Сергей Вольф - Мне на плечо сегодня села стрекоза
Мы ввалились к Ирише прямо всемером да еще с Памиром. Я хотел отвести Памира домой, но Ириша сказала, что с ним даже лучше, веселее.
Родители у Ириши оказались на редкость симпатичными. Внешне — полная противоположность: она маленькая, кругленькая, а он, папа, — худой, длиннющий. Я даже подумал, как это он с такими ходулями-ногами помещается в кабине машины, раз он профессиональный шофер.
Мы накачались чаю с домашним печеньем, посмотрели телевизор. Памир, умница, вел себя пристойно, и вообще было очень уютно и весело. Вспоминая потом этот день, я понял, что он был чуть ли ни последним таким веселым, но я об этом тогда даже и не догадывался.
Иришин папаня (как-то так само собой легко получилось) много рассказывал о своих дальних рейсах. Главное, он нас вовсе не развлекал и не учил жить — просто рассказывал. Он ходил в дальние многодневные рейсы на огромных грузовых машинах, и когда я представлял себе его в ночной кабине, высоко над землей, среди мигающих разноцветных лампочек на пульте, он чем-то напоминал мне летчика.
— А ночью? А если вдруг… волки? — спросила Таняпка, и все мы захохотали.
Вскоре (мы сами сообразили) нам пора было, к сожалению, расходиться: кругленькой Иришиной маме как раз надо было готовить папу в дальний рейс.
Дома дед возился с зимними снастями.
— Ничего, — бормотал он. — Сердце сердцем, а пропускать окуневый клев по последнему льду я не намерен.
27
Ночью я написал рассказ. Мне не спалось, и я засел за этот рассказ. Дело было вовсе не в том, что я сел писать его, раз уж не спалось, а мне именно из-за рассказа и не спалось, он-то и не давал мне уснуть.
Честно говоря, я даже не знаю, получился у меня именно рассказ или что-то совсем другое. Мне почему-то кажется, что рассказ — это когда какие-то события происходят, что-нибудь такое случается, а в моем рассказе вроде бы ничего особенного не происходило: просто едет человек, шофер, в дальний рейс, едет ночью — один-одинешенек в ночи на всем белом свете, едет и думает о разном, — вот об этом я и написал.
Я писал, и вдруг ко мне в комнату тихонечко влез дед.
— Чего это ты не спишь? — спросил он. — Смотрю, свет горит.
— А ты-то чего не спишь? — спросил я. Потихонечку, как бы между прочим, я прикрыл тетрадку с рассказом.
— А чего не сплю? А я вообще ночью мало сплю. Думаю или читаю. Тебе это неизвестно, потому что сам-то ты спишь как сурок.
— А как спят сурки?
— Непробудным сном. До звонка будильника, как и ты. Чего не спишь?
— Да сочинение пишу, дед, — соврал я.
— Чего это вдруг? А вчера что — прошляпил?
— Да нет. Я его… Ну, переписываю заново. Переделываю. Чтобы был полный блеск, — продолжал я врать.
Деда со своими рассказами я стеснялся. Кого я совершенно не стеснялся, так это Игоря Николаевича. И я подумал, что это происходит вовсе не потому, что именно он и подсказал мне попробовать писать. Все дело в том, какой он человек. Не то чтобы хороший (дед мой — просто замечательный человек), а какой-то особенный, что ли, особый. И особый он был не потому, что сказал мне: попробуй писать, а и писать-то я начал потому, что он был особый человек и сказал мне об этом как-то особенно.
После я дня два переделывал рассказ, поработал над ним; потом позвонил Игорю Николаевичу.
— Как дела? — спросил он.
— Рассказ написал, — сказал я.
— Отлично.
— Вы свободны сегодня? Я вас повидать хотел.
— Давай. Это возможно.
— У меня Памир живет, щенок, вы его видели.
— Так. Ну и…
— Его в метро не пустят. Как к вам трамваями добираться?
— Да, брат. Это нелегко. Долго. У нас времени будет мало, мне надо в редакции побывать, в центре. О, давай так, я съезжу туда пораньше, а потом где-нибудь и встретимся.
— А может, возле меня, в Юсуповом саду, а?
Он долго молчал. Огромная такая пауза. Я успел подумать, что, может, я случайно сказал что-то не то…
— Нет, — наконец сказал он. — Не стоит. Я больше не буду туда ходить. Все это, брат, бессмысленно. Этого человека я так и не встретил, да, может быть, и потом не получится. Скорее всего. Просто я уже не верю.
Мы договорились о встрече. Удивительно, я вдруг задумался над тем, кто же я такой в глазах других людей. Вот Игорь Николаевич — он теперь довольно легко говорит мне о том, каково ему в его ситуации, ну, не говорит, а не скрывает… Так, будто я и саму его ситуацию знаю. А ведь нам обоим известно, что я ни на капельку не в курсе дела. Чутким он меня, что ли, считает? Будто я все понимаю, что с ним происходит, чувствую. Даже если не знаю конкретно, что именно. А я вовсе не казался себе чутким.
