Андрей Сахаров - Бамбино
— Ну, вот и хорошо. Я тебе напишу.
Билл пожал широкую ладонь негра и, не оглядываясь, пошел прочь.
Он приехал в аэропорт заранее — в чистенькой рубашке и выглаженных брюках, в кармане у него, аккуратно сложенные, лежали две долларовые бумажки, в руке он держал маленький сверток с подаренными ему пуантами — это был его багаж. Он не стал ждать приезда артистов и сразу направился в обход здания аэровокзала, туда, где металлическая решетка ограждала летное поле. Перемахнуть через нее было парой пустяков, и вот он уже стоит на залитой солнцем огромной бетонной полосе, а кругом снуют автокары, бензозаправщики, движутся медленно на прицепах огромные лайнеры. Откуда-то издалека доносится рев поднимающихся ввысь и приземляющихся самолетов.
Два советских бело-голубых самолета стояли неподалеку, и около них уже шла обычная предотлетная суета, ходили какие-то люди, что-то проверяли, подносили. А вот показались и автокары с багажом.
Билл решительно двинулся навстречу автокарам. На ходу он вспрыгнул на один из них, мгновенно сунул в руку водителю два доллара и прошептал:
— Ну, прошу вас, не гоните меня, хочу взять несколько автографов у русских артистов.
Водитель — молодой парень в форменном комбинезоне и фуражке — разжал кулак, посмотрел на скомканные бумажки, усмехнулся.
— Ну, ладно, валяй, действуй, только не крутись под ногами.
— Зачем же крутиться, я помогу вам, — весело ответил Билл.
Они так и подъехали к самолету. На Билла, к его радости, даже не обратили внимания: мало ли к кому парнишка пришел, — может, к брату или к отцу, всякое бывает. Вот они вместе сошли с автокара, взялись за чемоданы. Билл деловито помогал. Он брал вещи полегче, ставил их на ленту конвейера, и они исчезали в темной дыре люка, где мелькали чьи-то руки и головы. Минут через пятнадцать первая партия багажа была погружена и два парня в комбинезонах спустились вниз. «Сейчас начнут», — подумал Билл. И точно: появились бутылки кока-колы, сандвичи, грузчики присели на землю, вытерли платками разгоряченные лица.
Билл осторожно передвинулся к конвейеру, который на время передышки был остановлен, и зашел с обратной стороны. Теперь его лента полностью закрыла грузчиков. Билл подпрыгнул и вцепился руками в края ленты, уперся ногами в подающие колеса и стал подтягиваться вверх. Через несколько секунд он был уже на краю люка. Потом, держась одной рукой за плотную ленту конвейера, другой схватился за край люка, медленно перевернулся и в этот момент почувствовал, как у него из кармана выскользнули пуанты и упали на бетон. Он вздохнул и вполз в багажное отделение самолета.
В полумраке Билл пробрался в дальний конец помещения, передвинул два огромных чемодана и улегся за ними. Вот грузчики вновь появились наверху, и послышался шум конвейера, один за другим чемоданы и коробки стали со всех сторон окружать Билла, пока наконец полностью не закрыли от него свет. Он прикрыл глаза: «Ну, теперь все!» — и в этот момент услышал возглас:
— Эй, парень, куда ты запропастился? Забери свои тапочки!
Внизу громко заговорили. Потом послышался звук открываемой двери, и свет электрического фонарика зашарил по углам багажного отделения. Люди двигали чемоданы, снимали коробки, и наконец слепящий луч полоснул Билла по глазам.
Когда полицейские выволокли его наружу, артисты балета выходили из автобусов аэропорта и направлялись к трапу самолета. Билл на секунду увидел Ларису, Антона, их товарищей, которые замерли, глядя, как два дюжих полисмена оттаскивают их маленького друга от самолета. А он, еще не осознав катастрофы и всей тщетности сопротивления, рвался назад, извивался в их руках. Двумя ударами один из них бросил его на бетон, пнул кованым ботинком в бок, поднял и снова отшвырнул в сторону. Билл полетел вперед, ударился грудью и головой о бетон и, заливаясь кровью, на четвереньках пополз в сторону.
— На, возьми свое барахло! — И полисмен бросил ему в лицо пуанты. Они упали рядом с ним, и их розовые ленточки встрепенулись и затихли на ослепительной бетонной белизне.
Потомок викингов
«Христиания» показывалась на горизонте ровно в час. Белая полоса корпуса корабля внезапно возникала на фоне свинцово-черной воды, и дымки из труб поднимались вверх ровными тонкими струйками. «Христиания» приближалась на несколько миль к мысу Фрам, а потом круто поворачивала на норд-вест и, уходя от берегов Норвегии в очередной рейс, брала курс на Исландию. Вот в эти-то несколько минут корабль находился близко от берега и можно было попрощаться с отцом: помахать ему с берега носовым платком, надетым на палку, и увидеть в ответ белую точку на борту судна. Как бы ни был занят второй штурман Ёрген Лагесен, он всегда находил минуту ответить сыну.
