Анатолий Мошковский - Взрыв у моря
Петька выплюнул в траву окурок и опять загорланил, бренча на гитаре, потом посмотрел сквозь сверкающую на солнце листву в сторону подъезда и вдруг закричал:
— Эй, девушка, шире шаг! Не опоздай — другую он подцепит, покрасивше!
— Шпана несчастная! — ответила Люся, Костина соседка по лестничной площадке.
— Девушка! — сипло гаркнул Петька, но Костя резко дернул за гриф гитары, так что Петька чуть не прикусил язык и обалдело выпятил на него глаза: — Ты чего это?
Костя весь потемнел:
— Иди и покричи у своего дома, а здесь не вреди! Что она тебе сделала?
— Ты что, психом стал? — очень серьезно спросил Петька и даже перестал щипать и ударять по струнам. — Скажи своему дорогому папочке, чтоб срочно записал тебя на прием в поликлинику, лечиться надо…
— Ой, ребята, смотрите, кто идет! — оборвал его Гришка и весь подался вперед. Петька с Серегой тоже уставились в узкий просвет между ветвями акаций. — Очкарик! Утильщик! И тетрадь при нем…
— Точно, Сапог! — проговорил Петька. — Сапог своей персоной пожаловал сюда!
В сторону их дома по тихой Канатной улице, обсаженной платанами и кипарисами, быстро шел Сашка Сапожков, прямой и длинноногий, командир школьных следопытов.
— Повезло же нам! — радостно потер руки Петька. — Вот кому надо показать, где раки зимуют!
— А ему-то за что? — глухо спросил Костя.
— За все! Деятель! Артист! Оратор! Речи толкает в актовом зале, будто умней его нет! Несчастный утильщик, а тоже лезет в начальство!
Глава 2. ОЧКАРИК
Костя вдруг поверил: они и вправду побьют Сашку, поколотят ни за что ни про что. Просто так, просто потому, что он непохож на них… Непохожий — это же совершенно чуждый, непонятный и даже опасный, и, значит, его надо срочно ликвидировать как самостоятельную единицу — отдубасить или, еще лучше, подравнять под себя. Костя всегда относился к Сашке с нетерпеливым любопытством, но и он тоже недолюбливал его. Нет, не из зависти, не потому, что Сашка снимался в фильмах на кипарисской киностудии, не потому, что о нем передавали по местному радио и писали в газетах, особенно после того, когда его отряд нашел на окраине Скалистого засыпанных в окопчике в годы войны моряков. Дело было в другом. Сашка давно прослышал, что Костин отец воевал в этих местах и даже участвовал в знаменитом десанте морской пехоты: моряки в первый год войны взорвали здесь нефтебазу и почти все погибли. Так вот, узнав об этом, Сашка раз пять приходил к отцу, подробно расспрашивал, как все было, и записывал своим мелким почерком в обтрепанную общую тетрадь с черной обложкой. За это Костя не был на него в обиде, а даже был рад, что в школьном музее боевой славы появился целый стенд о том десанте с маленькой тусклой фотокарточкой отца в моряцкой форме. Косте было досадно, что под стеклом лежали военная отцовская зажигалка, сделанная из гильзы патрона, и фронтовой нож. Сашка выклянчил их у отца. Костя не сумел, а вот совершенно посторонний человек смог!
— Давайте зазовем его сюда, — вполголоса сказал Гришка. — Здесь ни души. Я окликну и начну что-нибудь молоть, ну а вы…
«А что, если Сашка снова идет к моему отцу? — вдруг ударило Костю. — Да, да — к отцу! Узнал, что сегодня он не на линии, не гоняет в своем такси, и решил о чем-то поговорить с ним».
Сашка уже подходил к их дому. Было четко слышно, как стучат об асфальт металлические подковки на его туфлях. Петька с Гришкой и Серегой бросились наперехват. Костя обогнал их. Он стремительно прыгнул вперед, повернулся лицом к Петьке и задохнулся от возбуждения и ярости:
— Трое на одного? Петух, не будь гадом!
— Нас не трое, нас четверо! — поправил его Петька. — Или ты не в счет? Решил заложить нас, Лохматый?
— Если тронешь его, будешь иметь дело со мной! — Костя вырвал из его рук гитару — она растерянно отозвалась всеми струнами; Петька не ожидал такого поворота — побледнел и прикусил верхнюю губу; Гришка с Сергеем замерли в ожидании. — Это нечестно! — крикнул Костя. — Не за что его бить!
В это время к подъезду подошел Сашка.
— Привет! — бросил он всем, ответил ему один Костя. — Калугин, отец дома?
— Дома. Пошли провожу, и мне пора…
Сашка был в светло-серой рубахе из тонкой немнущейся ткани с закатанными рукавами и узкими погончиками с черными пуговицами. И, как всегда, в очках. Больших, роговых, квадратных. Без очков его и представить нельзя. Будто и родился в них. Сашка потянул на себя дверную ручку.
Костя, прикрывая его сзади от возможного удара, шагнул следом. Ждал, напрягая спину, — не ударили. И лишь когда за ними захлопнулась дверь на тугой пружине, дружки словно спохватились. Опомнились.
Петька, как автоматную очередь, пустил вслед ему и прошил дверь:
— За очкарика — врежем! И за все остальное! Предатель!
