Виктор Лихачев - Возвращение на Мару
— Кто — он?
— Петр Константинович, кто же еще?
Мы посмотрели друг на друга и все поняли без слов.
— А сможешь? — спросил я дочь.
— Постараюсь.
Маша взяла у меня свечу. Я осторожно поднял дочь и посадил к себе на плечи. Она легко достала рукой до крышки люка.
— Я вроде не толстая, папочка, что ты так сопишь?
— Она еще издевается… Ну, давай, открывай с Богом.
— Сейчас.
— Не идет?
— Одной рукой неудобно.
— Давай мне свечу. Набери воздуха и с выдохом толкай крышку.
— Тяжелая, зараза, — как скажет Кукушкин.
Крышка поддалась.
— Давай, Машута, еще чуть-чуть… Так, молодчина.
— Ты тоже у меня… молодчина… папочка.
— Издеваешься?
Мы смогли открыть крышку. Похоже, азарт овладел и моей дочерью. Но не успела Маша принять у меня свечу, как та потухла. Какая досада! Спички лежали в кармане рюкзака, который висел у меня на спине, а фонарик Маша положила на пол. Мы оказались в кромешной тьме.
— Ладно, дочь, влезай впотьмах. Сейчас зажгу свечу — и следом за тобой.
В этот момент я услышал скрип калитки. Ветер? Калитка скрипнула еще раз. Кто-то подошел к дому. В жизни мне приходилось испытать многое. Я ночевал один в лесу, сплавлялся на байдарках по горным рекам, не один раз тонул. Но никогда ни до, ни после не переживал такого страха, как в тот момент, когда звук чьих-то шагов — уверенных, неспешных — раздался в тишине ночи. Но Маша ничего не слышала.
— Папа, что ты замер?
— Тише.
— Что?
— Тише, говорю. Бери у меня рюкзак. Скорее!
— Да что с тобой?
Звук открывающейся входной двери услышала и она.
— Папа, мне показалось?
— Не показалось.
Пытаюсь подтянуться. Одна рука срывается — и я повисаю между потолком и полом. А неизвестный уже вошел в кухню. Руки и ноги сделались ватными. Казалось, вся сила, вся энергия вдруг разом оставили мое тело. Если бы не Маша, я упал бы вниз. Она схватила меня за плечо и что есть силы потащила наверх. Собираю остатки сил — и, слава Богу — оказываюсь на чердаке. Успеваем захлопнуть крышку. В темноте я нашел руку дочери и прошептал:
— Спасибо за помощь. Оставайся на месте — и не двигайся. Малейший скрип выдаст нас.
Те, кто не оказывался в подобной ситуации, могут посмеяться над нами. Поверьте, враг, пусть даже самый страшный, но видимый, осязаемый — это одно. Другое дело — неизвестность, позволяющая твоему воображению рисовать любые образы. К тому же нам с Машей не раз рассказывали о голосах, якобы по ночам доносящихся из этого дома. Сейчас голосов мы не слышали, зато слышали шаги. Кто-то неизвестный, пройдя кухню, вошел в большую комнату. Задержись я на секунду-другую и… Впрочем, может быть, было бы лучше взять фонарик и, осветив вошедшего человека, громко и уверенно крикнуть: «Кто сюда пожаловал?» А если это не человек? Господи, какие глупые мысли могут лезть в голову!
Мы сидели не шелохнувшись. В какой-то момент мне показалось, что неизвестный услышит стук наших сердец. А он, между тем, очень уверенно, но в то же время неспеша обходил одну комнату за другой. Кто это может быть? Это не шаркающие шаги Егора Михайловича и не стремительная походка Федора Ивановича Смирнова. Зегулин? Нет, тоже не он. Чужак? Но откуда он взялся в глухую полночь здесь, в пустом доме? Не верить же в конце концов дурацким россказням старух.
Кто-то внизу остановился прямо под нами, постоял немного, — мне даже показалось, что я вижу, как человек принюхивается, пытаясь по запаху определить, есть кто в доме или нет. Уж лучше бы он чертыхнулся или сказал что-нибудь. Неизвестный повернулся. Кажется, сейчас уйдет. И вдруг… То ли мертвая тишина была тому причиной, то ли мои натянутые нервы, но мне показалось, что раздался жуткий грохот. Мы с Машей одновременно вздрогнули. Он задел фонарик, забытый нами. И опять — никаких звуков. Человек — я это видел будто воочию — нагнулся и поднял его. Незаметно для себя я стал молиться: «Господи, спаси и сохрани». Внизу зажгли фонарь: светили на крышку люка. Но вот снова стало темно, и человек также уверенно и неспеша вышел из комнаты. Хлопнула входная дверь, скрипнула калитка — и вновь наступила мертвая, давящая на грудь тишина.
— Слушай, дочь, может, нам все это приснилось? Ущипни меня.
— Тогда и меня тоже. Что будем делать?
— Сидеть.
— Думаешь, он следит за домом с улицы?
