Анатолий Мошковский - Взрыв у моря
— Привет, Лохматый! Куда разогнался?
— Не в Петькино логово. Небось грозит шею мне свернуть?
— Так легко ты от него не отделаешься, — засмеялся Лешка, — ты, говорят, навсегда смылся?
Костя кивнул, взял его за руку и повел за собой.
— Проводи меня немного… А ты что, надолго у них застрял?
— Да я с ними почти не вижусь… Соревнования… Моя кордовая модель взяла второе по городу…
— Порядок. А как Санька? — И, прикинув, когда они вернутся из Пещерного, сказал: — Приходи с Санькой через денек, я вас кое с кем познакомлю, не пожалеете… — А сам подумал: «А как же быть с Людой? Догадаются ведь обо всем… Все равно чадо познакомить!» Ну, пока!
Мама еще не вернулась с работы, и Костя быстро разогрел обед, поел, узнал от Лени, что отец давно ушел ремонтировать машину, походил из комнаты в комнату и… подался к Сапожковым.
Он шел возле грустного серого дота, на котором никто уже не сидел, возле ограды дома отдыха «Северное сияние» и у сквера с пальмами и ливанскими кедрами. Ноги быстро несли его вперед и наконец донесли до дома Сапожковых.
Сейчас он увидит их, сейчас…
Костя сунул голову во двор и заметил с некоторым даже разочарованием одного Женечку: он сидел на траве и наблюдал, как какой-то человек перетягивает старый матрац.
— Ой, Костя, где ты пропадал? — вскочил на ноги Женечка; он так восторженно смотрел в глаза Кости, точно и вправду истосковался по нему. — Мы вчера весь день ждали тебя, а ты…
— Где ребята?
— Сашу мама послала за хлебом, а девочки ушли в аптеку… Скоро вернутся, садись сюда… Твой папа за забором… Под «Волгой»… Ремонтирует! — сказал Женечка, стараясь чем-то заинтересовать Костю.
— Без тебя знаю. — Костя вышел со двора, но мальчонка не отставал от него. — Иди на свое место. Я приду…
Через час Костя снова появился во дворе. Теперь здесь были все, кроме Сашки, и играли в бадминтон. Люда играла с Иринкой, легко подпрыгивала, точно ее подбрасывала пружина, доставая ракеткой и посылая сестренке волан, и черные прямые Людины волосы взлетали за ее спиной, и красиво, послушно, волосок к волоску, возвращались на свое место.
Костя с минуту постоял у ворот, с замершим сердцем глядя на ее ловкие, точные прыжки, слушая ее смех, шутки, азартные возгласы.
— Ой, смотрите, кто пришел! — Люда бросилась к Косте, и ее тонкое ситцевое платье плеснулось назад. Крикнула она, назвала его имя — и все Костины мучения и горести исчезли, улетучились. — Что ж ты не приходил к нам? Мы уж думали, заболел, сами хотели прийти… — Черные ресницы Люды замерли, насторожились, и Костя впервые заметил, что в карих глазах ее, всегда обжигающих, как крапивой, весельем и насмешкой, живут и серьезные зеленые огоньки.
— Занят был… Не мог.
— А у твоего отца сегодня замечательное настроение, — заметила Люда. — Вовсю веселит ленинградцев!
— Он всегда такой. А где Сашка?
Люда кивнула на забор, и как раз в этот момент Костя отчетливо услышал голос отца:
— Не вешай носа! Все будет отлично, хозяин! Голос уже был совершенно трезв и четок.
Костя хотел попросить Люду, чтобы она позвала брата, да раздумал: будто сам боится подойти к дыре в заборе — в нем было выломано две доски. Однако самому звать не хотелось: отец ведь подозревает, что Сашка настраивает Костю против него, и нечего ему знать, что он явился к Сапожковым…
Костя медленно прошел вдоль забора и увидел в широком проломе бежевую «Волгу» и возле нее Сашку, Николая Тимофеевича, тетю Лелю и… И еще он увидел отцовские ноги. Отец лежал под машиной на спине, на потертом коврике, и наружу торчали подошвы его туфлей со сбитыми каблуками. Отец что-то делал под машиной — завинчивал болт, что ли?
Костя так же медленно пошел в обратную сторону и опять глянул в пролом. Теперь Сашка стоял на корточках возле отцовских ног, и Николай Тимофеевич давал какие-то советы не то ему, не то отцу, а из-под машины раздавался бодрый голос:
— Это ни к чему… Не первый раз! Пойдет как миленькая! Все в норме! — И уже другим, более деловым голосом говорил: — Так-так. Подайте другой ключ. Теперь молоток. Порядок!
Костя отошел от забора и услышал резкий стук металла о металл, смех Николая Тимофеевича и тети Лели, заглушавший голос отца, ставившего новый диск сцепления.
Был теплый вечер, в безоблачном темнеющем небе с неумолчным радостным визгом носились ласточки, и на душе у Кости становилось ровней, спокойней, уверенней. Может, все наладится у них. Вчера вечером отец еще хорохорился и обрывал Костю, а сегодня, у цистерны, в его словах чувствовалось сожаление и недовольство собой. Наверно, кое-что передумал.
