Самуил Миримский - Скворец №17 (рассказы)
Сорокин улыбался одной щекой, сочувственно смотрел на Саньку, с каким-то даже интересом слушая легенду, которая рождалась на глазах, удивляясь подробностям, а ещё больше рыданиям, сопровождавшим рассказ. Вот уж не подозревал в нем склонности к сочинительству, именно в Саньке Кудеярове, пареньке практичном и немногословном, хотя сочинять себе родню и всякие обстоятельства, связанные с ней, было в ходу у детдомовцев, круглых сирот. Но такого, чтобы придумать гибель отца, когда известно, что тот недавно отбыл срок и благополучно живет на Алтае, и адрес есть, и исполнительные листы на алименты! А этот черноглазый размазывал слезы и все не уходил, стоял в дверях и измышлял что-то насчет подводной лодки, будто бы даже известно, где все это произошло, будто бы в честь погибших уже поставлен памятник на Диксоне и что один человек по фамилии Чашников может даже приехать в детский дом и все подтвердить… Главное — мальчишка не хотел уходить, повторялся, перевирал то, что сам сочинил, и страх разоблачения ужасом плескался в его несчастных глазах. Сорокин налил в стакан воды и дал Саньке таблетку.
— На вот прими и успокойся. И ещё вторую возьми про запас. — Сорокин обнял Саньку за плечи и проводил до дверей. — Однако чего же убиваться — дело прошлое, печальное, конечно, но зато теперь у тебя сестренка объявилась. Будете жалеть друг друга, вам и легче будет без отца-то. Разве это не замечательно, что вы нашлись? У меня вот никогда не было сестры, и я всегда чувствовал, что в жизни мне чего-то не хватает…
Санька высморкался и вышел во двор. Сорокин стоял у окна, наблюдая, как тот прячется в кустах, усмехался грустной усмешкой и покачивал головой. Он, кажется, понимал Саньку. Какого отца сочинил, какую смерть красивую придумал, рассказал, наверно, всем ребятам, а тут на тебе — сестренка свалилась!
Санька привел себя в порядок, вытер щеки, взбил расческой волосы, натянул кепочку и вышел из кустов. На аллеё его поджидала Инка Савельева и пошла сбоку, заглядывая в глаза. Сорокин отошел от окна, сел за стол, вытащил книгу регистраций, надел очки и первым долгом вписал Кудеярову. По какому-то наитию он знал все, что здесь произошло. И не удивился. Здесь случались и не такие дела…
Санька слонялся по детдому, хмуро заглядывая то в мастерские, то на скотный двор, то в столовую. Он не находил себе места. Несколько раз на глаза попадалась Сойка, но не одна, а с девочками. Он сам искал случая поговорить с ней, хотя и не очень ясно представлял себе о чем. После ужина он все-таки подкараулил её в коридоре и увязался как бы невзначай. Она ускорила шаг и вдруг споткнулась — на туфельке развязался шнурок.
— Иди за мной!
Засунув руки в карманы, делая вид, что он сам по себе, Санька пошел в сад, а Сойка, чуть приотстав, поплелась за ним. В беседке она присела, подобрав ногу, и уставилась на него без испуга. В больших глазах её было скореё дружелюбие и робкое любопытство, словно она хотела о чем-то спросить, но не решалась. К удивлению Саньки, она совсем не была похожа на ту робкую девочку, забитую и неряшливую, какую он видел в первый раз. Плиссированная юбочка и сиреневая кофточка неузнаваемо изменили ее. Да и лицо с веснушками на тугих смуглых щеках, с открытым лбом было ясное и приятное. Однако Санька не собирался с ней любезничать.
— Говорила кому-нибудь?..
— Что ты мой брат? — спросила Сойка затаенным голосом.
Санька хотел сговориться с ней об отце, рассказать о подлодке, о памятнике на Диксоне, да вдруг представил, как она будет врать, глядя на ребят ясными глазами (нет, такое невозможно было представить!), и разозлился на себя, на неё и на всех на свете.
— В другой детский дом не могла напроситься?
Сойка так и не поняла, зачем он её вызывал, и ушла, не решаясь оглянуться, чтобы не встретиться с невидящими, отчужденными глазами брата.
Прошло много дней. Санька осунулся и потускнел от тайной заботы, угнетавшей его. Инка Савельева не сводила с него встревоженных глаз, а подойти не решалась — он был вспыльчив.
Вернулся из больницы Генка Веточкин. Он поправился после операции, заголял перед всеми пузо и хвастался розовым швом, как будто это было ранение, полученное на войне. Он рассказывал о своих новых знакомых, о каком-то старике Глебе Николаевиче, который будто бы съел нечаянно ложку, а когда ему вскрыли живот, то нашли там один жалкий обсосок, и все смеялись, потому что язык у Генки был без костей, но рассказы его нисколько не забавляли Саньку.
