Сверхприключения сверхкосмонавта - Валерий Владимирович Медведев
Постой, постой!
Что ты открыл — не понимаю я…
— А я открыл, что рядом есть девчонки,
И с этим сделать ничего нельзя!
Открыли люди, что в движении
Будет вечно бабушка-Земля.
Я, как Ньютон,
Открыл закон
Такого тяготения,
Что это просто страшно для меня.
— Постой, постой!
Я не могу понять — о чем ты?
Постой, постой!
Что ты открыл — не понимаю я.
— А я открыл, что рядом есть девчонки,
И с этим сделать ничего нельзя!
Есть атмосферное давление,
Которое все давит на тебя.
Я, как Ньютон,
Открыл закон
Земного тяготения,
Но только неземного для меня.
— Постой, постой!
Я не могу понять — о чем ты!
Постой, постой!
Что ты открыл — не понимаю я.
— А я открыл, что рядом есть девчонки,
И с этим сделать ничего нельзя!»
На двух следующих страницах, содержавших скорее всего комментарий стихов, все слова расплылись до неузнаваемости, зато на третьей странице удалось восстановить следующий текст:
«…Заезжал к Пелагее Васильевне за цветами. Она оказалась больной, поэтому не торгует цветами. Сходил в аптеку за лекарством для нее, затем она написала мне доверенность на торговлю цветами…»
Затем строк тридцать неразборчиво и затем разборчиво:
«…Я шел по земле: по большому постоянному магниту с огромным букетом гладиолусов для продажи. Перейдя подземный переход у станции метро «Дзержинская», я выбрал возле магазина «Детский мир» оживленный угол (как раз напротив памятника первопечатнику Федорову) и начал торговлю. Место для меня было самым счастливым. С этого угла очень хорошо просматривались проспект и переулок, так что появление милиционера или дружинника не могло застать меня врасплох. А если они все-таки появлялись, то я легко скрывался, смешиваясь с толпой прохожих.
Должен сказать, что у меня уже накопился некоторый опыт продажи цветов.
Правда, сегодня мне что-то не везло. Все время приходилось закрывать торговлю — то и дело появлялся милиционер, и мне время от времени нужно было скрываться от него в переулке… Конечно, я бы ни за что не попался со своими гладиолусами, если бы не…»
На словах «если бы не…» страница закончилась, а на двух следующих страницах нельзя было разобрать ни одной буквы — все расплылось, лишь в конце второй страницы удалось прочитать несколько фраз:
«…Зря бежал от милиционера! Это же такое счастье, что меня пригласили в милицию, и как это я сам не догадался зайти туда раньше и поставить в известность…»
Затем снова ничего не разобрать. Дальше, через две страницы, на третьей, Юрий вспоминает, как он находился в милиции, в детской комнате, и женщина-милиционер беседовала с ним:
«— Тебе бы с твоей скоростью бега спортом заниматься, — сказала она мне, — а ты цветами торгуешь.
— Между прочим, — отчеканил я, — прошу зафиксировать в протоколе, что до бега и после бега пульс у меня был пятьдесят два, ритмичный и глубокого наполнения, и никаких вазомоторов и никакой вегетатики!..
— Да, да, — согласилась дежурная по детской комнате, — ты спекулируешь цветами, и с таким, я бы сказала, нечеловеческим спокойствием.
— Я не спекулирую, — ответил я. — Я помогаю Пелагее Васильевне торговать. У нее есть разрешение, а она меня попросила помочь ей, потому что она болеет, и даже доверенность написала.
— А где у тебя доверенность? — спросила женщина-милиционер.
— Потерял. — Я действительно где-то посеял эту бумажку.
— Ты мне зубы не заговаривай, — сказала женщина-милиционер, — говори имя, фамилию, где живешь, почему торгуешь цветами, где взял гладиолусы.
Я, конечно, на все эти вопросы не ответил. Начнешь с объяснений, а кончать придется тем, что попросит раскрыть мои секреты чедоземпрских, псиповских и сверкских тренировок. Но, когда женщина-милиционер настойчиво попросила все-таки открыть мое имя и мою фамилию, я сказал как можно дипломатичнее:
— Ну подождите немного — скоро узнаете.
— Это как же скоро?
— Ну лет через тридцать или даже через двадцать.
— Так я уже на пенсию уйду, — сказала женщина, хитро улыбнувшись.
Это она меня хотела разжалобить: молодая, а говорит о пенсии. Но меня не разжалобишь, не на такого напала.
— Вы знаете что, — посоветовал я, — сейчас, вместо того чтобы выяснять, кто я, вы меня лучше запомните и когда придете домой, то напишите обо мне…
— Что же написать о тебе?
— Ну это… воспоминание…
— Воспоминание? — женщина даже рассмеялась. — Воспоминание о том, как ты гладиолусами торгуешь? Между прочим, ты вот цветами торгуешь, — продолжала она, — а не знаешь, что революционные работницы еще при царе лозунг такой носили на демонстрациях: «Хлеба и роз!» Ты слышал об этом?..
— В оранжерее при университете на сельскохозяйственном факультете недавно начат необычный эксперимент, — сказал я. — Электронно-вычислительной машине доверено управлять автоматической установкой, заменяющей во многом человека в выращивании ирисов, тюльпанов и гладиолусов. Установка, управляемая компьютером, передвигается по оранжерее в восемьсот квадратных метров по уложенным вдоль стен рельсам и выполняет самые разнообразные операции. Вы, конечно, об этом ничего не слышали?
— Как не слышала, — сказала женщина, — очень даже слышала.
— От кого? — удивился я.
— А от тебя, от тебя слышала!
Я даже на одну, может, миллионную долю секунды растерялся, так меня ловко поддели с ответом, но женщина в милицейской форме продолжала:
— Про электронно-вычислительную машину и про ее применение ты кое-что знаешь, но вот о себе ты почти ничего не знаешь.
— Как это не знаю? — обиделся я.
— Ну вот не знаешь, как твое имя, твоя фамилия, где живешь, — принялась она опять за свое.
— Вы лучше скажите мне, кто может быть автором вот этих стихов, — сказал я, доставая из внутреннего кармана листок со стихами. — Наука же утверждает, что в почерке отражаются индивидуальные особенности личности и что каждый имеет свой почерк, я правильно говорю? А то я, значит, себя зачедоземприваю, а меня хотят во что
