Анатолий Максимов - Чудаки с Улики. Зимние птицы
— А-на-на!..
— Акулина! — пристала Людмила к нанайке, спустив на мох Мишутку. — Ведь были лотосы? Мать твоя видела, ты много раз видела, и я лотосами любовалась. Ведь были, Акулина?..
Старушка смотрела перед собой, мошкару не замечала, не затягивалась трубкой; казалось, ее вовсе не трогала взволнованность Людмилы.
А релки всё плыли куда-то, и молчало озеро. Василек, глядя на затравевший гусеничный след, воображал, что грозный дракон не смог уберечь лотосы и, побитый, опозоренный, уполз в далекие релки умирать. Ничто не могло рассказать, какая трагедия случилась с древними цветами. Людмиле казалось: было непоправимое, настолько страшное, что она своим умом не в силах постигнуть. С лотосами погибло нечто державшее в крепкой спайке мир, дарившее вечность природе. А что же будет теперь?
— Вот и пришли к разбитому корыту, — промолвил Петруша.
Акулина по-старчески тяжело поднялась с кочки и отправилась берегом. Вернулась с черной коробочкой, похожей на перечницу. В коробочке стучали семена лотосов.
— Цветы, однако, ондатры съели, — глухо проговорила нанайка. — Корни у цветов крахмалистые, вкусные…
Людмила расширенными глазами уставилась на Акулину и вдруг нервно расхохоталась. Гигантские динозавры не слопали лотосы, мамонты не выловили своими хоботами, ледник не задавил, а маленькая зверушка, похожая на крысу, уничтожила…
Дети молча ходили у озера, к чему-то прислушивались, чего-то ждали. Сколько чудес рассказывала им мать о лотосе, а привела к пустому озеру. Мать видела живые лотосы, а дети ее, наверно, никогда не увидят, разве на картинке или в кино…
Людмила взяла у Акулины коробочку, потрясла над ладонью, семена из отверстий не выпадали. Тогда с хрустом раздавила и выбрала из скорлупы несколько сморщенных горошин. Она где-то прочла, что лотосовые семена могут веками лежать в иле, могут и неожиданно дать ростки. Мать раздала детям по горошине.
— Бросайте в озеро на счастье. Хоть одно зерно да взойдет. А мы сто лет будем приходить сюда, но дождемся, когда взойдут лотосы! — Ее горошина дробинкой плюхнулась в воду.
К лодке шли устало: донимал зной, и волшебных цветов не повидали, и голубики не набрали. Над травой порхали стрекозы, белыми куделями цвели рябинолистник и медуница. Природа была прежней, но для Людмилы и Акулины она опустела, стала скучной.
Из-за тростника выплыл на оморочке егерь Козликов. На дне суденышка мокрая, замусоренная сеть. Лицо у Козликова, как всегда при встрече с Людмилой, сделалось простовато-стеснительным.
— Далеко ли ходили? — приветливо улыбался егерь.
— На Цветочное, — сухо ответила Людмила. — Голое озеро…
У Людмилы зачерствели губы, в сухих глазах тоска. Села за весла и гребла рывками, сильно.
Егерь с недоумением и жалостью смотрел вслед уплывающей лодке, невольно чувствуя себя виноватым в гибели лотосов.
Ревизия
Председатель Пронькин сидел вечером в правлении колхоза и в который раз уже слушал разговоры-пересуды о непутевой жизни Милешкиных: сам странствует по тайге — может, и верно колышки вбивает на БАМе, а может, разбойничает в темных переулках да шлет домой награбленные деньги; Людмила все никак не простится с детскими забавами; женщина без царя в голове, и в личном хозяйстве у нее ералаш. Доверили амбар — всего на два месяца доверили, — и то успела растранжирить колхозного добра на пятьсот рублей.
— Войны не видала, в поле гнилую картошку с голодухи не собирала, — заявил бухгалтер Евдокимыч сердито, зыркнув через очки на Пронькина, — потому Людка не знает цену рублику и зернышку, потому и живет без оглядки.
— Что ни говори, а честная душа у Людмилы, — заступился председатель, закрывая свой кабинет. — Одна беда: шибко много в ее характере женщины. Где уж нам Людмилу понять.
Пронькин шагал по улице и вспоминал, как зимой товарищ из района читал в клубе лекцию о жизни народов в капиталистических странах, где есть несусветные богачи и в то же время миллионы стариков и детей умирают от голода. Лекция произвела сильное впечатление на слушателей. Старушки, вдоволь натерпевшиеся за свой век, вздыхали и украдкой вытирали глаза. В самую тишину с переднего ряда стульев, где густо копошились ребятишки, встала рослая, красивая женщина — под размахом темных густых бровей жгучие глаза, движения быстры и уверенны. Она вышла на сцену и зло, чуть ли не сквозь слезы, выкрикнула:
— Где наша совесть, люди!.. Там детишки гибнут, — протянула руку куда-то на запад, — а мы лопаем, что душа пожелает, и спокойно дрыхнем…
— Чего ты к нам пристала! — послышался с дальних рядов голос мужчины. — Сами-то едва оперились…
— Тебе ли, Мила, говорить о помощи? — выкрикнула бойкая бабенка. — У самой-то паук на цепи да блоха на аркане.
