Галина Гордиенко - Принцесса на час
ГЛАВА 2 КАТЯ ИВЛЕВА
Будильник звенел пронзительно, Катя никак не могла его нащупать. Шлепала ладонью по прикроватной тумбочке и все промахивалась и промахивалась.
Она с трудом открыла глаза и села в постели. Со злостью посмотрела на тумбочку и рассмеялась: будильник держала в руках мама.
– Так вот почему я не сумела его прихлопнуть, – пробормотала Катя хрипловатым со сна голосом.
– Именно, – кивнула мама. – Зато сегодня ты не будешь метаться по квартире, перебросив язык через плечо! В кои-то веки нормально позавтракаешь и без спешки соберешь ранец.
– Подумаешь…
– Вот и подумаешь! – рассердилась вдруг мама, кивнув на разбросанные по столу учебники. – Сколько раз говорила – готовься к школе с вечера, незачем с утра носиться как оглашенная!
– Ма, ну что ты опять… – Катя сладко зевнула . – Каждый день одно и то же, одно и то же…
– Думаешь, приятно все это повторять? – язвительно хмыкнула мама. – Да я язык уже стерла! В жизни не видела такой лентяйки, вот честное слово! Лень, Катька, точно вперед тебя родилась, я раньше никогда не понимала этой пословицы, зато теперь…
– И что теперь?! – оскорбленно выкрикнула Катя.
– Прочувствовала каждое словечко!
Мама поставила будильник на тумбочку. Покосилась на единственную дочь и поспешно отвернулась, пряча улыбку: мрачная Катька сопела как паровоз, неохотно заправляя постель. Тощая, все позвонки отчетливо видны, голенастая, темно-русые волосы после сна веером стоят вокруг головы…
– Не дуйся, – примирительно заметила мама. – Сегодня на завтрак твои любимые оладышки.
– Оладышки! – раздраженно фыркнула Катя. – Вначале расстроила…
– Катька, не ворчи! Тебе что, сто лет завтра исполнится?
Катя проводила взглядом смеющуюся маму и с досадой подумала: «Если бы не революция! Вот ведь не повезло...»
При маме этих слов она уже не говорила. Мама сразу начинала сердиться. И на нее, Катю, и на собственного отца, который легкомысленно рассказал внучке, кем были ее прадеды. Еще и фотографии старинные показал и какие-то пожелтевшие бумаги, сохранившиеся в семье с позапрошлого века.
Вот дочь с ума и сошла: как же, она дворянских корней, подайте ей платья бальные, драгоценностей побольше, дом-усадьбу, непременно с колоннами, как на старой фотографии, а главное – почтительных слуг, раз по рождению положены.
При этом Катька – что больше всего поражало Антонину Романовну – совершенно игнорировала других своих предков, а ведь среди них были не только казаки и купцы, но и самые настоящие крепостные. Дочь быстренько списала их наличие на проклятую революцию – все она виновата! – и выбросила из головы.
Катя подошла к зеркалу. Придирчиво осмотрела себя и поморщилась: да-а, паршивенько! Ее знатные предки в гробах бы перевернулись, предстань она перед ними в таком затрапезном виде, как только мама не понимает?
Дешевка, не вещи…
А ведь она – самая настоящая дворянка!
Катя обиженно шмыгнула носом: мама совершенно не желала с ней считаться. Покупала всю одежду на рынке или в недорогих магазинах. Катя фирменные джинсы видела лишь в рекламе или на однокласснице Верке Сидоренко, толстой, как корова, такой же добродушной и глупой.
Вот бы ей, Кате, такие джинсы!
Мама же только смеялась – мол, дворянство в старину могли дать за заслуги перед Отечеством кому угодно, как и лишить за предательство, леность или бездарность. Дворянство – это не только знатные предки, но и воспитание, и обязательства перед Родиной, и трудная служба на ее благо, и…
Что б она понимала! Будто Катя книг не читала или фильмов не смотрела.
Дворянство – это… балы! Это прекрасные платья! Это сон до полудня! Это слуги, сдувающие с тебя пыль! Это путешествия по всему миру! Это простолюдины, почтительно заглядывающие тебе в рот! Это драгоценности! Это…
Катя судорожно вздохнула, прогоняя глупые, пораженческие мысли: никогда-никогда!!! – ей не жить такой чудной, такой сказочной жизнью. Так что придется сейчас жевать за завтраком простые оладышки, а не глотать живьем таинственных устриц или наслаждаться трепангами, интересно, что это такое? А потом придется тащиться в самую обычную районную школу в самых обычных джинсах, сшитых трудолюбивыми китайцами.
Не повезло ей!
