Николай Дубов - Беглец
— Это нас не касаемо, — сказал дед, — мы туда не ходим, в это дело не впутываемся. Пускай дожидается, покуда та дамочка возвернется али родственники приедут. А хочете — забирайте али опечатайте как полагается.
— Я чем, пальцем опечатывать буду? Ладно, под вашу ответственность. В случае неприезда родственников сообщите.
Он покрутил ручку руля, стукнул сапогом по какому-то рычагу, мотоцикл затарахтел и укатил.
Папка вернулся затемно и пьяный. Мамка стала его ругать за то, что он опять пьет в долг и чем будет отдавать, а папка кричал, что это не ее забота, у нее он не попросит, а она дура, потому что не понимает, какой человек пропал и как бы он папке помог пробиться, познакомиться с тем московским художником… Юрка не любил, когда папка напивался, но тут он на него даже про себя не сердился — он не ожидал, что папка будет так переживать из-за Виталия Сергеевича…
За ночь ветер ослабел, а утром утих совсем. Но взбудораженное море ревело, грохотало по-прежнему, переправа не работала, и дорога была пуста. И вдруг к дому подъехала серая запыленная «Волга» с темными клетками на дверцах. Из нее вышли злой шофер, тощий парень в очках, который, несмотря на жару, был во всем черном, даже рубашка у него была черная, и поблекшая женщина с исплаканным запудренным лицом. Губы у нее были накрашены, но помада стерлась, осталась только по краям, и было видно, что губы у нее тонкие, а помадой она их дорисовывала, делала больше. Парень был такой же тонкогубый, но высокий лоб и тонкий хрящеватый нос у него были точь-в-точь как у Виталия Сергеевича. Юрка догадался, что это его жена и сын.
— Будь оно проклято! — сердито сказал шофер, вытирая потное лицо. — Кабы знал, что такая дорога, сроду бы не поехал…
— Вам за это платят, — хмуро сказал очкатый.
— Да что мне те деньги? А машина обломается, кто будет платить?
Они не стали слушать шофера, пошли во двор. Навстречу им вышел дед, и тут же прибежали мамка и Максимовна. Лица у них были горестные, сочувственные.
— Мы получили телеграмму, — сказала женщина, — где-то здесь мой муж… здесь он… — Губы ее задрожали, она никак не могла выговорить нужное слово.
— Воронин Виталий Сергеевич, — сказал очкатый. — Где он?
Лицо деда жалостливо сморщилось.
— Где ж ему быть? Там…
Все посмотрели через ограду на ревущее вспененное море.
— Не нашли? — спросил очкатый.
— Пробовали. Куда там… Это ить море! Да еще шторм…
— Но почему здесь? Как он здесь оказался? — спросила Воронина. — Он же мне телеграфировал из Евпатории…
— Так они жили здесь. Вон там на бугре, в палатке.
— «Жили»? — повторила Воронина. — Кто это — «они жили»?
— Да была тут с ним одна гражданочка… Юлия Ивановна.
— А-а! — закричала Воронина, лицо ее исказилось. — Я так и знала, я догадывалась, что он опять с ней… Это она! Она его довела, погубила…
— Мама! — сердито сказал очкатый.
— Что, я еще должна стесняться, молчать? Не буду я молчать! Я ей все скажу… Где эта подлая тварь?
— В больницу увезли. Вроде шок у нее какой-то…
— Шок? Чтоб она не встала от этого шока!..
Воронина кричала и плакала, сын безуспешно пытался ее остановить. На лицах мамки и Максимовны было горестное сочувствие, а в глазах дикое любопытство. Пришел папка, сказал «здрасте» и приложил руку к кепке, но на него не обратили внимания.
— А вообще есть надежда отыскать тело? — спросил очкатый…
— Вполне свободная вещь, — сказал папка. — Когда в утопленнике образуются газы, его обязательно наверх выносит…
Очкатый неприязненно покосился на папку и повернулся к деду, ожидая его ответа.
— Кто же его знает? — сказал дед. — Когда шторм утихнет, может, и вынесет.
— А шторм надолго?
— Навряд. О сю пору редко когда затягиваются.
— Придется нам ждать, — сказал очкатый матери. — Пожить несколько дней.
— Где?
Очкатый скользнул взглядом по двору, усеянному гусиным пометом, по крашенным известью стенам дома.
— Не здесь, конечно. С гостиницей в Евпатории трудно, ну как-нибудь устроимся… А где машина, вещи? — спросил он у деда.
— Все в целости и сохранности.
Воронины пошли на бугор, дед и папка с ними, а Юрка следом. Очкатый парень стащил парусину с «Волги», а мать его влезла в палатку, и оттуда стали вылетать скомканные одежки Юливанны, потом вылетела ее сумочка, расстегнутый клетчатый чемодан. Воронина вылезла, распаренная духотой и злыми усилиями.
— Все, — сказала она, — больше там никакого ее имущества нет, можешь снимать палатку.
Сын сгреб разбросанные платья, запихал в чемодан и, застегнув молнию, поставил перед дедом.
— Куда ж его теперь? — спросил дед.
