Сусанна Георгиевская - Дважды два — четыре
— Да бросьте, право, ребята. Довольно, — с трогательной сердечностью уговаривал их юнец.
Гордавадзе с радостным изумлением переводил глаза с одного на другого. Он хохотал.
— Помиритесь, — предложил Павел. — Хватит.
Но художник не мог мириться. От смеха он повалился на траву. И чем громче он хохотал, тем больше сердился Костя.
Плавно и медленно к ним подошла Жужуна. Вытянув руку, взмахнула платком, уронила его на землю.
Художник тотчас же перестал смеяться.
— Костя, мирись. Ничего не поделаешь, — улыбнувшись, сказала Лидия. — Женщина уронила платок — значит, надо мириться.
И опять запели колокола. Загудело небо. Юнец остался совсем один на вершинах гор.
Колокола гудели. Посылали вдогонку досточтимому брату Косте память об этой траве и небе. И о вине.
Оно было прозрачно, как сам виноград. Виноград Кахетии. Может, даже с того завода, куда не приняли Костю. Он созревал в Кахетии, виноград. Набирался солнца, потом бродил… В кахетинских винных подвалах. В огромных бочках. Эти бочки стоят в туннелях, которые под землей, а в них — виноград. Он бродит в бочках этих подвалов. Бродит, хохочет, отплясывает, перебирая желтыми, пьяными удалыми ножками. Поет. Пузырится. Пенится…
Вот и допрыгался — стал вином.
«А день-то, день-то какой! И чего я такое наговорил? И отчего это — если женщина уронила платок, так надо мириться? А может, я не хочу мириться?»
Ничего не поделаешь: такой уж обычай в Грузии. Такой, стало быть, закон.
3. Охота
Четыре часа утра. Еще не встало солнце. По каменистой земле стелются туманы. Они выползают откуда-то из-за гор, из расщелин, сплошные, сизые, дробятся, становятся клочьями и добегают до полей кукурузы…
Натэла не спит. Одетая в куртку и стеганку, она дожидается на перекрестке дорог охотника Гордавадзе. Охотнику пригодится оруженосец. Она дождется охотника.
…Георг Гордавадзе выходит из дому. Он одет, как Натэла, в теплую куртку. На плече у него ружье, и руке рюкзак, в рюкзаке лепешки, сыр баштых, фляга и кружка.
Охотник тихо выходит во двор. Очень тихо, чтоб никого не разбудить, чтобы никто не знал о том, что он собрался в горы. Меньше шуму — больше удачи охотнику.
Он идет по двору, а в это время из хлева, где козы, выглядывает его мать — Гордавадзе Марион. Выглянув, она не сказала «доброе утро», не стала расспрашивать, куда он отправляется в такую рань. Поклонилась ему и будто бы невзначай:
— Удачи тебе!
Сказала и пошла прочь, не оглядываясь. Охотничье счастье хрупкое. Не спугни его.
Туман рассеялся, сел на траву — стал росой.
— Ты здесь, Натэла?
— Здесь! — сказала Натэла.
И он ей отдал свое ружье.
«Нашла ли она хоть что-нибудь в холодильнике? Купила ли для себя хлеба?.. Ладно!.. Уж хлеб-то ей купит небось Екатерина Федоровна…»
Вот о чем думает по утрам Костя.
Он выходит во двор, вздыхает и очень тихо, чтобы не разбудить Жужуну, кружит около дома, колодца, кустов акации.
А почему все вокруг такое счастливое? Почему небо такое большое?
«Мама! Не езди в слишком долгие командировки. Тебе нельзя. Не промочи ноги. Не спи на земле. Слышишь, мама!..»
Вокруг — ни души… Да нет — вон как будто бы две человеческие фигуры… Одна маленькая, а другая большая… Охотники… Гордавадзе с Натэлой! Если б он, Костя, ни с того ни с сего не поссорился с Гордавадзе, может, художник взял бы и его, Костю, в оруженосцы…
А бывает так, чтобы два оруженосца на одного охотника?..
Экая счастливая! Ружье на плече… Горы. И тихо-тихо по тропке — вверх, вверх…
Туры живут на самых вершинах высоких гор. Но оба они — оруженосец Натэла и старший охотник — так еще далеко от туров, что даже горным баранам не учуять шороха их шагов.
Все светлей вершина Тэтнульда. Из желтой она сделалась розовой. Но солнце еще не встало, спит еще королевна Даль.
Вот и зеленое озеро. Трава вокруг чуть примята. Старший охотник знает: это водопой туров.
Подойдя к озеру с подветренной стороны, Гордавадзе залег под скалой. А рядом — Натэла. Они принялись ждать… Лежали не шевелясь и пристально вглядывались в вершины.
Вокруг была тишина, торжественная, величавая, переполненная мерным биением ручьев и водопадов. Журчание вод не нарушало тишины, оно было как бы ее составной частью — вечное, как дыхание гор.