К Дому радио, где мы договорились с ним встретиться, мы с Памиром приехали вовремя, а вскоре и он появился.
Мы отправились втроем в Михайловский сад, тем более — очень потеплело, а главное, пойти в кафе-мороженое (как я раньше подумал) с Памиром было никак нельзя. В середине сада я спустил Памира с поводка, и он начал носиться как угорелый. Здесь, в саду, я не боялся, что он удерет: он был послушный пес.
— Ну, давай рассказ, — сказал Игорь Николаевич. — Как вообще дела?
— Не знаю, — сказал я. — Никаких особенных дел нет. Засунули меня в школьный драмкружок — приходится ходить. А какой я актер? Смех один. Вот все мечтаю, что летом поеду с дедом в путешествие, на лодке. Вы-то не забыли? Если сможете, мы с дедом двумя руками за. Только вам своя лодка будет нужна. Достанете?
— Наверняка. Есть у приятеля.
— Двухместная?
— Ага. Большая.
— А если мы еще паренька из нашего класса возьмем, вы не против?
— Конечно, не против, — сказал он, но я видел, что он уже читает мой рассказ. — Рассказ не очень-то получился, — сказал наконец Игорь Николаевич. — Во всяком случае, мне не нравится.
— Жаль, — сказал я. — Я очень старался.
— Да, жаль, — сказал он. — Правда, старание не всегда дает положительный результат. Тут важно, чтобы начало было легкое такое, естественное, чтобы все шло своим чередом. Нормальный замысел важен, понял?
Я сказал, что не очень-то понял.
— Видишь ли, когда ты пишешь, тебе вовсе не обязательно помнить, что тебе двенадцать лет всего… Но я-то помню. Когда ты про кошку написал — там все было в порядке. Написал, как чувствовал, за нее, хоть ты и не кошка.
Я засмеялся.
— …А тут ты о взрослом человеке пишешь. Пишешь честно, искренне, чувствуешь за него, понял? А на самом-то деле тебе за него чувствовать посложнее даже, чем за кошку. Кошке ты приписал предполагаемые, так сказать, ощущения и — случайно получилось. А тут ты именно свои ощущения приписал взрослому человеку — и это заметно. Получаются несовпадения. Хочешь не хочешь, а очень многие взрослые ощущения тебе незнакомы. Легковесный рассказ получается. Что-то точно, а что-то — явно не то. Ну, пейзажи хорошие, но этого мало. Маловато.
— Вроде бы ясно, — сказал я. — Да, действительно. Как это я раньше не сообразил! Вот дурак! Откуда я могу знать, что чувствуют взрослые люди! Только по догадке. Да-а, жаль. Получается, что мне о взрослых писать и не стоит. Только о себе, о детях или о животных. О кошках, например.
Мы с Игорем Николаевичем оба рассмеялись.
— Нет. Пиши, о чем хочешь, — сказал Игорь Николаевич. — Пиши — это главное. Каждый рассказ не может быть хорошим, тем более — очень хорошим. Пусть этот не удался — опыта все равно добавилось. Да и симпатичные куски там есть. Главное, чтобы хотелось писать. Хо-те-лось. Интересно, когда ты пишешь, начинаешь, — тебя тянет писать, или просто забавно, интересно?
— Не знаю, — сказал я, подумав. — Вроде занятно. Раньше-то я не пробовал. Но вроде бы и тянет. Немного похоже на дневник. Вы ведь знаете, некоторые ребята ведут дневник, особенно девчонки.
— Я вел дневник, — сказал Игорь Николаевич.
— Правда?! — Я удивился.
— Ну, а чего здесь такого?
— А скрывали от ребят?
— Да, это было. Стеснялся… Я кое-что узнал про лодку, надувную. Лодка есть, двухместная. Все дело в том, буду ли я свободен, когда вы с дедом отправитесь.
— Отлично! — сказал я. — Я вам заранее сообщу. И потом… мало ли что… вдруг вам самому понадобится — запишите мой телефон.
Он записал, и скоро мы попрощались: ему снова нужно было идти в редакцию радио.
28
Что это не Света, я сразу догадался, но не сообразил почему-то, что это Айседора подошла.
— Это Алеша, что ли? — спросила она.
— Да. Здравствуйте, — сказал я.
— Мой птенец говорил, что ты будешь звонить. Она сказала, знаешь что?
— Не. Не знаю, — сказал я.
— Что если можешь, подъезжай ровно в пять к Ленфильму, а если не сможешь, звони в шесть. Выбирай сам, понял?
— Понял.
— Как дед?
— Он через две недели в санаторий едет. Месяца на полтора.
