по казахскому языку тройку. Маше - пятерку. Она догнала его в коридоре:
- Канапия Ахметович, не ставьте мне пятерок.
Он недовольно подвигал морщинами:
- Ты думаешь, я ставлю тебе пятерки за то, что ты дочь полковника? Я ставлю отметки за успехи. Для человека, который не знал ни одного казахского слова, у тебя очень большие успехи. Например, сегодня ответила все падежные окончания. Наверное, сосед тебе хорошо помогает. - Морщины мягко расплылись. - Я заметил: писали русский диктант, ты держала тетрадь, чтобы Садвакасов глядел. Он не стал списывать. Характер. У него по русскому четверка. У тебя за первый диктант тоже четверка. Я, наверное, диктую для тебя непривычно?
