Ольга Колпакова - Большое сочинение про бабушку
— Вот, оказывается, почему Верянкин вечно какой-то чумазый и помятый, — удивилась совпадению Младшая.
— Вместо пластиковых банок и бутылок сыпучие и жидкие продукты хранили в бочках. Для растительного масла бочки делали из осины. Для молока, масла, икры, мёда — липовые бочки. Сосновые бочки — для смолы, дёгтя, живицы. В разных губерниях и для разных назначений бочки назывались по-разному: смолянка — для смолы, солувка — для соли, мазница — для дёгтя, тара — для рыбы. Вместимостью бочки были от 5 до 120 литров. Бочка объёмом 45 литров носила название ангел, 120–180 — карделька, 360 — радовка, 480 — сороковка. Вода перевозилась тоже в бочках.
— И за всем этим должна была присматривать хозяйка! — ужаснулась я.
— А почему обязательно хозяйка? — поинтересовалась Младшая. — Хозяин, что ли, не должен?
— «Кошка да баба завсегда в избе, а мужик да собака завсегда во дворе», — пословицей ответила тётушка. — А про нерадивую хозяйку говорили, что у неё «посудник под лавкой, клеть на полатях, а курятник в красном углу».
— Это про меня, — сказала Младшая и вытащила флейту.
Мы обрадовались: сейчас услышим что-то новенькое. Младшая играет по живым нотам, которые выискивает вокруг. То птицы, рассевшись на проводах, подскажут ей мелодию. То светящиеся в доме напротив окна. То листья, плывущие по реке. Сегодня Младшая смотрела на звёзды, которых не увидишь в городе.
ГЛАВА 8
ИЗБА ДЕТЬМИ ВЕСЕЛА
Ночь, как часто бывает на новом месте, началась тревожно. Хотя горшками никто не швырялся, дом не молчал: и внутри и снаружи какое-то хрумканье, треск, щёлк.
Я думала о хозяевах дома. Что случилось с ними? Уехали, бросив ненужную в городе рухлядь? Уехали, может быть, умерли? Многое могли бы они рассказать, ведь у каждой оставленной вещи своя история, свой характер. Каждый рез на дереве, каждый стежок вышивки растолковал бы хозяин, объяснил суть и смысл предметов, на первый взгляд вроде бы и не очень нужных в хозяйстве, но для жизни необходимейших.
Какую бы вещь в русской избе мы ни взяли, у каждой, помимо явной, есть своя тайная жизнь. Как у тех безделиц, которыми набиты карманы мальчишек и девчачьи сумочки. Выгребая перед стиркой камешки, болтики, наклейки из карманов Тихона, я никогда их не выбрасывала, помня, какие это важные для него сокровища. Но уже не очень понимала притягательность этого мусора. Так же, наверное, и каждое новое поколение, удаляясь от уклада предков, постепенно забывает таинственный смысл окружающих нас в быту предметов. И тайна эта с каждым веком становится всё непостижимее.
Хотя что может быть таинственнее, непостижимее собственных детей! Наука давно ответила на вопрос «Откуда берутся дети?». Детей даже в пробирках научились выращивать. Но ведь это — тело. Не так всё просто с душой. Восстановить представления наших пращуров о появлении детей можно только по бледной тени, что осталась от этих воззрений в современных суевериях. Не сразу поселялась дума в новорождённом. Поэтому первые дни женщина никому не показывала младенца. Да и рожала она не в избе.
Часто можно прочитать, что женщину отправляли в баню, потому что в дни родов она становилась нечистой. Неужели такое грязное дело — рождение ребёнка? Нет, конечно, к грязи роды не имели никакого отношения. И не найти в деревне места чище, чем баня: высокая температура, дерево, травяные напары делали его не просто чистым, но и целебным. Женщине там было гораздо удобнее, чем в избе: никто не мешает, не дёргает за подол, не шумит и не глядит сочувственно. Но была и другая причина.
Баня — граница миров, где заканчивается своё и начинается чужое. А ведь ребёнок приходит из другого мира, и встретить его надо на границе. Если вдруг женщина по какой-то причине не успевала уйти из дома, семье приходилось после родов покидать избу, ведь появившийся в ней малыш «пробивал портал», через который из иного мира мог войти кто угодно.
И сейчас женщины, если решают рожать дома, делают это чаще всего в ванной. Границы мира «своего» становятся всё уже. Раньше это была целая деревня, и женщины уходили рожать за пределы поселения. Затем пограничьем стали баня, овин. А сейчас «портал» у нас в квартирах. Может быть, скоро миры совсем сомкнутся…
Лежать в машине стало невыносимо. Захватив куртку, я вылезла; тихо, чтобы не разбудить спящую внутри Младшую, закрыла дверь и поставила автомобиль на сигнализацию. Почти полная луна висела над домом. Я села на крыльце, плотно прижавшись спиной к стенке: знаешь, что вокруг люди, а всё равно почему-то ночью страшно.
