Александр Аронов - Цирк приехал!
Курчавый парень с буквой «Н» громко крикнул:
— Даешь новый быт!
Зал дружно зааплодировал. На минуту погас свет. Когда он зажегся, на сцене стоял в костюме гимнаста комсомолец в боксерской позе. От него спасались самогонщик с аппаратом, поп с купелью, старуха с иконой и парень с ящиком, на котором было написано: «Пережитки».
Вперед снова вышла буква «Н»:
— Товарищ аудитория! Мы сейчас тебе покажем инсценировку, а ты посмотри, обмозгуй все своим коллективным мозгом и сделай выводы!
На сцене происходили «пролетарские крестины» без попа и купели. Пионеры прикололи к колыбели пионерский значок и отсалютовали под дружные рукоплескания всего зала.
Борька смотрел на сцену, но почти ничего не замечал. Он думал о чудотворной иконе и свечах, которые загорались сами собой. Ему было стыдно, словно он сам замешан в обмане.
Вечер кончился. Публика хлынула из зала. Ромка по-прежнему вышагивал взад и вперед по фойе. Физиономия его вспухла ещё больше.
— Ну как? Тебе понравилось? — окликнула его Римма.
— Великолепно! Особенно для самодеятельности. Мимо прошли ребята.
— Подумай насчет завтрашней «темной», — напомнил Ромке Влас, указывая на Петьку Бурлаченко.
— А задачки дашь завтра сдуть?
— Ясное дело!
— Ты мне мелочи на трамвай не одолжишь?
— Ни копейки лишней! Я бы с удовольствием.
Дождь лил как из ведра. С визгом и хохотом люди бросились к трамваю. Все, кроме Ромки и Риммы, сели в первый вагон. Оставив Римму на задней площадке, Ромка вошел в вагон, потолкался для видимости около кондуктора и вернулся:
— Все в порядке! Разменял!
Разговор не клеился.
В первом вагоне было оживленно.
На расстроенного Борьку нападал Влас:
— Ну, монах в синих штанах, понравились опыты?
— Ничего…
— Нет, ты не юли! Что про слезы скажешь?
— Слезы как слезы. — Борька чуть не плакал от досады.
— Значит, не понравился тебе вечер? — весело спросил высокий человек в гимнастерке, внимательно слушавший разговор ребят.
— Понравился… Только с клоуном веселее было бы!
Лицо человека в гимнастерке показалось Борьке очень знакомым. Где он его видел? А-а! Он просто похож на юродивого из церкви.
— А доклад понравился?
— А что доклад? Я и так все знаю.
— А если вместо Симеона Столпника в нашей раке вата лежит или кукла? — спросил Лешка. — Что ты скажешь?
— Сам ты кукла! Вот что я скажу. Что я, чуда не видел, что ли…
Разговор у Ромки с Риммой по-прежнему не клеился.
— Пойдем! — вдруг быстро сказал Ромка.
— Ты что? Ещё две остановки осталось! — удивилась Римма.
— Ничего! Пройдемся немножечко пешком. Жарко что-то!
— Ну ты иди, а мне билет отдай! — возразила Римма, смотря на хлеставший за окном дождь.
Ромка искоса глянул в стеклянную дверь на приближающегося контролера.
Римма, перехватив его взгляд, мгновенно все поняла и первой выскочила из вагона.
До дома не проронили ни слова. Оба поминутно вязли в грязи и попадали в лужи.
— Спасибо за удовольствие! — сухо сказала на прощание Римма.
— До свидания! — промямлил Ромка. Он понимал, что это конец…
В этот вечер Ромка долго не мог уснуть. Бровь жгло. Глаз совершенно заплыл.
Тусклый свет от фонаря освещал стол, на котором лежал учебник арифметики, опустошенная никелированная копилка и тетрадка с нерешенными задачами.
«Если завтра Маргарита Александровна вызовет к доске, я пропал. Уже три „неуда“ схватил по арифметике. Что бы придумать? Если не изобрету что-нибудь — все, крышка!»
За окнами бушевал ливень. Кукушка выскочила из своего домика и прокуковала двенадцать раз. Потом два. Ромка забылся.
Во сне он видел волосатого возницу и Маргариту Александровну. Они ехали в пролетке по огромной классной доске с надписью: «Храните деньги в сберегательной кассе».
На заре дождь кончился.
Первым, как всегда, завопил хрипастым басом петух отца Никодима. Ему немедленно тоненьким тенорком отозвался Петька. Петьку поддержали петухи с соседней улицы. Перекличка продолжалась долго. Потом наступила тишина.
Нина проснулась. И сразу же затрещал будильник, стоявший на стуле у кровати. Рывком она сунула его под подушку.
«Никто не проснулся!» — подумала Нина и начала одеваться.
