Ференц Мора - Волшебная шубейка
И он тотчас же перевернулся вверх ногами, но не устоял на руках и так брякнулся об пол, что закряхтел. От этого всем стало ещё смешнее. Теперь я даже готов побиться об заклад на мою самую красивую ручку, что хитрюга Цинтула тогда нарочно упал, делая стойку. Кто-то, наверное, шепнул ему, что напрасно он своей силой и ловкостью напоминает бедняге Посошку об его увечье.
Пришёл наставник и от себя тоже добавил в общую кладовую за печью куриную ножку. Но мы к этой минуте уже все сидели на своих местах и жужжали, будто пчёлы в улье, прилежно повторяя урок. Даже Сила-Цинтула уткнулся носом в учебник. Правда, в это время между строчками его книжки ползала сонная осенняя муха, которую наш великий акробат Цинтула по доброте сердца только что вызволил из чернильницы и пустил немного подсушить крылышки на страницах «Родной речи».
Мне кажется, никогда мы ещё не были такими пай-мальчиками, как в тот день.
После занятий мы всей оравой провожали нашего Посошка домой. Но на окраине города он смущённо повернулся к нам и попросил:
— Дальше со мной сегодня не ходите, ладно? Меня дедушка, наверное, дожидается возле часовни Иоанна-крестителя… Зол он на всех ребятишек, у которых ноги целы… кто не хромает.
Действительно, в конце улицы показалась какая-то фигура в рваной-драной одежонке. Да, это был он, колдун Кюшмёди! Мы мигом разлетелись в стороны, как вспугнутые галки. Впрочем, нет, мы уже не боялись его. Просто нам не хотелось его дразнить.
ДЕДУШКА ПЕТЕР
Не прошло и недели, как господин учитель понял: нашему новичку не за печкой место. Ум — как бритва. Душа — добрая, отзывчивая, в обращении приятен. И учитель предложил Пети Палишоку самому выбрать, с кем бы он хотел за одной партой сидеть.
— С Гергё, который в вышитой шубейке, — отвечал Посошок, выбрав меня.
И я до сих пор этим горжусь. А когда он стал моим соседом, мы с ним так подружились, что нам и на ночь не хотелось разлучаться.
Обычно я провожал его до поповского сада. Дальше не смел, потому что вечером там Посошка обычно уже поджидал его дед, старый колдун Кюшмёди. Едва завидев его, я сразу же задавал стрекача. Но однажды моего приятеля вышел встречать не его дед, а какой-то другой старичок, в котором я ещё издали признал шахтёра. У него был кожаный фартук, фонарь на широком кожаном поясе с медной пряжкой и кирка на плече.
— Это дедушка Петер, — сказал мне Посошок. — Они раньше вместе на шахте работали с моим родним дедушкой. Когда тот ещё тоже шахтёром был.
О том, что колдун Кюшмёди был когда-то шахтёром, я впервые слышал. Я был убеждён, что его всегдашним занятием было только волшебство. Мне захотелось поподробнее расспросить об этом Посошка, но я постеснялся: я уже давно заметил, что Пети неохотно рассказывает о своём деде. Вот и сейчас он вдруг перевёл разговор на дедушку Петера, стал говорить, какой тот хороший и добрый.
— Ну, если он добрый. — сказал я, — тогда, может, он и меня возьмёт с собой в шахту?
— Возьмёт, — подтвердил Пети. — Если хорошенько его попросить.
Но дедушку Петера и не понадобилось особенно упрашивать. Он сразу согласился в первый же свободный от учёбы день взять меня в забой и велел ждать его на рудничном дворе пополудни.
В то время в школе не учились по четвергам. Когда зазвонили полдень, я уже стоял у ворот рудника. Тётя Мальвинка щедро набила мои карманы горячими пирожками, и я собирался поделиться ими с Посошком. Однако дедушка Петер пришёл один и удивлённо посмотрел на меня, когда я спросил его про Пети.
— Так ты же шахту хотел посмотреть?
— А как же, шахту!
— Тогда чего ж ты своим дружком интересуешься? Кюшмёди не здесь живёт, а на старом руднике. Это совсем по другой дороге. Не по той, что тебе, братец.
Я вспомнил, что когда-то слышал разговор: мол, жилище Кюшмёди охраняют орлы-стервятники, и подумал, что лучше уж мне остаться здесь, с этим дедушкой, с Петером. Я уже хотел идти к шахте, но старый рудокоп остановил меня:
— Да погоди ты, не спеши! Жалко будет, если такую красивую шубейку ты углем да грязью перемажешь. Вот взгляни: нашёл я для тебя наряд подходящий. Как раз будет тебе по росту.
С этими словами он достал из-за двери маленькую горняцкую спецовку. Даже кожаный островерхий шлем нахлобучил он мне на глаза. Очень я себе понравился в новом обличии, поглядевшись вместо зеркала в речку Силер, что катит свои воды через рудничный двор. Вполне мог бы я в этом наряде сойти за восьмого гнома Белоснежки. А дедушка Петер, глядя, как я облачаюсь в шахтёрскую одежду, даже прослезился.