А как долго мать с младенцем оставалась в изоляции? Наверное, недолго — ведь в доме ещё дети, дел полно. Тихона мы забрали, когда ему исполнилось пять. Пять лет жить на границе — это слишком долго. Обычно хватало нескольких дней, чтобы душа нашло тело.
Вернувшись в избу, мать помещала новорождённого не в приготовленную кроватку, а в корытце на печи. Такое корытце с рукоятями на концах называется ночвой. Вообще-то в ночву просеивали муку, выкатывали на ней хлеб, А первой, временной кроваткой для малыша она становилась потому, что пока ещё было непонятно, пришёл он в этот мир или нет, останется жить или решит вернуться обратно. Тело-то, конечно, уже здесь, но душа ещё может раздумать.
Младенец первые дни — всё равно что тесто, сырой хлеб; из него только ещё предстоит слепить и выпечь человека. И в самом деле: хотя кроха слышит, видит, чувствует, все органы у него работают совсем не так, как у обычного человека! Новорождённый не умеет потеть, у него нет слёз, первые дни он даже плакать и кричать не может; давление у него очень низкое. Он всё ещё находится на границе миров.
Мы совершенно не помним себя в младенческом возрасте — наверное, это необходимая для нашего выживания защита. Ведь помни мы нашу жизнь до рождения и в первые месяцы после него, мы, возможно, стали бы тосковать по ней, стремились бы вернуться в то состояние.
Спустя несколько дней малыш начинает вести себя активней и криком «просит зыбки». Это самый подходящий дом для того, кто находится между небом и землёй. Колыбель расположена как раз между мирами — полом и потолком. Она так же неустойчива, как положение младенца. К приёму малыша её специально готовили: сажали кота, окуривали ладаном, привешивали иконку и колокольчик и вырезали на стенках кресты. Именно в колыбель приходила к младенцу его душа.
Приходила душа… по очапу. Очап (качулька) — длинный берёзовый шест. Одним концом он упирается в стену, другим проходит через железное кольцо в матице. К очапу и подвешивают колыбельку. Если в семье хотели иметь много детей, отец шёл в самую чащу леса, срубал там дерево, да так, чтоб на землю не упало: коснётся дерево земли — ребёнку недолго жить. Затем смотрели на сучки: сколько сучков — столько и деток народится. Сострогав все сучки, очап делали гладким, — по этой ровной дороге дети в дом и поползут. А если кору не снимать и сучки оставить, кто же решится по нему карабкаться? Такой очап готовился для последнего в семье ребёнка.
Тихон не потел и не плакал до пяти лет.
Мне даже на улице становится тяжело дышать. Я не могу представить, что с ним происходило всё это время. Где блуждала его душа, кто держал её в сетях — не пуская ни на небо, ни на землю. Он всё понимал, всё делал и был подарком для измученных капризами воспитателей: молчит, не плачет, не потеет. Тётушка, явившаяся в детский дом с благотворительной помощью, привела Тихона к нам.
— Я как аист, принесла тебе дитя, — она была совершенно уверена, что именно это мне и нужно, чтобы не сойти с ума от навязчивой идеи завести ребёнка. Изумлённая, я укачивала Тихона, посадив на колени. Все колыбельная песни вылетели из головы — то, что я напевала, больше было похоже на причитание. И, уснув, мальчик заплакал.
Мне захотелось войти в избу и погладить по голове вымахавшего выше всей нашей родни парня, укрыть своей курткой, как закрывали в давние времена колыбельку пологом из материнской юбки. От света и мук, от невидимых лихоманок.
Можно долго спорить, способны ли вещи сохранять энергетику своего хозяина, но считалось правильным принимать новорождённого в отцовскую рубаху, а прятать под материнской юбкой, потому что они хранят главный признак живого человека — запах.
В сказках Баба-Яга узнавала гостей по русскому духу, да ещё и недовольно фукала при этом. Это вовсе не означало, что к ней не зайдёт украинец или немец. Это означало, что пришёл ЖИВОЙ. А запах живого, думали наши предки, так же противен мёртвым, как живому запах мертвечины.
Мы избавились от всех вещей, с которыми забрали Тихона. Они подходили ему по размеру, были добротными и чистыми — но мёртвыми. Я их боялась.
Стараясь не скрипеть досками, я на цыпочках двинулась внутрь дома и, открыв дверь, чуть не вскрикнула: за столом сидел кто-то лохматый и держал в руках отрезанную голову с кудрявыми волосами.