Поднявшись по шаткой лестнице на чердак, она разыскала там портрет Толстого в тяжелой раме и осторожно стащила его вниз. Из кухни принесла горшок со столетником, выпрошенным вчера тихонько у матери. Прихватив портфель, она, изловчившись, подняла ношу и вышла за калитку.
Ах, если бы Борька знал, какую тяжесть она тащит в школу! Перепрыгивая через — лужи и увязая в грязи, Нина медленно двигалась по мостовой. По другой стороне, навстречу Нине, какой-то огромный человек безуспешно тянул под уздцы лошадь, подбадривая её ласковыми словами. Лошадь выбивалась из сил, а громоздкий, пестро размалеванный фургон, застрявший всеми четырьмя колесами в глине, так и не двигался с места. Нина остановилась, и вдруг кто-то подошел сзади и закрыл ей лицо руками.
Вывернувшись, Нина увидела Римму Болонкину, около которой стоял горшок со столетником и клетка с канарейкой.
По тротуару бежал запыхавшийся Борька:
— Куда это вы в такую рань собрались? Что за вещи тащите? Это Толстой с чердака? Эх, ты! Скрыла!
Пришлось принять Борьку в компанию и открыть ему секрет. Оказалось, что девочки тайком от мальчишек сговорились украсить класс.
Римма случайно сунула руку в кармашек платья, вытащила какую-то записочку и выругалась:
— Вот ненормальный!
— Что такое? — спросила Нина. — Кто ненормальный?
— Ромка! Кто же ещё? Вчера, оказывается, записочку подсунул. Погляди, что за ересь пишет.
Нина прочла:
Любви все возрасты покорны.Об этом Пушкин написал.Её порывы благотворны —Об этом Пушкин твердо знал,
Я помню чудное мгновенье,Передо мной явилась ты…С тех пор уж мне не до ученья,С тех пор я сохну, как цветы…
— Видали, что пишет? — снова возмутилась Римма. — Из-за меня, оказывается, неуды хватает, цветочек дохлый!
Великан, продолжавший тянуть под уздцы лошадь, неожиданно засмеялся и весело гаркнул:
— А ну, вылазь к чертовой матери!
Из застрявшего в грязи фургона, как горох, посыпались ребятишки мал мала меньше.
На вид им было лет пять-шесть, но одеты они были совсем по-взрослому: в длинные платья, брюки, пиджаки, сапожки гармошкой…
— Вот чудилы-то! — засмеялся Борька. — Как вырядились!
Один из мальчуганов поскользнулся и упал. Борька быстро подбежал и поднял ребенка.
— Спасибо! — хриплым басом поблагодарил малыш. Борька вздрогнул: с изрытого множеством глубоких морщин старческого личика улыбались лукавые вишенки-глаза.
— Что, испугался? — рассмеялся человечек и отбежал.
— Да это же лилипуты! — шепнула Нина.
— Точно! — ахнул Борька. — Цирк приехал!
— Ну свисти… Чего же ты замер? — улыбнулась! Нина.
— Неудобно…
Лилипуты со всех сторон навалились на фургон. Это не помогало.
— Выгружай, братва! — скомандовал великан и первым нырнул в фургон.
Раздался яростный лай. Лилипуты принимали из рук великана разношерстных собачек. Из фургона вылетали тяжелые гири. На землю поставили ящики с голубями, тюки невиданной формы, плетеные сетки и другие удивительные веши.
Особенно бережно опустили тяжелый длинный ящик с дырочками на боках и крышке.
— Что это? — спросила Нина у Борьки.
— Не знаю…
Как завороженный, следил Борька за разгрузкой. Фургон стал легче, но вытащить его лошади все равно оказалось не под силу. Великан выпряг её, отвел в сторону, поплевал на руки и, схватившись за оглобли, нараспев крикнул:
— Э-эй, ухнем!
— Погоди, дядя Проня! — И веселый человечек обратился к ребятам: — Давай сюда! Всё народу больше будет!
Ребята подбежали к фургону, но великан крикнул:
— Отойди, мелюзга! Я сам!
Он натужился, рванул за оглобли, и тяжеленный фургон со страшным скрипом выкатился из грязи.
— Ну и слонище же ты, дядя Проня! — восторженно ахнул веселый лилипут.
А другой, самый маленький из всех, совсем мальчик с пальчик, вдруг радостно запищал:
— Наши едут!
— Сиу-сиу… Сиу-сиу! — громко засвистел дядя Проня.
— Сиу-сиу… Сиу-сиу! — отозвались издали сразу несколько человек.
Счастливый Борька торжествующе поглядел на девочек:
— Что я говорил! Сейчас Никита и Андрон будут! Это они свистят!
Появилось несколько фургонов и повозок. На первой телеге стояли железные клетки, укрытые старым брезентом. Правил лошадью бородатый мужчина.
— А Шурка где? — спросил его великан.