И еще потому стало спокойней на душе у Кости, что рядом была Люда и очень приветливо, очень мягко, даже как-то по-новому смотрела на него. «Дай-ка я сыграю с ней, — вдруг подумал Костя. — Умею же!..» — Отобрал у Женечки ракетку и пустил Люде волан. Она легко подпрыгнула и со смехом отбила волан. Костя вовремя принял его и послал обратно.
Но здесь, к сожалению, из пролома забора появился Сашка, блеснул сквозь квадратные очки карими, совершенно Людиными глазами и очень удивился:
— Пришел? Явился? Соизволил? Чего ж не идешь к нам? Сейчас ремонт кончается.
— А что мне там делать?
— Скоро начнется обкатка машины, твой отец проверит ее, а заодно и покажет дилетантам, как нужно ездить! Не хочешь покататься со всеми?
— Что, я на машине не катался? И еще хотел я спросить у тебя, — тихо сказал Костя, — что это вы все с Женечкой? Такая яркая личность? Без него не можете?
— А тебе жалко? Ты знаешь что-нибудь про него? — тоже негромко, чтобы не слышал малыш, спросил Сашка.
— Ничего не знаю. — И вдруг Костя выдал афоризм: — Но, по-моему, вы много потеряли, что приобрели его!
Жаль, Люда не слышала: она опять играла в бадминтон с Женечкой.
На Костю печально посмотрели Сашкины глаза — черные, внимательные, пугающе глубокие.
— Ты бываешь несносным, Лохматый: ни сочувствия, ни жалости… — сказал Сашка и вздохнул. — Скажи, а ты не забыл, что завтра мы все поедем в Пещерный город?
— Как же можно такое забыть! — воскликнул Костя, сердясь на Сашку за эти его слова и за то, что помешал ему поиграть с Людой. — Все время об этом думаю! Во сне вижу!
…Утром следующего дня, когда Костя, опаздывая, вбегал во двор, уже готовились к отъезду. За рулем отремонтированной машины сидела тетя Леля, а сзади, у окна, уютно устроилась Иринка. Николай Тимофеевич о чем-то совещался в сторонке с Сашкой, а рядом с Людой стоял Женечка с большим, наполовину съеденным гранатом, с красными от его сока губами.
— Привет! — бросил Костя, и, стараясь не смотреть на Люду, подошел к мужчинам.
— Ну, лезем! — сказал Сашка, и Женечка первый ринулся к дверце. Костя замешкался, он вдруг понял, что ему никак нельзя лезть раньше Сашки и Люды — может, они хотят сесть рядом? И вообще… вообще… Короче говоря, Костя и с места не сдвинулся.
— А ты чего ж? — спросил его Сашка.
— Успею.
— Люда, — сказал Сашка, — садись.
Люда полезла в машину. Она была в отглаженных синих брюках и светло-серой спортивной рубахе с накладными карманами.
Эх, была не была! Костя рывком влетел в машину, проехал по сиденью и толкнул в плечо Люду. Она вскрикнула и засмеялась. За ним в машину влез Сашка, потеснив Костю, — Костя еще сильней прижался к Люде, — захлопнул дверцу, и «Волга», газанув, рванулась со двора.
— Утряслись? — повернул к ним стриженную под ежик голову Николай Тимофеевич и спросил под общий хохот: — Никто ни на ком не сидит?
Костя уже не чувствовал никакой робости и скованности, хотя было тесно и жарковато. Он был прочно зажат плечами брата и сестры, и это было так кстати, так хорошо.
Перед поворотом их на мгновение оторвало друг от друга, встряхнуло, Люда внезапно навалилась на Костю и сразу испуганно отпрянула. Костя схватился обеими руками за сиденье, едва удержав равновесие, всем телом еще чувствуя ее тепло. Он притих, замер, и его тело заныло, заломило от смутной тоски, от боли, такой безнадежной и радостной.
— Коля, развлекай пассажиров! — потребовала тетя Леля, чьи худые руки крепко вцепились в баранку.
— Им и без меня не скучно.
— Что ж они вдруг замолкли? — обернувшись, улыбнулась тетя Леля.
Костя все еще молчал, неподвижный и счастливый, удивленно прислушиваясь к тому, что творится с ним. Люда тоже молчала и, чуть отвернув от него голову, смотрела в окно.
— Выше головы! — потребовал Николай Тимофеевич. — Тетя Леля в Пещерном городе закатит вам такую лекцию — вовек не забудете!
Они выбрались из Скалистого и мчались по гладкой ровной автостраде. Хорошо было так ехать, чуть покачиваясь, ощущая уверенную работу двигателя, слабую дрожь сиденья и легкие прикосновения плеч брата и сестры… Скоро дорога пошла в гору, начались повороты. Исчезло синее море и кипарисы. Справа уходила в небо крутая стена, поросшая сплошным грабовым и буковым лесом. Иногда над автострадой свисали сухие корни и едва не чиркали по машине. Перед каждым поворотом тетя Леля усиленно сигналила, чтоб дать знать о себе летящим навстречу, невидимым отсюда машинам… Хорошо, хорошо мчаться вот так и знать, что путь еще долог и что вся жизнь еще, в сущности, впереди, и она летит навстречу тебе или ты летишь навстречу ей — какая разница! — главное, чтоб жизнь эта была ясная, звонкая, безудержная и чистая, как это утро, чтоб она была в вечном движении…