Макс Бременер - Тебе посвящается
Из школы вышли гурьбой и только в переулке стали поздравлять Кавалерчика, крепко хлопая его по плечам и спине, шумно, шутливо болтать и тузить друг друга.
Кавалерчик улыбался, как именинник перед несметным числом приятных, но нежданных гостей. Он шагал рядом с Ляпуновым, порываясь что-то сказать ему, а тот неутомимо дурачился, и к нему нельзя было сунуться с прочувствованными словами.
— Ляпа! — Станкин взял руку Ляпунова и тряс, пока не привлек его внимания. — Что здорово, то здорово!
— Сметка! — пожал плечами Ляпунов.
— Ляпунов, спасибо, — воспользовался минутой Кавалерчик. — Сам понимаешь, как я…
— Брось! — сказал Ляпунов.
— Хотя и противно, что врать пришлось, — раздумчиво и доверительно добавил Борис и еще раз пожал руку Ляпунову.
— А ты раньше завучу, директору про бомбу не говорил? — спросил тот.
— Нет, с ними я только так, вообще…
— Ну, и все, — закончил Ляпунов.
Уже далеко от школы, когда ребята все еще шумно обсуждали случившееся, их нагнала и окликнула Наталья Николаевна:
— О чем вы?
— Так просто… Вообще… — неопределенно протянул кто-то.
— Ребята, Наталье Николаевне можно рассказать, — вмешался Валерий. — Как у вас совет дружины закончился, полный порядок? — спросил он, простотой и приветливостью своего тона давая понять ребятам, что остерегаться нечего.
— Полный не полный, но все-таки вникли. Завтра передадим в «Школьные новости» опровержение по поводу Хмелика.
— Вы ему, он — в эфир! — обрадовался Валерий, знакомя Наталью Николаевну со Станкиным.
Затем Наталье Николаевне коротко рассказали, что было на собрании комсомольской группы 9-го «А», и взяли с нее обещание хранить их секрет.
— Могила! — произнесла Наталья Николаевна шутливо, не желая показывать вида, что придает какое-либо значение услышанной истории.
— Нет, серьезно, — слегка обеспокоился Валерий.
— Еще я знаю такую клятву: «И пусть я паду бездыханной на землю, если пророню хоть слово!» Устраивает вас?..
И тут Наталья Николаевна перехватила устремленные на Валерия тревожные взгляды. Шутки были неуместны.
— Ну, честное мое слово, ребята! Довольно с вас? — проговорила она поспешно.
— Мы бы вам и так поверили… — покривил душой Валерий, только теперь по-настоящему успокоенный.
Наталья Николаевна простилась.
— Что ж, по домам? — спросил Стасик. — Час поздний.
Расставаться не хотелось, но надо было.
— Ребята! — воскликнул Ляпунов. — Вот ты, Валерий, Стась, Борька, девчата, — вы чуете, что Новый год надвигается?
Да, это чувствовалось, и даже не по погоде (она была то снежной, то по-осеннему слякотной, и только в последние дни установился морозец), а по другим, всегдашним приметам. По тому, что на бульварах и в скверах уже торговали сваленными в холмы елками. По тому, что в витринах магазинов появились мишура украшений и огромные деды-морозы, не очень-то сказочные, когда на улице ноль градусов…
— Слушайте, соберемся на Новый год у меня! — предложил Ляпунов. — А? Родители мои за город едут — нам раздолье! Патефон есть — пластинки будут. Ну как?
Валерий и Станкин согласились, девочки сказали, что посоветуются с мамами. Условились подробно обо всем договориться завтра и, может быть, привлечь еще Гайдукова.
— Тебя дома отпустят? — спросил Валерий Лену.
— Не знаю, — ответила она. — Впрочем, тебе это должно быть все равно.
— Почему? — негромко спросил он.
— Потому. — Она отошла от него и взяла под руку Терехину.
— Так, значит, до завтра, — сказал Ляпунов. — А ты, Борис, с нами будешь?.. Чего мекаешь? Мы не посмотрим на твой выговор — в компанию примем!
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Когда Наталье Николаевне предложили работать старшей вожатой, она слегка растерялась. Она представляла себе, что придет в эту школу снова примерно через полтора года, сдав государственные экзамены, уже не на практику, а учительствовать. А пока что она собиралась целиком сосредоточиться на учении, и такой план казался ей единственным: других она не строила.
Первым побуждением было отказаться от предложенной работы. Вторым — трезво и взросло ответить, что ей надо обдумать и взвесить. Хотя, правду сказать, подобный ответ, исходил ли он из собственных уст или из чужих, всегда казался Наталье Николаевне ненатуральным, нарочито солидным, чуть ли не напыщенным. Сама она все касающиеся ее вопросы решала очень быстро.