Колхозники добродушно посмеивались, и Людмила смеялась.
— Ваша правда, — весело призналась она. — Сегодня с последними копейками сбегала в магазин… Так я где живу, милые вы мои?
В советском колхозе «Новый путь». Вот к месту вспомнила… Когда срочно увезли меня в больницу, в район, я полмесяца там пролежала. Меня лечат, а я сохну в тоске и заботах по своим удальцам: как там одни-одинешеньки — без дров, без присмотра? Звоню в сельсовет, мне отвечают: «Болей на здоровье, сорванцы твои не пропадут…» Не долечилась все-таки до конца, убежала домой. А дома теплынь, полы чистые, дети обстиранные, и даже двоек в тетрадках стало меньше, чем было при родной матери. На полке сметана, варенье — чего только не понанесли люди, а хозяйничала в моей избе неуживчивая соседушка Степановна…
— Да что уж вспоминать, — глуховато проговорила дородная Степановна и, зардевшись, смущенно опустила голову.
— Эх, Людмила! — растрогался председатель Пронькин. — Умеешь ты за душу взять, — и обратился к лектору: — Вы завтра не рано уезжаете? Ладно, деньжата у нас есть. Раз такое дело, внесем в пользу Красного Креста по совести и возможности…
С тем и разошлись колхозники с лекции. Утром начали подходить с деньгами. Ни один павловец не остался в стороне. Только не появлялась Людмила Милешкина.
— Народ сагитировала, а сама в кусты, — сказал оживленно бухгалтер. — Поезжайте, товарищ, не придет Милешкина. У ней деньги долго не задерживаются. Как получит сама или перевод от Милешкина, тут и расфукает.
Но лектор медлил с отъездом, он почему-то переживал за Людмилу и верил, что она непременно придет. И не ошибся. Людмила примчалась с удальцами и принесла денег больше всех колхозников.
— Вот! — положила на стол горсть смятых трешниц и пятерок. — На книжке не держим. Продала свой костюм.
— Это сиреневый, который с искоркой? — придержав дыхание, спросил бухгалтер Евдокимыч и снял с носа очки. — Да тому костюму не сто пятьдесят, а четыреста — и то малая цена! Ну, девка, ремня на тебя нет! Интересно узнать, кого ж ты осчастливила?..
Председатель незаметно пришел к избе Милешкиных. Хозяев дома не застал. На кольях забора болталась застиранная детская одежонка; в углу ограды смастерен балаган из свежих веток лещины. К балагану приставлены деревянное ружье и кривая удочка. Увидев на березе странное сооружение: настил, ситцевый полог, над пологом клеенчатый навес, — Пронькин спросил у Степановны:
— Это что такое на дереве?
— Хижина дяди Тома. — Степановна вынесла тазик с водой и тряпку — показушно усердно взялась мыть окна своей избы, — И как это другим делать нечего? Тут в заботах белого света не видишь… А эти… дети природы. Днями бегают по лужайкам, плавают рыбками в речке, а ночами спят на дереве птицами — райская житуха! — тараторила Степановна.
Дед Пискун сидел на лавочке и покрикивал на Степановну:
— Молчи, баба! Береза-то в ребятишках души не чает — всю ноченьку напролет баюкает их да шепчет чего-то. Поверь моему слову, баба, разлетятся из гнезда ребятишки, и береза упадет. Тем она и жива, поди, что нянчит малых. Снимутся Милешкины, и тебя никто уж не повеселит среди деньской суеты — вмиг осунешься, а мне дак вовсе худо будет. Помру…
«Черт возьми! — подумал Иван Терентьевич, — Должно быть, хорошо спать на дереве! Ни комаров тебе и воздух свежий. Дерево качается, поскрипывает, а ты дремлешь и мысленно представляешь себя на корабле в море… И как это я не додумался в детстве переночевать на дереве. Да и теперь не поздно попробовать…»
— А где мой резерв?
За черемухой уметнулся, — охотно отвечала Степановна. — Если желаешь застать Людку дома, приходи к березе до первых петухов; как петухи отпоют, так и слетает она со своими птенцами с насеста.
Пронькин с нетерпением поглядывал в обе стороны улицы и прохаживался. Когда он уже было повернул домой, Степановна торжественно закричала:
— Летит твой резерв, председатель, аж земля под ним гудит!
