Татьяна Мельникова - 13 историй из жизни Конькова. Рассказы
Но тут Пятачок вырвался от меня и кинулся им наперерез и загородил дорогу.
— У нее сердце, дяденька милиционер, у нее сердце!
— Много будет таких сердечников, — сказал молодой.
Но старый внимательно посмотрел на Пятачка, и милиционеры подняли тетю Клаву под мышки и повели, но не к своей машине, а к Пятачкову подъезду. И уже соседи стали собираться вокруг. Кто охал, кто ругался, а кто вслух жалел Пятачка.
А Пятачок прошел между ними всеми, крепко сжав белые губы, как будто не видел никого и не слышал.
И про меня он наверняка забыл.
Но у самой двери он вдруг обернулся и нашел меня глазами. И сказал, как будто очень взрослый человек маленькому мальчику:
— Ты не обижайся. Доиграем завтра.
Чарв Твепарет
Всю жизнь я мечтал совершить поступок. Не какой-нибудь там, конечно, трали-вали, а настоящий, в обстановке внезапной и сложной, про которые пишут: «Так поступают пионеры». Когда нет времени долго раздумывать и примериваться, а раз — и твоя сжатая в кулак воля в ту же секунду приходит на помощь пострадавшему.
Идешь, например, по улице и видишь: какой-то тетеньке в шляпе падает на голову отвалившийся карниз! Не теряя времени, смело бросаешься наперерез, отталкиваешь в последний миг несчастную гражданку. Шум, кутерьма, горячие слезы благодарности…
А ты, слегка побледневший от потери крови из раненого плеча, едва перетянув его куском рубашки, скромно и незаметно растворяешься в толпе.
Или вот тоже неплохо — утопающего спасти. Только где их взять, утопающих-то? Это только в книжках геройские случаи так и лезут сами на счастливчиков. А у нас все тихо-мирно.
…В тот день я вышел, как всегда утром, с авоськой и бутылками за хлебом и молоком, но не торопился шагать в магазин. Может, подойдет кто-нибудь из ребят, вместе веселее.
— Парень, а парень, — вдруг услышал я за своей спиной. — Ты не торопишься? Мог бы оказать мне услугу?
Сухощавый мужчина в сером костюме явно обращался ко мне.
— Вообще-то я по делам иду, — подчеркнул я на всякий случай. — А что?
— Я попросил бы тебя отнести по адресу письмо, — сказал незнакомец. — Можешь?
Я поглядел на конверт: дом наш, только подъезд другой.
Конверт по всем правилам оформленный. И марка есть, хорошая марка, из зоосерии. Зачем он только ее приклеил, раз письмо в ящик не бросает?
Я хотел было спросить об этом, но передумал. Торопится, да мало ли что. Мне не трудно отнести. И марку, наверное, можно будет у этого, как там на конверте, Тимофеева Сергея Павловича попросить. Отдать письмо и попросить.
Я взял конверт и пообещал сегодня же доставить письмо. Быстренько сходил в магазин и прямо с авоськой завернул к подъезду, где должен жить Тимофеев.
На звонок мой долго не открывали. «Наверное, тоже на работе», — решил я. На всякий случай легонько толкнул дверь. И она неожиданно открылась.
В прихожей было прохладно и тихо. И в квартире тоже совсем тихо.
Я несколько раз покашлял, желая вызвать хозяев. Но кашель получился несолидный, слабый. Горло подвело. Я, как каникулы начались, сразу шесть штук мороженого на радостях съел — три стаканчика и три брикета. Ничего, только охрип немножко. И теперь, наверное, поэтому никто моего хилого кашля не услышал.
Что же делать? Я уже повернулся к двери, чтобы уйти, когда увидел в полумраке на стене прихожей нечто странное. На меня в упор глядели… страшенные рожи.
Одна темная, с белыми зубами и белыми глазами. Другая, желтая, хохотала, и тонкие красные губы растянулись к самым ушам, а уши стояли торчком, похожие на кочерыжки. И длинный чуб свисал с одного этого уха,
А третью рожу я не рассмотрел как следует, потому что негромкий голос, заставив меня от неожиданности вздрогнуть, вдруг сказал:
— Это из Африки. Ритуальные маски.
На пороге комнаты стоял, держась за косяк, мальчишка и выжидательно смотрел на меня.
— Что ж вы не открывали столько времени? — накинулся я на него, досадуя за свой испуг. — Мне Тимофеев Сергей Павлович нужен, письмо ему.
— Это я, — протянул мальчишка руку к конверту.
Я с недоверием оглядел его щуплую фигурку.
— Сергею Павловичу, написано.
— Говорю — я.
Он торопливо стал разрывать конверт, не обращая никакого внимания на роскошную марку.
— Ты потише, потише! — не удержался я. — Порвешь.
— Нужна? Возьми, пожалуйста. — Со знанием дела, но абсолютно равнодушно, мальчишка оторвал уголок конверта с маркой, а сам жадно бегал глазами по написанному.