Сказав «я обдумаю», она тотчас сочинила себе: это будет расценено как важничание. И покраснела.
В это время мимо открытой двери учительской прошел Валерий. В голове у Натальи Николаевны промелькнуло: «У меня будет возможность разобраться на деле в том, в чем мы с ним разбирались на словах. Если я откажусь — значит, чураюсь дела, значит, я болтала тогда…»
— В принципе я согласна, — заявила она. «В принципе» было привеском для «фасона». Никаких возражений у Натальи Николаевны не было.
Накануне зачисления в штат Наталью Николаевну принял директор школы. Переступая порог его кабинета, она, хоть и была студенткой-третьекурсницей, испытала некоторый трепет. Не потому, что была наслышана о требовательности и строгости директора, с которым ей до сих пор не доводилось сталкиваться, а по другой причине. Во время педагогической практики у нее не раз возникало ощущение, если можно так выразиться, собственной не-всамделишности, которая вот-вот кому-нибудь откроется. Проще говоря, ей порой казалось, что она слишком мало изменилась за два с половиной года ученья в институте, чтобы возвращаться в школу уже воспитателем; что она почти такая, какой была, хотя и сдала с тех пор много трудных экзаменов. И поэтому, когда она, Наташа, представляется ребятам как Наталья Николаевна, то это, пожалуй, мистификация, которую могут разоблачить.
Здороваясь с директором, она и подумала, что он может все разгадать. И с этой наивной боязнью отвечала на его первые вопросы, совершенно забыв на время то серьезное и зрелое, что говорила Валерию о школе, руководимой этим самым директором.
Но постепенно волнение Натальи Николаевны заменялось изумлением. Она никогда не посмела бы так неторопливо, мягко и покровительственно потчевать кого-нибудь общими фразами, как потчевал ее сейчас директор. Несколько раз его прерывал телефонный звонок. Но ни разу не было досадно: перебили!.. Да и нельзя было перебить, потому что все соображения директора были и очень общи, и не вытекали одно из другого.
После того как он в очередной раз повесил трубку, Наталья Николаевна встала.
— Очевидно, я отняла у вас много времени, — сказала она, не чувствуя уже ничего, кроме скуки.
Директор протянул ей руку:
— Вот все это вам необходимо учесть, приступая к работе, — заключил он.
Выйдя на улицу, Наталья Николаевна вдруг остановилась, напряженно морща лоб, как человек, обнаруживший пропажу. «Что же мне все-таки необходимо учесть?» — подумала она, но, сколько ни старалась, ничего не могла восстановить в памяти.
Наталья Николаевна быстро втянулась в жизнь 801-й школы. Она думала, что к своему новому положению воспитателя будет привыкать постепенно. Ведь когда она была здесь на практике, лишь ребята относились к ней, как к полноценному, не отличающемуся от других педагогу. Сама-то она знала, что еще не учит и не воспитывает, а пробует свои силы и дает другим проверить свои умения (недаром же на ее уроках сидел и наблюдал опытный, старый методист).
Теперь она — воспитатель, и никто со стороны не наблюдает безотрывно за ее действиями, чтобы сказать потом, какие ее слова и жесты были правильны, а какие излишни. Это чувство самостоятельности было в первые дни для Натальи Николаевны и радостным и немного тревожным.
А потом безграничная работа старшей пионервожатой настолько поглотила ее, что она просто не успевала взглянуть на себя со стороны. И так странно звучало, когда ее спрашивали дома: «Привыкаешь понемногу?» Она не привыкала к работе, а разом окунулась в нее с головой.
Поначалу, когда она еще не узнала людей, которые трудились бок о бок с ней, Наталья Николаевна наивно полагала, что одна только явственно видит недостатки в своей школе. Ее глаз цепко и изумленно подмечал многое.
Прошло немного времени, и Наталья Николаевна убедилась, что есть в коллективе люди, которые не только всё видят не хуже ее, но и ведут со всем, чего она не приемлет в 801-й школе, настойчивую, трудную борьбу. Причем борьбу совершенно открытую; неизвестно о ней было разве что только ребятам.
Наталье Николаевне как-то пришло на ум, что если б даже ее теперешней работе не предшествовала педагогическая практика здесь же, если б она решительно ничего не знала раньше о 801-й школе, то и тогда смогла б определить без колебаний, кто в идущей борьбе принципиален и честен, а кто — нет.