— Куда хотите. Можете выбросить. Или хранить для этой…
Дед вздохнул и понес чемодан домой. Сын начал снимать палатку. Пришел злой шофер, понаблюдал за его неумелой работой и сказал:
— Долго будем чикаться? Опять же вкруг чертова лимана ехать. Если будем копаться, до ночи не доедем…
— Доедете, — сказал папка.
— Что ты мне рассказываешь? По той дороге на ишаках ездить, а не на машине…
— Может, вещи возьмем сразу в такси? — спросила Воронина.
— Какие вещи? — закричал шофер. — Чтобы у меня рессоры полопались?
— Хорошо бы, — сказал сын, — найти здесь шофера. Чтобы согласился перегнать «Волгу» в Москву. И мы могли бы не лететь, а ехать с ним.
— Так отчего же? — подхватил папка и засуетился. — Вполне свободная вещь. В колхозе в Гроховке есть — тут всего пять километров — шофер второго класса, между прочим. Его все знают. Сенька-Ангел по прозвищу.
— Как его найти?
— Для такого дела и я с вами могу подъехать. Надо ж помогать, раз такое дело…
Шофер поломался, но согласился съездить в Гроховку. Они втроем ушли, Воронина продолжала укладывать вещи в машину, оглянулась и увидела Юрку.
— Тебе что, мальчик?
— Ничего, — сказал Юрка, пожимая плечами.
— Тогда иди, нечего тут околачиваться.
Юрка ушел. Теперь он понимал, почему Виталий Сергеевич бросил ее.
А может, она не всегда была такая?
Через некоторое время Воронина пришла во двор. Мамка и Максимовна усадили ее в холодок и начали наперебой рассказывать, как жили здесь Виталий Сергеевич с Юливанной, и наговаривать на нее. Воронина плакала, лицо ее кривилось и дергалось.
Видно было, что ей больно и стыдно слышать, но она жадно слушала, а те говорили, говорили… Юрка не понимал, почему, зачем они это делают. Ведь они же лебезили, из кожи лезли перед Юливанной, когда все было хорошо, а теперь…
Такси вернулось, отца в нем не было.
— А где папка? — спросил Юрка очкатого.
— Какой папка? А, этот… он в селе остался.
— Ну как, договорились? — спросила Воронина.
— Не хочет, — ответил сын.
— Может, ты мало ему обещал?
— Двести рублей мало? Сволочь он, а не ангел. Еще и фанаберию напускает. «Я, говорит, на покойниках не зарабатываю…»
— Как же теперь?
— Так я ж говорю, — сказал шофер, — перегнать и я могу. В парке договорюсь, напарник за меня пару дней поработает, а я отгоню.
— Ну хорошо, а пока? Нельзя же оставлять там и машину и вещи…
— Так а чего? — сказал дед. — Пущай стоит. У нас тут воров нету…
— Ну, знаете… — оборвала его Воронина. — Может, пока здесь во дворе поставить? Все-таки не так опасно.
Шофер взял ключ, привел «Волгу» Виталия Сергеевича и поставил перед окнами дедовой комнаты. Ее заперли, Воронины сели в такси и уехали.
Юрка надеялся, что папка от Сеньки-Ангела узнает что-нибудь про Юливанну, но тот пришел поздно, опять пьяный, и про Юливанну ничего не знал.
На другой день накат стал слабее, по дороге опять пошли машины — переправа снова заработала. Юрка бегал к дороге, надеясь перехватить машину Сеньки-Ангела, но ни разу ее не увидел. Он ходил и по берегу, искал. Затихающее море выбрасывало на песок бурые валы кушира, всякий древесный и растительный сор. Вечером зашел по дороге домой дедов старший сын и сказал, что тело Виталия Сергеевича прибило к берегу за переправой и его отвезли в Евпаторию. Приехала старая, потрепанная «Победа», на которой кассир дорожной конторы развозит зарплату. Мамка забрала все деньги, и свои и папкины, но папка к вечеру все равно был пьяный. А еще через день на автобусе приехал очкатый сын Виталия Сергеевича и таксист. Сын хмуро попрощался с одним дедом, они сели в «Волгу» и уехали.
Юрка пошел на бугор. Теперь он показался ему голым и неуютным. Дед повыдергал уже колья, и только дыры, оставшиеся в тех местах, где были колья, да прямоугольник примятой, обесцветившейся травы напоминали о том, что здесь стояла палатка, там навес, а под ним стол и стулья, Юливанна хлопотала у газовой плитки, а Виталий Сергеевич улыбался, глядя на нее, и как всем было тогда хорошо, весело и радостно. В горле Юрки снова появился твердый ком. Он пошел домой. В стороне, запутавшись в корнях тамариска, белел лист бумаги. Это был рисунок Виталия Сергеевича, который он назвал «Счастьем». Должно быть, злая исплаканная тетка выкинула его тогда из палатки и кто-то даже наступил на него — листок был надорван, на рисунке отпечатался каблук. Юрка осторожно счистил грязь и отошел. На него смотрели смеющиеся, радостные глаза Юливанны. Юрка свернул листок в трубку. Сначала он хотел отнести его домой, но потом подумал, что мамка увидит и обязательно выбросит. Он отнес его в сарай и спрятал в щель между стеной и крышей.