Встало солнце. Королевна Даль принялась расчесывать свои длинные волосы. В глаза охотнику и оруженосцу ударил свет. И опять они ждали, ждали. Наконец из самого-самого неба вынырнул тур. Встал над кручей и замер. Его большие рога подпирали небо. На рогах повисло сияние, голова дымилась, как будто ее подожгли.
Тур долго стоял на вершинах гор. Солнце слепило глаза. Это королевна Даль раскинула волосы, чтоб защитить тура.
«Какое терпение у старших охотников… — замирая, думал оруженосец. — Если б я… Если б я одна…»
И вдруг Натэла увидела королевну Даль… Увидела ее молодой профиль и длинные золотые волосы. Королевна смеялась. На ее косах повис охотник. Юный. В очках. Сейчас она вырвет из его рук золотые косы — и охотник упадет в пропасть.
«Знае́шь что, подожди, пожалуйста… — просит ее Натэла. — Я его лучше сама столкну».
«Ну что ж, ну что ж… — отвечает ей королевна Даль. — Я знаю, Натэла, как это весело — сталкивать в пропасть тех, кто нам приглянулся».
«Приглянулся?! Мне? Нехорошо говоришь. Даже врешь. А еще королевна!»
А бедняга охотник все висит и висит над пропастью. И надо признаться: довольно-таки красиво блещут на солнце его очки.
«Королевна! — кричит Натэла. — Подожди его сталкивать в пропасть. Пусть он раньше доскажет мне про «Кон-Тики».
«Ха-ха-ха! — отвечает ей королевна Даль. — Кон-Тики?.. Так пусть он попросит милости у Кон-Тики, раз это его колдун!»
Охотники лежат очень тихо и долго. Они жмутся к скале.
И вдруг принялись развертываться чудеса: не стало охотника. На место охотника Гордавадзе, оттолкнув его локтем, пришел Гордавадзе-художник. Он видит: ледник наверху курится. А когда большое солнце поднялось еще выше, ледник стал нежно-зеленым. Нежный свет как бы шел изнутри ледника.
Ручьи, водопады и ручейки переполняли тишину ропотом. Казалось, их шум заглушит шорох камешков под локтями лежащих на животах людей. И на самом деле, это было бы так для слуха человека, но не для слуха горных баранов. Туры умеют слышать сквозь журчание рек, сквозь биение водопадов.
И вдруг Гордавадзе-охотник взял да и оттолкнул локтем Гордавадзе-художника. И охотник-сван принялся творить про себя молитву охотника: «Королевна, за что ты лишаешь меня удачи?»
Так пел в душе охотника голос его предков, множества сванов. А глаз художника Гордавадзе радостно примечал зеленое озеро — водопой туров. Озеро недвижно и гладко, тихое, затаившееся. Его зеленый цвет совсем другого оттенка, чем цвет ледников.
И тут охотник увидел: на склонах гор оживают камни. Темные точки все больше, больше…
— Возьми ружье. Скорее, — шепчет оруженосец.
И подает ружье.
Исчезли!..
От досады охотнику захотелось курить. Он нащупал в кармане куртки кисет и отцовскую трубку.
— Не кури, — попросил его шепотом оруженосец.
Опять задвигались камни. Гордавадзе-охотник, отстранивший локтем Гордавадзе-художника, лежал не дыша, замерев, застыв…
Вожак стада шагал впереди. Он остановился у самого озера. Стадо замерло. В синеве четко вырисовывались неподвижные головы горных баранов. Тур-вожак, оглянувшись, прислушался и осторожно наклонил голову — принялся пить.
«Сейчас я убью его…» — подумал охотник и взвел курок. И вдруг тур резко подпрыгнул.
Ушел! А за ним ринулось его стадо.
«Чем же я прогневал тебя, королевна Даль?» — вопрошало в охотнике то, что было душою его отцов-сванов.
Но королевна Даль молчала.
Безмолвная, стояла она на вершине самой высокой горы, повернув к охотнику сияющее лицо. Стоит, и ступни ее ног сливаются с камнями гор, большие, каменные.
«Я вижу ноги ее! — удивилась Натэла. — Первый раз я вижу ее ступни. Это горы. Красавица — а каменные ступни!»
На склонах опять появились туры.
Быть может, смилостивилась и ответила королевна Даль охотнику и художнику Гордавадзе?..
Вожак остановился у озера, как в первый раз. Он осторожно наклонил голову и прислушался.
Это было животное редкой красоты, с маленькой головой, увенчанной огромными, тяжелыми рогами. Он стоял против солнца, и весь был виден охотникам — весь, от неподвижных рогов до неподвижных копытец.
«Сейчас я убью го! Выстрелю и убью его…» — молился охотник.
«Скорей! — кричало что-то в Натэле. — Не медли!..»
Охотник нажал курок.
Баран взвился ввысь, полетел к небу… И рухнул.
«Благодарю тебя, моя королевна. Благодарю тебя, королевна… Я сван, ты признала меня за свана».
