Виктор Лихачев - Возвращение на Мару
— Вот и хорошо, вот и хорошо, вот и хорошо.
— Папочка, кто это сделал, он не человек. Понимаешь, не человек, — рыдала она. — Если он хотел сделать нам плохо, зачем убивать Соловья? Он же добрый, беззащитный, никому зла не делал. Раньше он людей боялся, а я его приручила… Получается, это я виновата…
— Ты не виновата, маленькая. Успокойся. Такое могли сделать только очень плохие люди. Они все равно убили бы Соловья.
— Нет, они не люди.
— Наверное, ты права. А кота они убили, чтобы напугать нас. Но мы же с тобой сильные люди, родная? Слышишь, сильные! Они ждут от нас, что мы, придя в ужас, уедем отсюда. Вот для этого им и понадобился Соловей.
— Папа, мы должны похоронить его.
— Обязательно, дочка. Завтра утром встанем и…
— Нет, сегодня, сейчас. Мы не должны бросить его на улице.
— Сейчас темнеет. А тело…
— Что — тело?
— Мы вряд ли его найдем сейчас.
В окно постучали. Раздался голос:
— Простите за ради Бога. — Тетя Валя Кобцева появилась на крыльце. — Ужас какой! Там около нашего дома Соловей ваш лежит. Без головы. Собцы что ли загрызли?
— Собцы? Кто это? — спросил я.
— Помесь волка и собаки. Я вам сколько раз сказать хотела: вы осторожнее по полям ходите. Хотя днем они спокойные, а по ночам в стаи собираются. Бегает такая тварь по деревне — собака-собакой, ночью же…
— Нет, тетя Валя, — Маша еле сдерживала рыдания, — это не собцы. Голова Соловья… там, на крыше.
— На крыше? Ох, что же это делается? — У женщины подкосились ноги. — Можно я присяду? Мне нехорошо стало. — И Кобцева села на скамейку возле крыльца — А я-то гляжу, что ты слезами обливаешься, касатушка. Напугали тебя, ироды окаянные. Кто же это мог сделать?
— Я знаю, — голос Маши стал резким. — Это Бирюков. Убийца! Ему что человека, что кота убить, все равно.
— Маша, не говори так! — Я не узнавал свою дочь. — Разве можно обвинять человека без доказательств?
— Ну и пусть, все равно это он! — упрямо твердила Маша.
— Вот что, ты побудь с тетей Валей, а я пойду похороню Соловья.
— И я с тобой!
— Нет, я один. Тебя и так всю трясет. Похороню я его у дальней калитки в саду…
— Около жасмина?
— Да, и завтра мы с тобой… короче, завтра могилку его обустроим. Тетя Валя, побудете с Машей?
— Ни о чем не беспокойтесь.
— Спасибо.
Разговаривал я уверенно, но, признаюсь, мне было не по себе доставать с крыши голову Соловья, затем идти за его телом к дому Кобцевой. Точнее, оно лежало на лужайке между домами тети Вали и Тимошиных. А когда, сделав все, что нужно, я возвращался из сада домой, мое внимание привлек листок. Его осторожно прислонили к ведру, стоявшему на скамье напротив дома. До сего момента мы просто не смотрели в эту сторону. На листке ровным, каллиграфическим почерком было написано: «Убирайтесь из Мареевки, если не хотите, чтобы с вами случилось то же самое».
Глава 13.1.Все-таки удивительное это место — Мара. Какие бы страхи и подозрения не окружали тебя ночью, когда словно чья-то невидимая рука набрасывала черный саван на землю, утром все менялось самым волшебным образом. На дворе стоял сентябрь. Я очень люблю этот месяц. Вокруг так тихо, что, когда паутинка летит по воздуху, а потом, задевая за лист яблони или вишни, прекращает свой полет, кажется, слышишь, момент соприкосновения серебряной ниточки с желтеющим листом. А где-то в самой вышине доносится «курлы-курлы» невидимых журавлей, покидающих родные края.Еще ласковое, солнышко беспечно играет своими лучами на золоте антоновок, пурпуре аниса, изумруде позднего крыжовника. Мы с Машей долго сидим в такие дни в саду, слушая музыку сентября. В душе — такая же тишина. И не надо никаких слов, пусть даже самых умных и правильных. Только поэтические строки не нарушают той гармонии, что овладевает нашими сердцами. И зачастую то она, то я начинаем читать, как мы их называем, «стихи к месту и ко времени».…Сегодня на пустой поляне,Среди широкого двора,Воздушной паутинки тканиБлестят, как сеть из серебра.Сегодня целый день играетВ траве последний мотылекИ, точно белый лепесток,На паутине замирает,Пригретый солнечным теплом…Нет, беззаботными нас даже в такие минуты нельзя было назвать. И когда по тропинке мимо нашего сада шли, приветливо здороваясь, мать и дочь Тимошины или со двора Егора Михайловича доносился его бранный голос (дед ругался на своих коз), я видел, как хмурилась моя дочь. Не знаю почему, но Маша была крайне негативно настроена по отношению к Тимошиным. Я же считал их вполне безобидными людьми. Немного странными, но, простите, кто в этой Мареевке не странный? Мы с Машей что ли? Вон сколько раз собирались уехать отсюда, но наступал новый день и мы меняли свое решение, чтобы уже вечером я снова начинал терзать себя сомнениями: имею ли право рисковать жизнью и здоровьем дочери?Сзади неслышно подошла Маша. Когда она заговорила, я даже вздрогнул.
— Папа, привет.
— Напугала… Привет.
— Вот, возьми и прочти, пожалуйста, в этом месте.
— Что это?
— «Кодекс древнего воина». Я еще в прошлом году сделала выписки оттуда. Так и знала, что пригодится. Почему ты смеешься?
