Лидия Чарская - Том 10. Вечера княжны Джавахи. Записки маленькой гимназистки
— Она немного дика, Нелли. Уж ты извини. Придется заняться ее воспитанием.
— Благодарю покорно! — отвечала та и сделала недовольную гримаску, отчего вдруг стала еще более походить на Ниночку. — Мало мне забот со своими! Пойдет в гимназию, там ее и вымуштруют…
— Ну, конечно, конечно, — согласился полный господин. А потом прибавил, обращаясь ко мне: — Здравствуй же, Лена! Что ж ты не подойдешь ко мне поздороваться! Я твой дядя Мишель.
— Дядя? — неожиданно сорвалось у меня с губ помимо моего желания. — Вы — дядя? А где же у вас тот мундир и ордена, которые я видела на портрете?
Он сначала не понял, что я у него спрашиваю. Но, разобрав, в чем дело, весело и громко рассмеялся.
— Так вот оно что, — добродушно произнес он, — тебе орденов и звезду захотелось? Ну, ордена и звезду я дома не надеваю, девочка. Уж извини, они у меня в комоде лежат до поры до времени… А будешь умницей, тогда я тебе их и покажу.
И, наклонившись ко мне, он поднял меня на воздух и крепко поцеловал в обе щеки.
Мне сразу понравился дядя. Он был такой ласковый, добрый. К тому же он доводился родным братом покойной мамочке, и это еще более сблизило меня с ним. Я готова была уже броситься ему на шею и расцеловать его милое, улыбающееся лицо, как раздался неприятный, шипящий голос Матильды Францевны.
— Не очень-то ее ласкайте, herr general (господин генерал), она очень гадкая девочка, — заговорила Матильда Францевна. — Всего только полчаса у вас в доме, а уже успела наделать много дурного.
И тут же своим противным голосом она пересказала то, что случилось до прихода дяди и тети. Дети подтвердили ее слова. И никто из них не сказал честно, почему все это так случилось.
По мере того как немка рассказывала, все сумрачнее и печальнее становилось лицо дяди, все строже и холоднее смотрели на меня глаза тети Нелли, его жены. Осколки разбитой вазы и следы на паркете от мокрых калош вместе с растерзанным видом Толи, — все это говорило не в мою пользу.
Когда Матильда Францевна кончила, тетя Нелли строго нахмурилась и сказала:
— Ты будешь непременно наказана в следующий раз, если позволишь себе что-либо подобное.
Дядя посмотрел на меня грустно и заметил:
— Твоя мама в детстве была кротка и послушна, Лена. Мне жаль, что ты так мало похожа на нее.
Я готова была заплакать от обиды и горечи, готова была броситься на шею дяде и рассказать ему, что все это неправда, что меня обидели совершенно незаслуженно и что я совсем не так виновата, как объяснили ему сейчас. Но слезы душили меня, и я не могла выговорить ни слова. Да и к чему было говорить! Мне бы все равно не поверили.
Как раз в эту минуту на пороге залы появился лакей в белых перчатках, с салфеткою в руках и доложил, что кушать подано.
— Иди сними с себя верхнюю одежду и вымой руки да пригладь волосы, — приказала мне сурово тетя Нелли. — Ниночка проводит тебя.
Ниночка с неохотой оторвалась от матери, которая стояла, обнявшись со своей любимицей. Сказав мне сухо «пойдемте», она повела меня куда-то целым рядом светлых, красиво убранных комнат.
В просторной детской, где стояли три совершенно одинаково убранные кроватки, она подвела меня к изящному мраморному умывальнику. Пока я мыла руки и тщательно обтирала их полотенцем, Ниночка разглядывала меня очень подробно, наклонив немного в сторону свою белокурую головку.
Думая, что она хочет заговорить со мною, но стесняется, я ободряюще улыбнулась ей.
Но она вдруг фыркнула, покраснела и в тот же миг повернулась ко мне спиной.
Я подумала, что она сердится на меня за что-то, и решила оставить ее в покое.
* * *Когда мы вошли в столовую, над длинным обеденным столом горела люстра, ярко освещая комнату.
Вся семья уже сидела за обедом. Тетя Нелли указала мне место около Матильды Францевны, которая, таким образом, очутилась между мною и Ниночкой, приютившейся около матери. Напротив нас сидели дядя Мишель и оба мальчика.
Подле меня оказался еще один незанятый столовый прибор. «Разве в семье Икониных есть еще кто-нибудь?» — подумала я.
И как бы в подтверждение моих мыслей дядя взглянул на пустой прибор и спросил у тети:
— Опять наказана? Да?
— Должно быть! — пожала та плечами.
