Галина Гордиенко - Назови меня полным именем
Мол, она, баба Поля, точно знает, ей маменька сказали‑с.
«Сказали‑с» — знак самого настоящего уважения, так баба Поля говорила лишь о матери, ни о ком другом.
Таисия выросла, она прекрасно понимала, что нельзя воспринимать давние слова бабы Поли как истину, но…
Всем новым знакомым девушка представлялась непременно Таисией и невольно мрачнела, слыша в ответ: «Таечка, значит?»
Тая, Тася, Тайка, Таечка, Таюша, как‑то ее назвали даже Таис, но никогда — Таисией.
Настоящее имя будто заколдовали после смерти бабы Поли.
Девушка ругала себя и по‑детски сердилась на бабу Полю, с ее глупыми пророчествами, но ничего поделать не могла — ну не воспринимала она всерьез молодых людей, коверкающих ее подлинное имя! Внутренняя убежденность — «не тот» — не оставляла новым знакомым никаких шансов завоевать ее сердце. Они могли стать только друзьями.
А ведь кое‑кто из них — до того, как называл ее очередным уменьшительным именем, — Таисии по‑настоящему нравился.
Ох уж эта баба Поля!
* * *Таисия осторожно поставила склеенный бокал на подоконник и отступила на шаг, любуясь собственной работой: трещина была практически незаметна. Ну, если не присматриваться.
Она улыбнулась соловушке и довольно пробормотала:
— Послужишь еще…
Звонок в дверь заставил Таисию вздрогнуть и посмотреть на часы — почти восемь вечера. Неужели Федор Федорович все‑таки решился приехать? Он уже неделю грозился вытащить ее вечером в город — «людей посмотреть, себя показать, элементарно прошвырнуться, то да се…»
Нагрянуть без звонка — это Федор Федорович мог запросто, чтобы не выслушивать по телефону отговорок. Он только за собой признавал право принимать решения, а уж о свободе воли…
Нет, поговорить о ней — всегда пожалуйста! Но с диктаторскими замашками Федора Федоровича ни о какой свободе воли и речи идти не могло, они потому и дружили со старших классов, что Таисия предпочитала мирно плыть в кильватере.
Странной вышла их дружба. Таисию тогда перевели в новую школу с математическим уклоном. Отец вдруг решил, что у дочери развито логическое мышление, впереди замаячил технический вуз, срочно требовалось уйти из обычной районной школы, где на математику, физику и информатику обращали внимания не больше, чем на литературу и историю. Погоняв же Таисию как‑то вечером по физике, отец схватился за голову — пятерки ставили дочери явно за красивые глазки, ничего они не стоили, эти пятерки, ребенок не понимал простейших физических законов, затвердил, как попугай, несколько определений.
Нужно было срочно что‑то делать!
Таисии только исполнилось двенадцать, близкими друзьями в классе она так и не обзавелась, ей вполне хватало общения с бабой Полей. Таисия легко согласилась сменить школу — какая разница, где учиться?
В новом классе ее встретили равнодушно. Невысокая, худенькая, неяркая Таисия не произвела впечатления на сверстников. А уж «плавание» у доски на первом же уроке математики — учитель решил проверить уровень ее знаний — вызвало презрительные усмешки одноклассников.
Таисия вдруг оказалась за последней партой, одна, девочка словно стала невидимкой, на нее не обращали внимания. Жизнь класса проходила мимо: Таисию ни о чем не спрашивали, не вовлекали в разговоры на переменах, не приглашали за столик в школьной столовой, не просили запасную ручку или «на минуту» учебник, не замечали исчезновений, когда Таисия болела, безразлично и снисходительно кивали на ее робкие приветствия по утрам.
Девочка тысячи раз пожалела, что сменила школу. В той, старой, она не чувствовала себя изгоем или серой мышью, пусть и не была на ведущих ролях. Даже явные успехи в учебе — Таисия довольно быстро нагнала класс — не произвели впечатления, ее пятерок будто не заметили.
* * *Летом, когда Таисия перешла в восьмой класс, погибли родители. Возвращались вечером с дачи, в новенькую «ауди», только‑только купленную папой, врезался пьяный водитель на огромной фуре. Мать с отцом умерли мгновенно, их едва извлекли из смятой в консервную банку машины.
Хоронили обоих в закрытых гробах, впрочем, Таисия на похоронах не присутствовала: баба Поля не позволила, отправила на неделю к своей подруге. Баба Поля не хотела, чтобы в памяти девочки вместо живых отца с матерью остались закрытые гробы и невнятные речи сослуживцев, ошеломленных внезапным несчастьем.