— Я любя, древний воин.
— Ты же сам говорил, что люди делятся на воинов, шутов и торговцев. Воин каждый день в невидимой брани борется за истину, шут хочет отыскать истину, но предпочитает говорить, а не действовать, а торговцу истина не нужна…
— …Насущное заменяет ему смысл жизни и ради этого он живет на земле. Надо же, запомнила. Здесь, говоришь, читать? «Истинная храбрость заключается в том, чтобы жить, когда правомерно жить, и умереть, когда правомерно умереть. В делах повседневных помнить о смерти и хранить это слово в сердце. Верность, справедливость и мужество — три природные добродетели…»
Я поднял глаза на дочь. Она не отвела взгляда.
— Ты уверена, что позже не пожалеешь о своем решении?
— Но ведь ты тоже решил остаться?
— Еще не решил.
— Потому что боишься за меня?
— Представь себе, боюсь. Кстати, у меня только что родилась идея. Я отвезу тебя в Любимовск к другу. Обещаю навещать каждую неделю и ежедневно писать письма с самым подробным отчетом о происходящем. Совсем как доктор Ватсон. Помнишь «Собаку Баскервилей»? А ты в Любимовске с помощью дедуктивного метода и моих писем найдешь ответ на загадку, волнующую нас.
— Я без тебя никуда не поеду, — решительно произнесла Маша. — Если хочешь знать, доктором Ватсоном согласна стать я. И пусть наш дом станет словно квартира Холмса на Бейкер-стрит…
— Маша, подумай хорошо. Это сейчас в воздухе благодать. Совсем скоро начнется ненастье. Тебе же надо будет ходить в школу по бездорожью, в грязь, а зимой по сугробам.
— Ничего. Ты будешь меня провожать и встречать. Зато вечером мы запремся в доме, укроемся пледами и будем слушать, как плачет дождь за окном и воет пурга. Ты же сам рассказывал, что мечтал об этом.
— Но все-таки закроемся?
— Можно не закрываться. С тобой я ничего не боюсь. Но береженого, как известно, Бог бережет.
— Эх, дочка, знать бы — береженые ли мы…
2.Из дневника Марии Корниловой.28.09.1993 г. Вторник.Вчера «заколола» школу. Ходили с папой в церковь, потому что 27 сентября один из двенадцати великих православных праздников — Воздвижение Креста Господня. А еще это папин день рождения. Я подарила ему гербарий (собирала все лето) и хорошую авторучку. Он очень обрадовался. По крайней мере, после того, как мы немного «попировали» по случаю сразу двух праздников, попросил указать на каждой странице место, где был найден тот или иной цветок или листок. Думала, не получится, но удалось вспомнить каждое место. Незаметно мы увлеклись: от цветов перешли к прошедшему лету, к событиям, которые с нами произошли за это время.В школе меня приняли хорошо. В нашем классе всего пятнадцать человек, и это считается много. По сравнению с Сердобольском учиться здесь гораздо легче. Папа каждый день просит меня, чтобы я «не звездила», а еще говорит про очередной свой парадокс, считая, что на самом деле учиться мне стало тяжелее. И я с ним соглашаюсь. Требования в вязовской школе ниже, чем в моей бывшей городской. Поневоле расслабляешься. Он договорился с учителями, чтобы мне задавали больше, чем другим ребятам, и спрашивали с меня строже.Каждый день мы ждем, что похолодает и пойдут дожди, но осень в этом году просто удивительная — конец сентября, а на улице тепло и сухо. Папа смеется: «Странный мы народ — русские. Когда на улице холодно — мечтаем о лете. Жарко — ждем, когда станет прохладнее. Нам не угодишь. От ненастья нам, дочка, никуда не деться, так что давай радоваться каждому пригожему дню, как последнему подарку».Вот мы и радуемся. К тому же в Мареевке к нам, похоже, стали привыкать. Про меня и говорить нечего — в классе у нас простые ребята, мы быстро подружились. После гибели Соловья-разбойника больше ничего плохого не происходило. Мы стараемся жить «без резких движений». По-прежнему берем молоко у Егора Михайловича, общаемся со всеми мареевцами. И пусть у нас одни вопросы, а ответов нет, мы не торопим события. Как говорит наш знакомый священник, «уповаем на Бога и надеемся на его милость». Я согласна с папой: без терпения сейчас нельзя. И нервы у нас должны быть крепче, чем у нашего противника или противников. Пусть он или они сделают первый шаг. Папа сказал, что такая тактика похожа на «сюрпляс». Это когда на велотреке гонщики останавливаются, желая пропустить соперника вперед. И если у соперника сдают нервы или не хватает мастерства удерживать свой велосипед в стоячем положении и он трогается первым, считай — ты выиграл гонку.
3.Из дневника Марии Корниловой.30.09.1993 г. Четверг.Последний день сентября. Сегодня Вера, Надежда, Любовь и матерь их Софья. Почти все девчонки нашего класса именинницы. До этого у меня никогда не было столь чудесного сентября.Будем считать, что вступление я написала. Теперь подробнее о событиях, произошедших накануне. Все было как обычно: школа, приготовление уроков, ужин. Затем мы вышли с папой в сад и поработали с часик. Собирали накопившийся мусор и сжигали его. Листья сгребать не стали: папа сказал, что в этом мире все устроено мудро. Упавшие листья согревают корни деревьев, не давая им, в случае холодной и бесснежной зимы замерзнуть.Мы жгли костер. Сумерки надвигались быстро. Я принесла магнитофон и поставила медленную кельтскую музыку. Слов понять было нельзя, но мелодия и голос певицы рождали какое-то особое настроение. Я попросила:
— Папа, расскажи мне об Ирландии.