— Не исключено. Хотя… Если поразмыслить, ему удобнее было бы ждать нас здесь. На улице мы ведь будем…
— На равных.
— Точно. Конечно, заходить в чужие дома ночью нехорошо, но ведь он ничей.
И только тут я вспомнил, ради чего мы пришли сюда.
— Давай, Машенька, доведем дело до конца и пойдем домой.
Увы, чердак тоже был пуст. По крайней мере, обойдя его со свечой в руках, я ничего не увидел, кроме обычного мусора.
— Папа, а почему ты только под ногами ищешь? — спросила Маша. — Посмотри, между крышей и бревнами дыры какие. Может, там что спрятано.
— Думаешь? Хорошо, давай посмотрим и наверху. Правда, там гнезд мышиных полно.
— Гнезда? Пустяки! Кстати, поищи, а я давай свечку подержу. Ты же выше, чем я.
— Сколько раз тебе можно говорить: не выше, а длиннее. Хитрюга. Ладно, держи свечку.
Минут через пять мои руки были уже все в занозах. И только я хотел сказать: «Все, пусто. Пошли домой», как в самом дальнем углу чердака наткнулся на сверток. Точнее, это была сумка из мешковины, которую действительно кто-то засунул в свободное пространство между крышей и одним из бревен.
— Маша, кричи ура, что-то есть, — сказал я, доставая сумку.
— Ура, — шепотом отозвалась дочь. — И не забудь, чья идея — поискать наверху.
— Не забуду. Так, какие-то бумаги. Все, надо уходить. Посмотрим дома. Не ровен час, сюда опять пожалуют гости.
Спускались с потолка не без опаски, но все обошлось. В комнатах — та же пустота и запах плесени. Будто нам все привиделось. Но фонарика мы не нашли — значит, в эту ночь в дом Петра Константиновича кто-то действительно заходил.
Как был сладостен ночной воздух! Мы поспешили домой. Неугомонный коростель продолжал ворчливо скрипеть. Звезды «летнего треугольника» — Денеб, Альтаир и Вега немного опустились к горизонту. Зато с противоположной стороны неба все выше поднимался Орион. Я чувствовал себя счастливым.
— Представляешь, дочь, — говорил я Маше, отряхивая с себя пыль, — зимой все будет наоборот. В первой половине ночи над нашим грешным миром будут сиять звезды Ориона, а под утро им на смену придут Альтаир, Вега и Денеб.
— Папа, пошли скорее, мне не терпится те бумаги посмотреть.
— Нет, мы откроем сумку завтра. Да, да, и не спорь.
— Тебе разве не интересно?
— Интересно, только надо выспаться. Без хорошей, свежей головы, чувствую, нам завтра не обойтись. Но лучше, чтобы таких голов было две. Поняла?
— Как не понять.
Мы подошли к дому.
— Нет, правда, как прекрасен мир. Забавно, но чтобы это острее почувствовать, надо просидеть, дрожа от страха, на чужом пыльном чердаке.
— А ты разве дрожал от страха?
— Ну, не то чтобы дрожал, но было не по себе. Разве не так?
— А я думала, что у меня сердце от страха разорвется, особенно когда входная дверь скрипнула, а потом еще когда фонарик упал.
— Ничего, все позади. И мы с тобой — молодцы. Мне, конечно, надо было себя по-другому вести. Впрочем, это сейчас, стоя под этими звездами легко говорить, а там…
— Папа, что ты все про небо да про небо. Лучше посмотри вон туда. — И Маша показала рукой в сторону озера.
— Посмотрел. Ну и что? В озере отражаются звезды.
— Опять звезды. Больше ничего не видишь?
— Больше ничего. Постой, кажется вижу. У Кобцевой свет горит?
— Наконец-то. Вроде бы корову выгонять рано.
— Нет, дочь, нет. Шаги мужские были.
— Или крупной женщины. Это же элементарно, Ватсон.
— Поучи еще меня. Ладно, пойдем спать, завтра будем во всем разбираться.
Глава 12.1.Вздох разочарования был настолько сильным, что я проснулся.
— Ничего! Совсем ничего.
За столом в комнате сидела моя дочь, обхватив голову руками. На столе — куча каких-то листков и пожелтевших старых газет. Значит, не утерпела и залезла в сумку. Сколько же она спала? Я притворился обиженным.
— Так, значит, не дождалась родного отца. А ведь просил тебя по-человечески…
— Папа, какая теперь разница? Нет ничего, понимаешь?
— Пока не понимаю. Вот посмотрю внимательно каждую бумажку, тогда или соглашусь с тобой, или нет.
— Да здесь одни газеты. Старье. Посмотри — желтые совсем. Ты что, не веришь мне? Я все посмотрела.
— Почему же, верю. Но ведь я говорил, что нам с тобой нужны свежие головы — есть у газетчиков такое выражение. Не забывай, мы живем в странном месте. Здесь очевидное становится невероятным, а невероятное — очевидным. Хотела найти вторую часть листка с иносказательными стихами?
