Ян Уличански - Аделка Звончекова
На день рождения Мартушки пригласили и меня. Возможно, я пришел рановато, но это даже к лучшему, потому что ее мама еще не успела накрасить губы. И когда она меня поцеловала, мне не пришлось лишний раз умываться.
Я знал, что Мартушка — большая модница, и поэтому купил ей в подарок нарядные сапожки. Она красовалась в них до самого праздничного ужина, но потом все же переобулась — ведь на дворе было лето.
После ужина был концерт. Главной исполнительницей была, конечно, Мартушка. Она стала на стул, поклонилась и прочла такое стихотворение:
Стул Каждой ночью стулу снится,Будто он на воле мчитсяБыстроногим рысаком.Но представьте, он боитсяПростудиться босиком.Подберу-ка я сапожкиНа его четыре ножки:«Прогуляйся, выйди в сад,А потом вернись назад!»
Гостям стихотворение понравилось, все дружно хлопали. Оно понравилось даже стулу, на котором стояла Мартушка. Так понравилось, что он решил в самом деле выйти на прогулку. На передние ножки он надел подаренные мной сапоги, а на задние — сапоги Мартушкиного брата Роберта. Я всё это видел, но промолчал.
В результате именно я остался без стула на этом дне рождения. Я не очень огорчился — мне больше нравилось сидеть на полу с детьми. Мы построили из кубиков наклонную башню, вроде Пизанской, но она у нас рухнула — ведь мы были не в Пизе. А потом, когда дети пошли спать и остались одни взрослые, мне стало вдруг грустно и скучно и захотелось домой.
Я незаметно вышел — и что же я увидел? Стул, обутый в две пары сапожек, спокойно гуляет по тротуару.
Я вежливо поздоровался с ним и пошел своей дорогой. Но когда я шёл к своему трамваю через парк, рядом со мной раздался вдруг негромкий голос:
— Неправда ли, какая чудесная ночь! Сколько звезд на небе! Как сладко пахнет акация!
В самом деле, ночь была чудесная, миллионы звезд мерцали в небе. У меня закружилась голова (наверное, от запаха акации), я чуть было не упал — и тогда стул любезно пригласил меня посидеть на нем, потому что все скамейки в парке были заняты. Мы посидели немного, потом продолжили нашу прогулку.
Мы сели в трамвай. Кондукторша оказалась любезнейшей женщиной на свете. Подумать только, еще вчера она накричала на меня, когда я вошел в вагон с ванильным мороженым. А в эту чудесную ночь она даже не хотела, чтобы я покупал стулу билет. И очень тактично предупредила, что у моего стула развязался шнурок на левой передней ножке: «Смотрите, как бы он у вас не споткнулся!» Что ни говори, приятно, когда люди взаимно вежливы.
Стул проводил меня до самого дома, и я пригласил его зайти на чашечку кофе. В прихожей я сказал ему:
— Можете не разуваться, я давно уже не делал у себя уборку.
Но стул спокойно разулся. Он знал, что все носки у него целые, без дырок.
Может быть, вы думаете, что ничего такого не было, что я просто выпил слишком много малинового лимонада на дне рождения у Мартушки? — Вы ошибаетесь. Я точно помню, что стул ушел от меня поздно ночью, когда трамваи уже не ходили. Но он благополучно добрался до своего дома. Когда через неделю я снова увидал его, он стоял на своем месте как ни в чем не бывало.
А вы говорите — лимонад. Да я его терпеть не могу. Особенно малиновый.
Старая печь
Каникулы я проводил у бабушки в деревне. Давно это было, но у меня осталось немало воспоминаний о том времени. Хотя, пожалуй, не так уж и много. Все стеклянные шарики я проиграл, рогатка потерялась, а у старого мяча спустила камера.
Остался на память только шрам на лбу, да бабушкины житейские премудрости:
«Не так страшен черт, как его малюют».
«Пахта девять болезней лечит».
«Своя ноша не тянет».
«Добрый совет дороже золота».
Однажды кто-то посоветовал бабушке установить в доме центральное отопление. Бабушка позвала меня помогать мастерам. Я с удовольствием согласился, хотя помощник из меня не ахти какой.
Скоро центральное отопление было готово.
Все говорили бабушке:
— Пользуйтесь на здоровье!
— Ну что уж, ладно уж… — кивала бабушка.
Я видел что она чем-то недовольна.
— Ты чем недовольна, бабушка? — спросил я вечером.
— Всем я довольна. А только жалко мне.
— Чего жалко?
— Старую печь жалко.
— Ее пора снести, — сказал я.
— Я ведь привыкла зимой сидеть у печи.
— А теперь будешь сидеть у радиатора.
