Ганна Ожоговская - Чудо-юдо, Агнешка и апельсин
«Почему бы Шафранцам не поселиться в доме для престарелых? — подумала пани Янина. — Им там наверняка было бы лучше, чем здесь. Тогда Петровские перебрались бы в другой конец квартиры. Их комнату занял бы Черник. Правда, он возвращается иногда поздно и навеселе. Вот как, например, вчера. Но это бывает не часто, во всяком случае не каждый день… Тогда за стеной было бы гораздо тише. Да и Петровским не помешало бы иметь две комнаты. У детей были бы условия для занятий…»
Тут учительница вспомнила про вчерашний педсовет, на котором обсуждали успеваемость учеников. Математик попросил пани Толлочко зайти к Петровским и поговорить о Витеке. Ох, как она не любит таких поручений! Но что поделаешь…
В комнате Петровских тесно, но прибрано и уютно. Кровати старательно застланы, на окне чистые занавески. При виде гостьи пан Феликс откладывает «Жице Варшавы» и приглашает учительницу сесть. Петровская просит извинения за беспорядок на столе: она как раз готовит тесто для лапши. Геня сидит у приемника, а Витек разглядывает свою коллекцию спичечных этикеток, наклеенную прямо на… дверцу шкафа.
— Не беспокойтесь, я на минуту, это вы меня должны извинить за внезапное вторжение. Я обещала коллеге поговорить с вами. Витек, дело касается тебя. Тебе грозит двойка в четверти по математике, да и физику ты еле-еле вытянешь на тройку.
— Двойка в четверти? По математике?! — Панн Ирена грозно скрестила на груди руки, перепачканные мукой. — Как же так?
— К сожалению, я мало что могу добавить, — продолжала учительница. — Математик жалуется, что Витек часто не делает домашних заданий.
Витек бросает отчаянные взгляды на окно, на дверь, на коврик с гномиками, который висит над тахтой, но, увы, спасения ждать неоткуда…
Пропало воскресенье! А ведь после обеда собирались пойти в кино, потом на выставку. Вместо этого предстоит серьезный разговор с отцом. Серьезный — это значит отец будет его пилить, а мать изредка вставлять свои замечания. А Витеку придется все это слушать, слушать и думать: когда же этому конец?
Конечно, Витека оставили дома. После такой новости можно ли было на что-нибудь другое рассчитывать?
Каждый, каждый человек на свете по воскресеньям отдыхает и развлекается, а его усадили решать задачи. Теперь до самого вечера придется вычислять противные проценты! И зачем они нужны? Его коробит от одного только слова «процент». Не любит он математику! А еще больше он не любит пани Толлочко. Это просто наказание — жить в одной квартире с учительницей из своей школы!
После ужина отец проверил задачки, исправил ошибки, которых было больше чем достаточно, и велел Витеку идти спать. Витек даже не посмел взглянуть на полку, где стояла недочитанная интереснейшая книжка — «Остров сокровищ».
Мальчик отвернулся к стене и, уже засыпая, услышал, как мать сказала отцу:
— …Она просто придирается к парню! Вот что я тебе скажу!
— Тебе это кажется, Иренка. Нечего за него заступаться, я же вижу, что он баран. То, что они проходят, несложно.
— Может, у него нет способностей к математике?
— Есть, не бойся. А нет, пусть берет усидчивостью.
— …и условий тут нет для учебы. Стол вечно занят, радио включено, машинка тарахтит. Геня читает вслух. Переехала бы эта учительница, что ли! Были бы у нас две комнаты…
— Ну подумай, куда ей переезжать?
— Школа обязана давать площадь учителям.
— Ты говоришь так, точно с луны свалилась.
— Ну, тогда пусть уезжает куда-нибудь к родственникам, — не унималась Петровская. — Нашел бы себе Черник жену с квартирой, тогда учительница переехала бы в его комнату.
— Или забрал бы внук из Америки к себе стариков Шафранцев… Нет, лучше пусть пришлет им домик с огородиком! — В голосе отца слышится раздражение. — Что за глупости приходят тебе в голову? Погоди, мы скоро получим большую квартиру. Вот увидишь. Не вечно же стоять этой развалюхе!
— Да, «увидишь»! Сколько тут комиссий перебывало, а толку-то что? Жди у моря погоды. А мальчик за все расплачивается.
— Пожалей, пожалей его еще. Вот я за него возьмусь! Если здесь шумно, пусть занимается на кухне. После обеда там тихо. Никому он не помешает.
— Может, не помешает, а может, и помешает, — философски замечает мать, — в такой казарме человеку и чихнуть громко нельзя.
Старики Шафранцы за занавеской тоже укладываются спать.
— Леоня, душечка, проверь, закрыт ли газ на кухне.