Письмо было коротенькое, мне было видно — всего несколько строчек. Мальчишка, наверное, раз десять пробежал их, а потом, закрыв текст ладонью, показал мне подпись:
— Кто это?
— «Чарв Твепарет», — не сразу разобрал я непривычное сочетание. — Понятия не имею кто. Тебе лучше знать.
Парнишка, не очень, по-моему, веря, глядел на меня:
— И вчера было от него письмо.
Он принес из комнаты второй конверт, протянул мне.
На первом листке было написано:
«Если ты сумеешь строго следовать моим советам, твоя заветная мечта сбудется к намеченному сроку».
А во втором:
«Чтобы день твой прошел удачно, начни и кончи его тремя золотыми перуанскими яблоками. Прибавь сюда масло цветка солнца».
На обоих письмах стояла одинаковая подпись: «Чарв Твепарет».
— А ты не знаешь его и не ждал? — спросил я.
— Когда ты позвонил, я думал, это Николай Николаевич, — ответил мальчишка. — Он должен был прийти сегодня, я и дверь не запер.
— А это кто? — спросил я.
— Да, — замялся мальчишка, словно пожалел, что сказал. — Один тут…
Он замолчал, но когда я поглядел на дверь, встрепенулся: — Может, зайдешь в комнату?
— Ты один разве живешь? — удивился я.
— Тетя Лариса есть, но она вышла, — ответил мальчишка.
— Ну, давай знакомиться. Юрий, — назвал я себя.
Он протянул тощую ладошку:
— Сергей.
— Да уж сообразил как-нибудь, грамотный, — засмеялся я.
Мальчишка тоже понял и улыбнулся.
— Ты что, приезжий? — поинтересовался я.
— Ага.
— Откуда?
— Из Африки.
Он сказал это так спокойно, что я думал, что ослышался, и переспросил: — Откуда, откуда?
— Из Африки.
Я терпеть не могу, когда меня разыгрывают. Надо бы ему дать легонько за такие шуточки. Но уж очень он был хилый.
Да и комната, куда мы вошли, была удивительной. Над диваном висел красный, как мухомор, щит и маленькое, но, похоже, очень острое копье. На другой стене скалились еще три маски, вроде тех, что я видел в прихожей.
А за стеклом шкафа вперемешку лежали большие причудливые раковины, деревянные и костяные статуэтки, какие-то шишки, корешки и даже стоял на подставке маленький сушеный крокодильчик.
Я не знал, можно или нельзя все это потрогать, но Сережка равнодушно махнул тонкой желтой рукой:
— Трогай, если хочешь.
— Еще бы не хотеть!
Я заметался от шкафов к стенке и обратно.
— А копье можно подержать? А щит?
Снял красный щит, тяжеленный оказывается, прикрылся, нацелился в Сережку копьем:
— Сдавайся!
Сережка, сгорбившись на диване, словно маленький усталый старичок, смотрел на меня со снисходительной улыбкой. И лицо у него, разглядел я на свету, было тоже желтое-желтое, как лимон, и глаза даже.
— Слушай, а ты… почему такой? — положил я тихонько на диван копье и щит. — Ты… ты… болеешь? — И мне вдруг стало искренне жалко этого почти незнакомого грустного мальчишку.
— Я отца здорово подвел, — ответил он очень серьезно. — Понимаешь, подцепил тропическую малярию.
Я встречал в какой-то книжке это название — «тропическая малярия». Но, честно говоря, не обращал особого внимания. Что значит скучная малярия, когда отважных смельчаков то и дело подстерегают в Африке встречи со львами, удавами и прочими питонами.
Но мой новый знакомый говорил о своей болезни с таким огорчением, да и вид у него был, прямо скажем, неважный.
— Понимаешь, отец работает в Абиссинии, — пояснил он. — Они строят в джунглях завод. И вот я его подвел. И их тоже подвел, значит.
— Кого их?
— Ну тех, для кого они строят. Абиссинцев. Отца из-за меня хотели тоже отозвать из командировки. И, наверное, отзовут, если не поправлюсь. — Сережка вздохнул.
— А ты — никак? — что-то начал я соображать.
— Никак, — покачал Сережка головой. — Мне, знаешь, почему-то ничего не хочется. Ни есть, ни шевелиться, и вообще ничего. Я раньше в футбол играть любил. А сейчас погляжу на вас в окошко и отойду. Не хочется. А врачи говорят, надо, чтобы хотелось, лекарства одного мало.
Он придвинул мне вазу с виноградом и яблоками.
— Ешь хоть ты, тетя Лариса придет, опять расстраиваться будет, что все цело.
Вот так-так! Мне стала понятна Сережкина беда — поехать в Африку и из-за какой-то глупой малярии подвести отца! А на них небось надеются. Кто посылал, надеется. Наша страна надеется.