— Оно-то верно… А только печь, она никому не мешает.
— Да ни к чему она! — твердил я своё.
Бабушка не стала со мной спорить. Погладила печь по старой привычке, и мы пошли спать.
Я лег в свою постель у печи, укрылся старой тяжелой периной. Чего-то мне недоставало.
«Какой темный вечер! — подумал я. — И какая тишина! Чего-то мне недостает».
— Спишь? — спросила меня вдруг печь.
— Да, сплю…
И я вспомнил, чего мне так недоставало: потрескивания огня и красных язычков пламени, которыми печь переговаривалась со мной, пока я не засыпал.
Всё
Отправляясь в путешествие, люди берут с собой багаж. Когда им надоест таскаться с багажом, они сдают его в камеру хранения. Это очень удобно: всего за одну крону можно избавиться от тяжести.
Я иду по вокзалу. Впереди меня шагает мужчина в черном костюме и девочка в белом. Мы останавливаемся перед окошком камеры хранения.
Мужчина в черном сдает свой черный чемодан, приемщица наклеивает на него ярлык с черным номером.
— Теперь ты, — говорит мужчина в черном и берется за игрушечный картонный чемоданчик девочки.
— Нет! — мотает головой девочка.
— Зачем он тебе? Он будет тебе только мешать, его место в камере хранения! — настаивает мужчина в черном.
— Это мое, — девочка прижимает к себе чемоданчик.
Я стою и жду.
— Не хочу!
За мной стоит женщина с тринадцатью сумками.
— Не дам!
За женщиной с тринадцатью сумками стоят семь туристов-альпинистов с семью рюкзаками.
— Я не могу!
За семью туристами-альпинистами стоит толстая дама с огромным чемоданом, с прической башней. И сама она тоже похожа на башню.
— Нет!
За женщиной-башней стоит мужчина с барабаном.
— Отдаст или не отдаст? — любопытствует очередь.
— Смотри, мы ведь тоже сдаем, — уговаривает очередь девочку в белом. — Он тебя подождет. Ничего с ним не случится.
— Да ты не бойся. Ты знаешь, что у меня в чемодане? — говорит женщина-башня, но тут же спохватывается.
— Да что вы с ней возитесь? — бубнит мужчина.
Мужчина в черном отнимает у девочки чемоданчик, приемщица наклеивает на него ярлык. Мужчина в черном уходит с плачущей девочкой.
— Ты будешь нести букет, — утешает он ее.
«Что бы могло быть в таком чемоданчике?» — думаю я. Приемщица наклеивает ярлычок на мой багаж, и я ухожу.
— Осторожно! Не надо толкаться! Этот малыш — картонный, — говорит толстая сумка.
— Такой уж у меня объем, — бубнит барабан.
— Каждый должен стоять за самого себя, — откликаются тринадцать сумок и начинают пересчитывать самих себя: первая, вторая, третья, четвертая, пятая…
Один деликатный чемодан тоже хочет что-то сказать, но не может: у него рот на замке.
— Мы, спортсмены, ко всему привычные! — заявляют рюкзаки. — Мы всё несем, всё вынесем.
— А ты что несешь? — спрашивают они у чемоданчика.
— Всё, — робко отвечает он.
Рюкзаки — народ добродушный, хоть и выглядят грубовато. Зато они многое повидали на своем веку: и трудности, и упорство, и настоящую красоту — всё это есть в горах. В рюкзаках тоже есть всё, что нужно человеку, когда ему приходится рассчитывать на самого себя. Поэтому ответ чемоданчика их не удивляет. Втянув животы, они стоят прямо, чтобы не придавить его.
А чемоданчик совсем оробел. Он ведь привык к нежному обращению. Девочка в белом всегда знает, как ему нужно стоять, на каком боку лежать. А здесь никого это не волнует, и всё в нем смешалось.
Я прихожу на вокзал, и опять впереди меня шагает мужчина в черном с девочкой в белом. Мне некогда долго ждать, поэтому я их обгоняю.
В камере хранения мне выдают картонный чемоданчик.
— Извините, это ошибка, — говорю я. — У меня был большой чемодан.
— Хорошенькое дело! — смеется приемщица. — Этак каждый может сказать: «Давайте мне чемодан побольше!» А я выдаю по номеру на квитанции.
Я стою растерянный. Мужчина в черном получает свой черный чемодан и мой большой чемодан в придачу.
— Это не наш. Наш чемоданчик маленький, картонный, — говорит девочка в белом и берет его у меня.
Приемщица уже не смеется.
— Можете мне сказать, что у вас в этом чемодане? — строго спрашивает она меня. Я начинаю вспоминать:
— Серый костюм, белая рубашка, желтые туфли…