— Закрыт. И дверь черного хода заперта. Грудзинская сегодня вернулась раньше с работы, и я сама заперла дверь. Я ужасно боюсь воров. Вроде бы красть у нас нечего, а все же… В проходной комнате ни тебе закрыться, ни отгородиться… Ну и дела! В своей собственной квартире живем, как на улице… Тут нужно ангельское терпение, чтобы выдержать. Если бы Петровским дали квартиру, как обещали, Черник перебрался бы в их комнату, а мы бы заняли две…
Пани Анеля сидит в своей комнатке и пришивает пуговицу к чистому, выстиранному халату, а у ног ее, свернувшись, пригрелся песик Пимпус. Медсестра тоже мечтает о своей, отдельной квартире. Она тоже перебирает всевозможные варианты. Может, к больнице сделают пристройку? А может, подвернется случай снять комнату? Она согласна на самую крохотную комнатку, лишь бы отдельную, лишь бы не в собственной квартире Шафранцев. Даже такая добрая такса, как Пимпус, если тявкнет разок, вызывает недовольство…
Ох, и тесно в этой квартире! Всего тут много: и людей, и животных, и забот. Повернуться негде!
Так думает пани Анеля и стелет себе постель, которую, учитывая возраст и комплекцию владелицы, можно назвать спартанской. Медсестра даже не подозревает, что в квартире станет еще тесней. И произойдет это очень скоро.
Глава II
Это случилось после обеда, старушка Шафранец как раз мыла тарелки. В дверь позвонили. Первый звонок был робкий, второй более настойчивый.
Пан Франтишек, как всегда, после обеда спал, а когда он спит, его и пушкой не разбудишь. Петровская строчила на машине и тоже не слышала звонка. Так что пришлось пани Леонтине, у которой, несмотря на ее семьдесят лет, прекрасный слух, пойти открывать. Она вытерла о фартук руки и подошла к двери.
За дверью стояла невысокая, худощавая молодая женщина с объемистой корзиной в руке, а рядом подросток лет двенадцати-тринадцати придерживал на плече чемодан.
Это была сестра Черника, она жила где-то на окраине Лодзи.
— Входите, входите, пани Ядзя! Правда, пана Черника еще нет, — сообщила старушка, разглядывая мальчика, которого видела впервые, — но вы можете подождать.
— Здравствуйте, пани. Это мой сын Михал. Я взяла его с собой, потому что… так уж вышло. Я хотела еще вчера приехать, но внезапно заболел муж… — рассказывала мать Михала, стараясь не встречаться глазами со старушкой. — Мы подождем брата, он, наверно, скоро придет.
Пани Леонтина кивнула и вернулась в кухню домывать посуду. Она сразу догадалась, что имела в виду пани Ядзя, когда сказала «заболел». Старушка знала от Черника, что его сестра не очень удачно вышла второй раз замуж. А этот мальчик был, видно, от первого брака. Сильный, рослый, совсем не в мать, маленькую, высохшую не то от болезни, не то от жизненных забот.
Когда старушка кончала вытирать тарелки, в кухню заглянула пани Ядзя.
— Я бы суп сварила, если б нашла кастрюльку, — сказала она.
— Возьмите у меня, — предложила радушно пани Шафранец. — Вот они все на виду. Три! Три кастрюли! — произнесла она трагическим голосом и снова повторила: — Ровно три кастрюли! Роскошь! Ну и порядки теперь! Могла ли я себе даже вообразить, что в этой кухне… Ах, какая это была чудесная кухня! Вот здесь стоял буфет с фарфоровой и стеклянной посудой, из которой мы ели каждый день, а праздничная стояла в столовой, в той комнате, где мы теперь живем. Недавно во дворе, на свалке, среди мусора, я нашла кусок блюда с золотой каемкой и маленькими розочками, я вам потом покажу. Это все, что осталось от роскошного сервиза на двенадцать персон… Ни одной тарелки не оставили бандиты!..
— Ну еще бы! Такие тут шли бои. Дома исчезали, не то что тарелки, — вставила сестра Черника.
— Вот именно — исчезали, — ехидно заметила старушка. — Даже следа не оставили! Все растащили! Был у меня один комплект эмалированной посуды, медового цвета, с коричневой каемкой, другой комплект алюминиевый, от крошечной до самой огромной, — она развела руками, — а сковородок, а мисок всяких! Был медный таз с длинной деревянной ручкой специально для варенья… Да что вспоминать! — Она махнула рукой и заговорила о другом: — Женщина вы молодая, а у вас уже такой большой сын! Здоровый мальчик. Сколько ему лет?
— Четырнадцатый. В покойного отца пошел. Такой же, видать, будет высокий и сильный. И поесть любит, а тот ох как любил!
— А в хозяйстве помогает?
— Помогает! И все умеет. И за огородом ухаживать, и крышу починить, и лошадь запрячь, и дрова на зиму наготовить! Как взрослый все делает!