— Ну прямо вылитый сыночек мой! — печально пробормотал он.
— А у вас разве есть маленький сын, дедушка Петер?
— Был, братец, был. Давно только. Шахта забрала его у меня.
Когда мы начали спускаться вниз по главному стволу, у меня вдруг мурашки пробежали по спине, и я весь задрожал. Будто в бездонный колодец понесла нас с собой клеть — эта огромная бадья. Но дедушка Петер утешил меня, сказав, что после холодного пота прошибёт меня скоро уже другой пот — горячий.
И точно: едва мы спустились, как мне очень захотелось сбросить с головы кожаный шлем. Дышать стало довольно трудно, а темно было вокруг, будто в закрытом погребе чёрной ночью. Но тут дедушка Петер помахал зажжённым фонарём:
— А ты осмотрись, братец, вокруг получше.
Осмотрелся я, и совсем душа ушла у меня в пятки.
А язык онемел. Стоим мы словно посреди храма из чёрного мрамора. Со всех сторон сходятся сюда коридоры, а в конце каждого тусклые огоньки мерцают — шахтёрские лампочки.
— Ну, пошли, — сказал дедушка Петер и, взяв меня за руку, повёл по самому широкому из коридоров.
Идём, а я всё время назад оглядываюсь. Кажется мне, будто кто-то за нами следом крадётся. На самом же деле это наши шаги отдавались под сводами. Но вскоре и наших собственных шагов не стало слышно: мы шли, по щиколотку увязая в угольной пыли.
— Смотрите, разве тут поезда ходят? — шёпотом спросил я, разглядев, что из одного бокового коридора в главный какие-то рельсы тянутся.
— Ходят. Конные! — громко крикнул в ответ старый шахтёр и в это же мгновение притиснул меня к стенке. — Поберегись, как бы он нас ненароком не задел.
Мимо процокала копытами маленькая косматая лошадка, тащившая за собой громыхающую вагонетку с углем. Нас лошадка и не заметила, хотя дедушка Петер посветил ей лампой прямо в глаза.
— Которые лошади здесь работают, все до одной слепнут, — объяснил мне старый шахтёр. — Вот эта, например, уже десять лет солнечного света не видела.
В штрек, в боковой коридорчик, куда повернула подземная железная дорога, мы только заглянули. Вдоль одной его стены длинная вереница шахтёров кирками долбили уголь.
Все они были голые по пояс, а пот, ручьями струившийся по их телам, в красноватом свете рудничных ламп на стене, казался кровью.
— Пойдём отсюда! Я тебе краше виды покажу, — тянул меня дедушка Петер. — Пойдём, я тебя в наш подземный сад сведу. Вот где красотища-то!
В «саду» в самом деле было очень красиво. «Сад» этот — огромный зал, а все стены его усеяны цветами. И каких цветов тут только не было, в этом подземном цветнике!
Белые, жёлтые и фиолетовые их лепестки под лучами рудничной лампы вспыхивали всеми цветами радуги.
— А можно мне один сорвать, дедушка Петер? — восторженно вскричал я, дотрагиваясь рукой до стены.
— Можно, сынок, — засмеялся старик. — Только шахтёрских цветков руками не сорвёшь. Их киркой — по-нашему, кайлом — откалывать надо!
— Ну да, они же каменные! — догадался я, отнимая руку от холодных кристаллов.
Из подземного сада мы снова попали в тёмную ночную мглу.
Под ногами повсюду валялись обломки громадных камней, словно какой-то развеселившийся великан расшвырял их из озорства.
— Вон туда взгляни! — посветил на них лампой дедушка Петер.
Прямо перед нами лежала каменная плита с высеченным на ней крестом. Подле неё лежал маленький, словно игрушечный, шахтёрский обушок.
— Вот здесь и погребла шахта моего сыночка, — печальным голосом сказал дедушка Петер. — Огромной силищи был взрыв… — Вдруг старый шахтёр схватил меня за воротник: — Слышишь, рудничный «дрозд» засвистел?
Издалека действительно доносился какой-то странный звук — свист, смешанный с жужжанием шмеля. Я весь оживился и принялся вертеть головой во все стороны, надеясь увидеть в пустынном мраке удивительную рудничную птицу. А если бы мне ещё удалось и поймать её! Я бы её дома в канарейкину клетку поместил!
Густая сетка нашей лампы зарделась красным светом, словно раскалённая проволока, а свист становился всё пронзительнее и всё страшнее.
— Бежим, сынок! — подхватил меня в охапку дедушка Петер. — Рудничный «дрозд» на свободу вырвался! Он может нам сейчас на самом деле дать дрозда. Видишь, крылышком своим он уже успел ударить по нашей лампе.