Дядя хотел еще спросить что-то, но не успел, потому что как раз в это время в передней прозвенел такой оглушительный звонок, что тетя Нелли невольно зажала себе уши, а Матильда Францевна на целые пол-аршина подпрыгнула на стуле.
— Отвратительная девчонка! Сколько раз ей сказано не трезвонить так! — произнесла тетя сердито и обернулась к дверям.
На пороге столовой стояла маленькая безобразная фигурка с приподнятыми плечами и длинным бледным лицом. Лицо было такое же безобразное, как и фигурка. Длинный крючковатый нос, тонкие бледные губы, нездоровый цвет кожи и густые черные брови на низком, упрямом лбу. Единственно, что было красиво в этом не детски суровом личике, — это глаза. Большие, черные, умные и проницательные, они горели, как два драгоценных камня, и сверкали, как звезды, на худеньком бледном лице.
Когда девочка повернулась немного, я тотчас заметила огромный горб за ее плечами.
Бедная, бедная девочка! Так вот почему у нее такое измученное бледное личико, такая жалкая обезображенная фигурка!
Мне стало до слез жалко ее. Покойная мамочка учила меня постоянно любить и жалеть калек, обиженных судьбою. Но, очевидно, никто, кроме меня, не жалел маленькую горбунью. Матильда Францевна спросила ее, ехидно поджимая свои синие губы:
— Опять изволили быть наказаны?
А тетя Нелли вскользь взглянула на горбунью и бросила мимоходом:
— Сегодня опять без пирожного. И в последний раз запрещаю тебе так трезвонить. Нечего на ни в чем не повинных вещах показывать свой прелестный характер. Когда-нибудь оборвешь звонок. Злючка!
Я взглянула на горбунью. Я была уверена, что она покраснеет, смутится, что на глаза ее набегут слезы. Но ничуть не бывало! Она с самым равнодушным видом подошла к матери и поцеловала у нее руку, потом направилась к отцу и чмокнула его кое-как в щеку. С братьями, сестрой и гувернанткой она и не думала здороваться. Меня как бы не заметила совсем.
— Жюли! — обратился к горбатой девочке дядя, как только она уселась на незанятое место по соседству со мною. — Разве ты не видишь, что у нас гостья? Поздоровайся же с Леной. Она твоя кузина.
Маленькая горбунья подняла глаза от тарелки с супом, за который она принялась было с большою жадностью, и посмотрела на меня как-то боком, вскользь.
Господи! Что за глаза это были! Суровые, как у голодного волчонка, которого затравили охотники… Точно я была ее давнишним и злейшим врагом, которого она ненавидела всей душой.
Когда подали сладкое — что-то красивое, розовое и пышное, в виде башенки, на большом фарфоровом блюде, — тетя Нелли повернула к лакею свое холодное красивое лицо и проговорила строго:
— Старшая барышня сегодня без пирожного.
Я взглянула на горбунью. Ее глаза загорелись злыми огоньками, и без того бледное лицо побледнело еще больше.
Матильда Францевна положила мне на тарелку кусочек пышной розовой башенки, но есть сладкое я не могла, потому что в упор на меня с завистью и злобой смотрели два жадных черных глаза.
Мне показалось невозможным есть свою порцию, когда моя соседка была лишена сладкого, и я решительно отодвинула от себя тарелку и тихо шепнула, наклонившись в сторону Жюли:
— Не волнуйтесь, пожалуйста, я тоже не буду есть.
— Отвяжитесь! — буркнула она чуть слышно.
Обед кончился, все вышли из-за стола. Дядя и тетя тотчас же поехали куда-то, а нас, детей, отправили в классную — огромную комнату подле детской.
Жорж тотчас исчез куда-то, сказав мимоходом Матильде Францевне, что идет учить уроки. Жюли последовала его примеру. Нина и Толя затеяли какую-то шумную игру, не обращая внимания на мое присутствие.
— Елена, — услышала я за собою знакомый мне неприятный голос, — ступай в свою комнату и разбери свои вещи. Вечером будет поздно. Ты сегодня раньше должна лечь спать: завтра пойдешь в гимназию.
В гимназию?
Полно, не ослышалась ли я? Меня отдадут в гимназию? Я готова была запрыгать от радости. Хотя мне пришлось всего только два часа провести в семье дяди, но я уже поняла всю тяжесть предстоящей мне жизни в этом большом, холодном доме в обществе сердитой гувернантки и злых двоюродных братьев и сестриц. Не мудрено поэтому, что я так обрадовалась известию о поступлении в гимназию, где, наверное, меня не встретят так, как здесь. Ведь там было не две, а может быть, тридцать две девочки-сверстницы, между которыми, конечно, найдутся и хорошие, милые дети, которые не будут меня обижать. И потом, там, наверное, не будет такой сердитой клетчатой дамы, как Матильда Францевна.