Время подходило к часу дня, и Уле торопился. Он трусцой бежал по единственной улице своего селения в сторону моря. На носу у Уле подпрыгивали несколько великоватые ему очки, на боку болтался в огромном футляре отцовский морской бинокль, в кармане брюк тряслись два больших бутерброда с сыром: после того как «Христиания» скрывалась за горизонтом, Уле любил посидеть на берегу фиорда, подумать и закусить перед обратной дорогой.
Люди отрывались от своих дел и кричали ему: «Цыпленок, передай Ёргену привет», «Торопись, Уле, скоро час!». Он кивал головой направо и налево и говорил: «Ладно!», потом продолжал трусить дальше. Иногда он останавливался и переводил дух. Нет, видно, недаром его прозвали Цыпленком: слишком тонкая шея, какие-то выцветшие перышки на голове вместо волос, худые ноги и вдобавок ко всему очки. Уле явно не повезло в жизни. Вот и уставал он быстро: не дошел еще и до тропинки, ведущей к скалам, а сердце уже бьется в груди так, что хоть придерживай его руками.
Уле миновал последний коттедж и теперь карабкался вверх по склону горы. Еще минут десять ходу, и он выйдет на «плато», как называли жители селения ровную, будто срезанную гигантским ножом площадку, что простиралась на несколько миль вдоль берега фиорда, обрываясь около самой воды крутой, почти вертикальной стеной. Пересечь «плато» пара пустяков — и тут же перед тобой открывается море — серое, спокойное в ясный безветренный день и очень темное, в мглистой дымке даже при небольшом ветре.
Начались сосны. Невысокие, крепкие, они стояли, вросшие в каменистую почву, как одинокие часовые на подступах к фиорду, охраняя его покой. Уле снова остановился, вдохнул в себя несколько раз воздух и с силой выдохнул, как учил отец. Потом оглянулся. Сверху хорошо было видно маленькое селение, расположившееся в долине между холмами около самой воды небольшого залива — частицы фиорда. Разноцветные, ярко окрашенные домики выглядели очень привлекательно на фоне скудных красок этих мест: буроватые холмы, темная вода, бледное полярное небо. За десять лет жизни этот пейзаж Уле изучил наизусть. Он мог часами сидеть под этими невысокими соснами и смотреть, думать, грезить. Он знал, что отсюда, из тихой, укрытой от ветров и от человеческих взоров бухты, несколько веков назад выходили навстречу опасностям приземистые устойчивые корабли викингов. И горе было тем, кто становился им поперек дороги.
Высокие светловолосые гиганты — его, Уле, предки — мореплаватели и воины, — так же, как и он, смотрели на эту воду, эти скалы и на бледное небо, и, наверное, тогдашние мальчишки, тоже выраставшие викингами, провожали с этого «плато» своих отцов в далекие и опасные плавания.
Сегодня все было по-другому: в селении жили скромные незаметные люди — конторские служащие, мелкие торговцы, несколько рабочих семей. Они не интересовались викингами, и, когда Уле заводил об этом разговор, люди посмеивались: «Ох, Цыпленок, не доведут тебя до добра твои предки». Его понимали только двое — отец и Ютте Лавестад — рабочий с верфи. Отец часто рассказывал различные истории о смелых и отважных людях, а Ютте, обычно молчаливый, как утюг, говорил: «Сюда бы одного парня из тех, древних, он бы устроил нам хорошую встряску».
Уле видел, как по улице селения проехала на велосипеде за покупками в город фрау Енсен, как пошел в сторону автобусной остановки Ютте, работавший сегодня во вторую смену. Значит, дело действительно подвигалось к часу и «Христиания» уже недалеко.
Уле прибавил шаг. Еще несколько метров. Он торопится, поскальзывается, камешки сыплются из-под его ног, и вот он уже наверху. Яркий свет солнца ударяет ему прямо в глаза, свежий ветер с запахами моря охватывает со всех сторон, перебирает на голове перышки.
Уле оглянулся еще раз на селение. Отсюда, сверху, оно выглядело таким маленьким, таким уютным. Он повернулся и бросился бегом к фиорду — и тут же услышал резкий окрик на английском языке:
— А ну, стой! Назад!
Уле остановился. Невдалеке от него стоял человек в незнакомой темно-серой униформе; поперек груди у него висел блестящий черный пистолет-автомат, точь-в-точь как в игрушечном магазине герра Ульсена. Человек лениво шевелил челюстями, валяя во рту жевательную резинку, щурился на солнечный свет. Он помахал Уле рукой:
