Рассказы старшины флота - Георгий Анатольевич Никулин
Нравился Сереже клуб с просторным деревянным крылечком, обшитый новыми досками и выкрашенный Бордюжей по-боевому: отдельными пятнами, так, чтобы с воздуха больше походил на груду камней. Особенно интересно в клубе, когда механик перематывает киноленту.
Или придут на базу упряжки оленеводов. Сначала Сережа удивился, — как это летом на санях ездят? Но сразу же понял, что на колесах по тундре не проедешь, и встречал приезжих, как старых друзей.
Или попросят куда-нибудь сходить с поручением, — в каждом месте удавалось чем-то помочь.
Вот если уж совсем нечего делать, — Сережа строит укрепления впрок. Достал телефон, установил дальномер. Порой думаешь, — как только он терпит на ветру? Руки замерзнут, нос посинеет, а он ничего не замечает.
— Иди, Сережа, домой, — говорю я, а он в ответ:
— Чего я дома буду сидеть? Мама только вечером придет. Она работает.
— Голодный ведь ты.
— В Ленинграде голоднее было!
— Хочешь хлеба?
— Давай.
Голодным Сережа, конечно, не был: угощали его все, а он ни от чего не отказывался.
Подарили ему маленькую лодочку — тузик. Кажется, только ребенку плавать на ней, а холят с такими тузиками на звероловный промысел. Охотник где полынью переплывет, где лодку перетащит через льдину и так доберется до лежки морского зверя.
Свою лодку Сережа мог сам стащить в воду и катался вдоль берега. Не было вблизи такой губы и залива, где не побывал бы Сережа.
Знал он, где кайры водятся, где чайки кладут яйца, видал и тюленей. Вот почему в тихую погоду нельзя было найти Сережу на суше.
Твердо запомнил мальчик, что выплывать за остров ему нельзя: не хватит сил выгрести против течения — и унесет его в открытое море. Во время отлива Сережа тоже был осторожнее, а вот прилив — это его время. И плавать спокойнее и прибрежные камни глубоко под водою.
— Утонешь, Сережа, — говорили моряки.
— Хм…
— Смотри, тебя о берег стукнет.
— Ну и что, меня о камень, а я на камень выскочу.
Идет по рейду спокойная зыбь, а на воде качается темная точка — это он.
Растет наше население, растут укрепления, прибывают новые люди, других перемещают с места на место. Должен был и я получить новое назначение, но пока числился в переходящем взводе. Тут-то мы с Сережей встречались частенько.
— Ты кто? — спросил меня Сережа.
— Я связист. Хочешь, научу тебя разговаривать по телефону? Берешь трубку, вот так, вызываешь…
— Подумаешь! Я и рацию знаю, — обиделся Сережа.
— А вот винтовку не знаешь.
— Знаю. Я затвор разберу. Давай покажу.
— А полковника от капитана первого ранга не отличишь.
— А какой полковник — армейский или береговой?
— Флотский…
— Ну так по погонам видно… нет, в самом деле, давай винтовку почищу…
— Нет, Сережа, помощников в этом деле не полагается. Если бы увидел командир взвода, он бы мне такое замечание сделал, — долго не забыть. Вот получишь свою, — начистишься.
Попрощались мы с Сережей.
— Завтра я ухожу, — сказал я накануне своего ухода на пост службы наблюдения.
— А я знаю, куда ты идешь.
— Куда?
— Всё равно я слышал…
— А как туда дорога? — схитрил я.
— Туда дороги нет. Иди прямо от столба к столбу. Я к тебе в гости приплыву.
Ай да Сережа! Он, может быть, раньше меня узнал о моем назначении! Так и пришлось идти, как он сказал.
От столба к столбу по бесконечной тундре тянется тоненькая ниточка связи. Бесконечен и безлюден берег, да каждый вершок его охраняется и просматривается — моряки несут службу наблюдения и связи.
Военная служба переменчива. Вот получаешь назначение и идешь по незнакомому краю, — кажется, не будет тому путешествию конца.
Пока надо послужить на берегу, на корабле еще послужим. Скоро опять, может быть, удастся уйти в море… Будут же вступать в строй новые корабли, да и нашу коробку со дна поднимут. Без хорошей базы кораблям не на что опереться в своих действиях. Надо послужить на базе… В этом мое утешение.
Иду, столбы считаю. Столбы низкие, а поставлены прочно. В мерзлоту столб не вкопаешь, так он до половины высоты обложен камнями.
На столбах сделаны какие-то непонятные для меня заметки, к одному привязаны оленьи рога. По этим-то столбам тянется ниточка связи — провод, который нужно беречь пуще глаза. И днем и ночью, зимой и летом, в любую погоду немедленно найти обрыв и соединить провод. Теперь уже это мое хозяйство, смотрю на ниточку, а она тянется и тянется.
Шагать трудно: то увязаешь по колено между кочек, то пробираешься по гребням камней. Камни будто кто-то нарочно мостил остриями вверх, а в щелях отдается гул подземной пустоты. Прислушаешься — местами тоненько журчит вода, пробивая под камнями свою дорожку к морю. Переходишь такое русло, обдирая сапоги, срываясь, а перед тобою стена валунов. Некоторые камни невысоки, всего в твой рост, да попробуй влезть на них.
За плечами у меня винтовка, продовольствие и весь вещевой аттестат, то есть все обмундирование, которое мне выдали за эти годы. Хорошо, что постельные принадлежности не пришлось тащить.
Но вот и домик!
Старшина второй статьи Костров встретил приветливо.
— Здоро́во, здоро́во! Явился, наконец. Мне уже телефонистки твои приметы рассказали: высокий, стройный, нос прямой, волосы длинные черные…
— Виноват! Голова обрита наголо. В этом девушки ошиблись. Сережина мамаша меня побрила.
— A-а, Сережку помню! Ну, раздевайся!
Ставлю винтовку, снимаю мешок.
— Вот твоя койка. Хочешь, могу поменяться, — говорит Костров.
Койки расположены в два этажа, как полагается во флотском кубрике. Только койки тут обыкновенные, железные, и ножки верхней прикручены проводом к спинке нижней. Мне все равно, — первый или второй этаж, и выбираю свободный — верхний. Тесно в домике-кубрике. На свободной от коек стенке телефон, напротив дверей — окно. У окна столик. В углу, к дверям жмется печурка с плитой. К домику пригорожены сенцы, с умывальником на дощатой заборке, в котором замерзает оставленная вода. Вот и все жилье.
В мешке у меня газеты и письма для Тихона Кострова.
— Надо к летчикам сходить, — говорит Тихон. — По дороге хозяйство наше посмотрю. Там и для тебя есть письмо из Москвы. Чего удивляешься? Тут тебе не Москва, а Заполярье: почта ходит «молнией».
Сказал и пошел.
Мы между небом и морем, на «малой» земле, и