Вот родись она, Катя, году эдак в тысяча девятьсот – тьфу, пропасть, а революция?! – нет, лучше – в тысяча восемьсот пятидесятом…
***
В школу сегодня Катя шла неохотно, можно сказать, переступая через собственное «я». Одноклассники казались людьми примитивными, неинтересными, даже странно – что она раньше в них находила? Еще и дружила с Ленкой Плющенко, сейчас и не верится. И Васька Гончаров ей нравился, а у него мать – обычная медсестра, отец – крановщик…
Катя презрительно фыркнула: когда она спросила Ваську о предках, он лишь плечами пожал – мол, никогда не интересовался. Вот дедушки-бабушки – это святое, о них он все знает, а дальше…
И понятно, кого волнуют простые работяги? Вот были б предки у Васьки аристократами, как у нее, Кати, другое дело. Тогда б Васька с гордостью их перечислил.
Катя переступила порог класса и брезгливо поморщилась: с кем приходится общаться? Плебеи, все до одного плебеи!
А все из-за папы с мамой. Наверняка ведь есть в городе лицеи или гимназии, где учатся такие как она, люди с благородной кровью, жаль, родители и слышать об этом не хотят. Папа смеется, а мама сердится и обзывает Катю всякими непонятными словами. Обвиняет в снобизме, например. Оба в один голос заверяют, что у Кати очень хорошая школа. С сильными учителями и великолепными традициями. И она – она, Катя! – должна гордиться, что там учится.
Гордиться – надо же…
Было б чем!
Катя бросила ранец на стол и сожалеюще покосилась на ближайшую подругу: лицо у Ленки… Простое-простое, никакой изюминки, можно сказать – крестьянское. Круглое, как луна. Глазки голубенькие, бровки над ними – смешными домиками, такие светлые, их с двух шагов не разглядеть, ресницы – жалкие коротенькие щеточки, розовые, как у поросенка. Правда, волосы у Ленки – ничего, пшенично-белые, густые, но и их дурочка Плющенко стягивает в тугие детские косы. Никак не поймет: они уже девушки, вот-вот по тринадцать исполнится, им нельзя причесываться как первоклассницам и так же одеваться.
Катя фыркнула: Ленка – такой крутой наив! Словно не в двадцать первом веке живет, а в девятнадцатом. Эдакая тургеневская дева – спокойная, доброжелательная, медлительная, вечно мечтающая о чем-то, будто не живет, а спит.
Катя снисходительно кивнула на Ленино приветствие. Поискала взглядом Ваську и недовольно скривилась: Гончарова невесть с чего занесло к столу Наташки Подгорной. Сидит рядом и что-то оживленно рассказывает. А Наташка внимательно слушает, будто и нет ничего необычного в Васькином поведении.
Катя заставила себя отвернуться: ей-то какое дело до этих… простолюдинов?!
И невольно покраснела: Натка Подгорная гораздо больше Кати походила на аристократку. Изящная, золотоволосая, зеленоглазая, она с пяти лет занималась художественной гимнастикой и постоянно ездила на соревнования, почти всегда занимая призовые места. Наташу Подгорную все считали настоящей красавицей. На школьных вечерах именно она открывала концерты, летая над сценой то с лентами, то с мячиком, то с обручем или булавой. Воздушная, яркая, она всегда срывала шквал аплодисментов и исчезала за кулисами, провожаемая восхищенными взглядами зрителей.
Катя не любила ее. Сама не могла сказать – за что именно. Ведь Наташа, если честно, ничего плохого ей не сделала. И держалась Подгорная всегда отстраненно, не имея в классе подруг. Что понятно. Слишком часто она отсутствовала, слишком плотно расписаны дни, ни минуты лишней на дружбу или встречи вне школы.
Но… Наташка не имела права быть такой… такой красивой! Почему не у Кати зеленые глаза и легкие золотистые кудри?! Почему она, Катя, не умеет так ослепительно улыбаться, а в ее взгляде нет Наташиной безмятежности? Это… несправедливо!
И Катя, порой стыдясь себя, радовалась Наташиным тройкам по математике и физике, ее неуверенным и невнятным ответам. Ядовито думала, провожая глазами опечаленную очередной тройкой школьную знаменитость: «Так тебе и надо! Это не ножками на сцене дрыгать и ленточками размахивать!»
Единственное, в чем Катя невольно отдавала однокласснице должное: Наташа не задавалась. Будто и не существовало ее грамот, кубков и медалей, будто не было в городской прессе хвалебных статей в ее адрес – как же – олимпийская надежда! – а по телику не показывали отрывки из ее выступлений.
«Зато она троечница, – с мрачным удовлетворением подумала Катя, неприязненно рассматривая хрупкую фигурку. – И дура, наверное. Непонятно, чего ради Васька около нее вертится. Конечно, Натка – смазливая…»