Убитая горем Таисия не возражала. Она вообще как‑то смутно понимала, что происходит, жизнь казалась конченой, она не жила больше — существовала. Случившееся выглядело дурным сном, кошмаром, стоило только проснуться…
Проснуться не получалось.
Пока родители были живы, Таисию не тревожило их отсутствие. Мама с папой вечно пропадали на работе до позднего вечера, папа частенько возвращался домой, когда она уже спала.
Теперь же квартира странно опустела, стала гулкой и страшной, Таисия с бабой Полей никак не могли заполнить четыре большие комнаты. Всегда ненавидевшая телевизор, баба Поля стала включать его с раннего утра, чуть приглушая звук. И магнитола на кухне хрипловато утешала их старыми песнями, баба Поля признавала исключительно радио «Ретро‑FM».
Эти звуки казались Таисии единственно живыми, сама она старалась молчать, отвечала на вопросы нянюшки коротко и односложно. Собственный голос то и дело срывался, горло перехватывало, горячие комки мешали дышать, глаза горели от непролитых слез, в них будто песка насыпали.
Наступившему сентябрю Таисия обрадовалась впервые в жизни — все, что угодно, лишь бы поменьше бывать дома.
И баба Поля оживилась. Энергично таскала Таисию по школьным базарам и по‑детски удивлялась многоцветным и разнообразным обложкам тетрадей и дневников. Увлеченно скупала их десятками и одобрительно хмыкала, рассматривая дома яркие новые модели машин, плечистых суперменов и длинноногих див — неизвестных ей звезд эстрады и экрана.
Таисия, не желая расстраивать бабу Полю, с трудом растягивала губы в улыбку и согласно кивала на любое заявление старушки.
Нянюшку обмануть не удавалось. Глядя на застывшее лицо девочки, она сердито выговаривала: «Грешно мертвой по живой земле ходить! И мать с отцом грешно тревожить, каково им видеть тебя такой убитой, сама подумай! Отпусти их, девка, пожалей несчастных, дай свободу, не висни якорем на их душеньках…»
На робкие возражения Таисии баба Поля внимания не обращала. У нее были свои представления о жизни и смерти, странно языческие, не мешавшие ей, впрочем, искренне считать себя христианкой: а как же? И маменька, и папенька, и деды‑прадеды, все из православных, кто она такая, чтоб нарушать обычаи, предавая собственный род…
Церковь баба Поля почему‑то не любила. Ей многое не нравилось там: душный запах ладана, горящие свечи, священники, в большинстве своем молодые дюжие мужики, на которых пахать и пахать, а они молитвы гнусавят да кадилом машут, пользы от них миру и пастве никакой…
Порой раздражали бабу Полю и верующие. Она с досадой думала, поджимая губы: «Все больше с просьбами сюда тянутся, все дай, дай им, все ручонки загребущие к Господу тянут. Нет бы радостью поделиться, спасибо Всевышнему сказать за мир наш ладный, преподнесенный дуракам слепым на блюдечке…»
Таисии она убежденно говорила, что церковь — костыль для слабых и убогих, для сильных же храмом Божьим служит весь мир. А кому‑то и собственного сердца достаточно, чем не алтарь в храме Господнем? И огонек жизни сам Создатель зажег, не кто‑нибудь…
* * *В школу первого сентября Таисия прибежала раньше всех, баба Поля отпустила ее без слов, украдкой перекрестив спину девочки. Она частенько так делала, бездумно повторяя еще материнский жест, свято верила, что крест, начертанный любящей рукой, охраняет и оберегает.
Пустой класс внезапно напомнил Таисии осиротевшую квартиру, но она раздраженно встряхнула головой — вот уж нет! Через полчаса здесь будет полно людей, и она даже на последней парте сможет наблюдать за веселой и шумной суетой одноклассников.
Таисия подошла к своему месту и судорожно вздохнула: голгофа! Снова сидеть одной, видя перед собой лишь чужие затылки. С другой стороны, в душу никто лезть не станет, уже хорошо.
Она бросила взгляд на стенд и невольно хмыкнула: самая нижняя отметка была ее собственной, верхняя принадлежала Федору Федоровичу, самому высокому парню класса, а то и школы.
Здесь так повелось с самого начала — первого сентября, торжественно, на первом же уроке, отмечали рост «две крайности». До прихода Таисии самой маленькой в классе считалась Инна Мордюкова, как же она обрадовалась появлению новенькой! А Федор Федорович неизменно оставлял верхнюю зарубку, еще бы, такой мамонтище…
Таисию не удивило, что огромного парня звали Федором Федоровичем, даже учителя, причем без всякой иронии, вполне привычно и серьезно. Коротенькое имя Федор как‑то не подходило этому типу, он вообще мало напоминал школьника, эдакая гора, что рост, что ширина плеч.