— Что с ними? — Сашка повернул к нему смуглое, худощавое лицо. Оно было очень спокойное, с чуть заметной улыбкой возле губ.
— Сам спроси, — ответил Костя.
— Мстят? За что?
— Ни за что. — Костя и представить не мог, что Сашка не испугается. Возможно, он и драться бы стал с его дружками… Один с тремя. Ясно — разделали бы. Они в последнее время обленились, но драться умеют.
— Как так? Ни за что не бывает.
— Не веришь — спроси у них, — упрямо повторил Костя. Он совсем не чувствовал себя Сашкиным спасителем, а хотелось бы хоть немножко почувствовать.
— Но вы же друзья.
— Друзья… — Костя сказал это таким тоном, что Сашка с интересом и пониманием блеснул из-под очков умными темно-карими глазами. Костя и сам еще пять минут назад не знал, что так все произойдет. Он не мог, не мог иначе: трое на одного…
Костя сунул узкий ключ в щель замка, отпер дверь, впустил Сашку в квартиру и крикнул отцу из маленькой передней:
— Пап, к тебе!
Отец вышел из кухни в полосатой тельняшке, коренастый, крепкий, прямой — и не скажешь, что ему под пятьдесят, — увидел Сашку, заулыбался, цокнул языком и протянул бугроватую, жилистую руку с сильными короткими пальцами.
— А, Сашок, старый знакомый, бравый командир… Здравия желаю!
— Добрый день, Василий Петрович. — Сашка чуть наклонил свою аккуратную голову с густыми темными, коротко подстриженными волосами и подчеркнуто уважительно пожал протянутую пятерню.
— Опять за интервью или просто так, покалякать?
— Да как вам сказать, — замялся Сашки, скрутил в трубку общую тетрадь и постучал себя этой трубкой по лбу. — У меня появилось несколько новых очень важных вопросов…
— Всегда рад тебе! Заходи, заходи. — Отец широким жестом пригласил его на кухню; он был весь в опилках, приставших к брюкам и тельняшке, с тягучим коричневым клеем на пальцах. — У нас тут, видишь, строительство развернулось, правда, сооружаем не военный объект, но с гнездами и ячейками, мамку нашу хотим порадовать, труд женский облегчить… — Отец всегда говорил с Сашкой веселым ироническим языком.
— Да вы, оказывается, мастер на все руки! — Сашка принялся разглядывать ловко сбитый и склеенный из тонкой фанеры кухонный шкаф, стоявший на столике, и узкие ящички; часть их была туго перевязана шпагатом и сохла на подоконнике.
— Станешь мастером, Сашок, имея таких деток! — развел руками отец и незаметно подмигнул Косте, чтоб не принимал его слов слишком всерьез. — Старший совсем отбился от рук, целыми днями околачивается на улице в компании подозрительных типов… Признайся, сколько выкурил сегодня сигарет? Пить еще не начал? А вот младший… Леник, ты чего не поздоровался с Сашей?
— Здравствуйте! — тут же пискнул брат, подметавший с пола опилки и обрезки фанеры.
— А вот младший…
— А вот младший на все сто! — вставил Костя. — И от рук не отбился, и на улице без дела не околачивается, и полы с охотой подметает, и на конфеты с мороженым ловко выставляет родного отца…
— Отставить разговоры! — осадил его отец, ногой подвинул Сашке табуретку и, не теряя даром времени, помешивал палочкой остро пахнущий столярный клей в закопченной консервной банке, а Костя незаметно разглядывал Сашку — его крепкий подбородок, плотные, твердо вырезанные губы, усыпанные родинками щеки и лоб, короткий, основательно сгоревший на солнце и поэтому облезлый красноватый нос.
Он был очень похож на свою сестру Люду из седьмого «Б», они всегда вместе приходили в школу; она была такая красивая, эта Люда, что почти все мальчишки, начиная с седьмых классов, были тайно влюблены в нее, по крайней мере так казалось Косте; ну и он, к несчастью, не был исключением: завидев ее в школьном дворе или в коридоре, тонкую, гибкую, с беспечна легкой походкой, он ощущал, как у него обрывается дыхание и что-то будоражащее, жаркое подкрадывается к нему, смутной и тем не менее радостной горечью входит в кровь… И, поглядывая сейчас на Сашку, Костя невольно думал и о ней, видел ее лицо, глаза, улыбку. С ней он еще и словом не перекинулся, потому что она училась в параллельном классе и другие мальчишки на переменках постоянно, без всякого стеснения ошивались возле нее, упражняясь в остроумии, а вот ему, Косте, неловко было просто так, без всякого там дела взять и подойти к ней и о чем-то заговорить. Городок у них был один, и школа одна, и море рядом — одно, а вот жизнь у них была совсем разная. Уж куда ближе и понятней были Косте его дружки и некоторые девчонки — кривляки, воображалы и ябедницы. И почему-то совсем не тянуло к ним… Были они предельно ясны, а вот сестра и брат Сапожковы — они совсем другие люди… Костя учился на тройки с четверками — редко-редко залетала в его основательно потрепанный дневник пятерка; в школе ему было неуютно, он побаивался учителей и любое школьное начальство. А вот Сашка, длинный и уверенный, расхаживал по коридорам, как Костя по пляжу, в День Победы выступал со сцены в актовом зале и даже ни разу не заикнулся, а шутил и улыбался, знакомя учеников с пришедшими к ним в гости ветеранами.