Сойка ему почти не попадалась теперь на глаза. Она, видно, никому и не рассказала, что они брат и сестра, хотя, наверно, многие знали, но избегали заговаривать об этом — с Санькой связываться было опасно, а Сойка очень уж была тихой и незаметной. Где-то изредка мелькнет — то во дворе, то в столовой, то в школе — и тут же исчезнет. Но однажды Санька все-таки столкнулся с ней — так уж получилось. Пошел по делу в пионерскую комнату и остановился от того, что кто-то смотрел ему прямо в глаза. Это была она, Соня Кудеярова, так было написано под фотографией, никакой ошибки, а ещё было написано, что она очень хорошая закройщица, прекрасно учится, пользуется всеобщей любовью и вообще девочка, с которой надо брать пример. И смотрела с фотографии глаза в глаза, и даже улыбалась доброй, приветливой улыбкой, чуточку смущенная от того, что ей некуда было спрятаться с доски Почета. Санька в первый раз хорошенько рассмотрел лицо своей сестренки Сойки, разглядывал, чувствуя неловкость, будто это живая Сойка краснела под его бесцеремонным взглядом. Видно, фотография висела уже давно, уголок на ней отклеился, кто-то, наверно, собирался отодрать. А он-то, Санька, бывал уже здесь раньше, а почему-то Сойку не замечал…
По субботним вечерам в клубе устраивались танцы. Музыки было больше, чем надо, — репетировал детдомовский оркестр, чаще всего два-три человека, саксофон, музыкальные тарелки, пианино, на котором Эдик Коновалов мог играть что угодно и даже фантазировать. Здесь, на танцах, завязывались дружбы, ребята учились вальсам, фокстротам и танго, тогда ещё не вышедшим из моды. Девочки приходили разодетые, с чуть подкрашенными губами и подведенными глазами, в туфельках, которые не значились ни в каких детдомовских ведомостях. Воспитатели не беспокоили, — уложив малышей, они уходили, оставляя ребят резвиться до самого поздна. Танцы эти назывались вечерами отдыха, и Санька был их усердным посетителем, однако в последнеё время он не заглядывал в клуб — пропала охота. Он бы и на этот раз не пришел, если бы не Инка Савельева, которая вцепилась в него и затащила силком. В клубе он еле отвязался от неё и спрятался за колонной. Инка разобиделась, схватила Генку Веточкипа и закружилась с ним, бросая на Саньку презрительные взгляды, но Санька вовсе не смотрел на нее, потому что увидел Сойку, да не одну, а с Вовкой Чукалдиным, верзилой из девятого класса. Растопырив свои ручищи, Чукалдин крутил Сойку так, что она почти не касалась пола, далеко откинув голову и трепеща плиссированной юбочкой. И только сейчас до Саньки дошло, что Сойка даром что ростом не вышла, а девочка хоть куда, настоящая девушка, даже, можно сказать, красивая. Санька следил за нею, ошеломленный своим открытием, и радовался, что она ему не кто-нибудь, не посторонняя, а сестренка, родная кровь, и что, кроме нее, у него нет никого здесь ближе. И вдруг он подумал: а Чукалдин причем? Он-то какое имеет к ней отношение? Амбал же этот с выпученными от усердия глазами держал её своими руками-граблями, и она висела на нем, сияя ласковыми глазами, будто роднеё Чукалдина нет ей человека на свете.
Санька дождался окончания танца, вышел из-за колонны, чтобы потолковать с Чукалдиным по душам, но его опять подхватила Инка Савельева и потащила в круг. Она была отходчива и не помнила обид, однако настырность её превышала всякую норму.
— Сгинь! — шепнул он, ища глазами Сойку, но подойти к ней не успел — начался новый танец. Сойку увел Генка Всточкин и закрутил ее, как заправский танцор.
— Ну, аппендикс, мы с тобой ещё поговорим! — процедил сквозь зубы Санька, несказанно удивляясь: Сойка и на Генку смотрела, как на родного, и это уже попахивало предательством. Саньке стало душно в клубе, он выскочил на крыльцо и увидел малышей, прилипших к окнам.
— Брысь! — крикнул он.
Малыши разлетелись, как воробьи, а Санька, замирая от стыда, приник к окошку и встретился глазами с Никой, искавшей ого в темноте двора. Он нагнулся и продрался сквозь кустарники к беседке. Что же это получается, с тоской подумал он, чувствуя, как забота о сестренке все больше поглощает его. Кто там снопа охмуряет ее? Он поднялся на носки, но ничего не увидел. Тогда ухватился за карниз беседки и вскарабкался на покатую крышу. Там он, разогнувшись, взялся за ветку ясеня и вгляделся в окно. На этот раз возле Сойки увивался Витька Синягин, сельский паренек, всегда непрошеным являвшийся к ним на танцы. И на него Сойка смотрела, как на родственника, и это становилось уже невыносимым. ещё поселяне эти зарятся на их детдомовских девчонок!
