Александр Гиневский - Везучий Борька
Как только мы устроились, Борька схватился за свой рюкзак. Ему специально для походов купили термос. Совсем новенький, зелёного цвета, с красным маком на боку. В него целый литр вмещается.
Борька достал термос, потрогал руками и даже щекой приложился.
— Холодный-то какой, — говорит. — Прямо не верится, что у него там внутри жарко.
— У него там внутри кипяток, — говорю.
Борька похлопал рукой по термосу.
— Сосуд! Целый литр вмещается!
— Если налить под самую пробочку, так и больше будет.
— У меня под самую…
— Молодчина, Борька. Запасся, — улыбнулся папа.
— Ребята, — обрадовался вдруг Борька, — а давайте сейчас!.. По кружечке, а?!
— Ишь разогнался, — остановил его папа. — Ещё успеем чаями набаловаться. Ещё они нам здорово пригодятся.
— А может, я это?.. Загляну в него. Может, чай совсем остыл. Термос-то новый. Ещё не известно, как он работает. Хорошо или плохо.
И Борька посмотрел на папу.
— Ладно, валяй. Для проверки.
Борька отвинтил крышку. Дёрнул пробку и сунул нос в термос.
Из зеркального горлышка вырвался белый клубок пара. От неожиданности Борька даже головой тряхнул.
— Обжёгся?!
— То-то!..
— А пахнет-то как! — сказал Борька как ни в чём не бывало. — Крепким душистым чаем пахнет.
Все вокруг рассмеялись.
Только один даже не улыбнулся. Такой пожилой, с седыми бровями. Лицо хмурое, недовольное. Он напротив меня сидел. Уткнулся носом в воротник и сидит совсем скучный. Даже злой какой-то. Сидит, будто ничего вокруг не видит и не слышит.
— Борька, — говорю, — закрывай термос! Выстудишь его, потом пей холодный!
— Вот что, гаврики, — сказал папа, когда Борька закрыл термос, — вчера-то мы так и не договорились, как проведём сегодняшний денёк. Давайте решать. Можно прогуляться по какой-нибудь гоночной трассе, если только наши ноги через километра три не начнут заплетаться в морские узлы. А можно махнуть к Столовой горе, на трамплин…
— Конечно, к Столовой! — кричит Борька. — Трассы!.. Больно нужно прогуливаться по этим трассам! С трамплинов прыгать — это да!
А я как вспомнил про свой ночной прыжок, так мне что-то не очень захотелось на Столовую гору.
— А ты что скажешь? — спросил меня папа.
— Я?.. Прямо не знаю…
— Да знает он, знает! — сунулся за меня Борька. — Конечно, на Столовую! Ведь верно, Вовка?!
Купили человеку красивый термос, так теперь его прямо не узнать. Шумит, за других суетится.
Поезд начал тормозить.
Папа приподнялся и посмотрел в замороженное окно.
— К какой это станции мы подъезжаем?
— Хлопцы… Хлопцы, худо мне… э-эх, худо…
Я даже не сразу понял, откуда раздался этот хриплый голос. А потом догадался. Потому что папа склонился над хмурым дядькой.
Дядька всё хотел встать и — не мог. Папа приподнял его.
— Борька, Вовка, берите лыжи, выходим. Быстро!
Но пока мы выбирались в тамбур, двери закрылись, вагон качнулся, тронулся.
Тут папа дёрнул красную ручку на стене. Поезд затормозил, и двери открылись.
Мы вышли на перрон. На нём совсем никого не было.
— Проспят, а потом стоп-кран рвут, — донеслось из тамбура.
Но двери закрылись и поезд ушёл.
Дядька обхватил одной рукой папу за шею. Он прямо повис на нём. Шапка его чуть не упала на землю, но Борька вовремя подскочил и поправил.
— Куда же вас? — спросил папа. — Есть ли здесь какой-нибудь медпункт?
— Не надо медпунктов. Живу я здесь. Вы уж мне только до дому помогите… А там у меня своя докторша… Она знает…
— Оставайтесь здесь, дождётесь меня, — сказал нам папа.
— Идите все. Следующая электричка не скоро. У меня дождётесь.
Мы перешли через дорогу.
Прошли мимо будки стрелочника, а потом свернули на тропинку.
— Ну вот, хлопцы… Неужто дошли… Этот дом…
Стали подниматься на крыльцо.
Открылась дверь, и пожилая женщина бросилась нам навстречу.
— Петрушенька!.. А я-то всё думала, как ты там в дороге, не скрутило бы тебя. Ведь задержался-то как, со вчера жду…
— Ничего, Аннушка. Жив твой Пётр Васильевич. Теперь жив. Твоими молитвами. Спасибо добрым людям, вот… докандёхал…
— Спасибо, спасибо вам, милые! Проходите в дом. Я сейчас… Ему ведь только укол… Задержка вышла, оттого и скрутило его. А вы раздевайтесь пока. Вот сюда вешайте…
Петра Васильевича отвели в другую комнату.
Оттуда запахло лекарством.
— Ну, Аннушка, ангел-хранитель, кажись, всё. Кажись, снова в строю, — раздался совсем бодрый голос.
— Да полежи ты, Петруша. Полежи ещё чуток.
— Нет уж. Здоровому лежать негоже.
И мы увидели Петра Васильевича. Только совсем не того, который ехал с нами в электричке. У этого глаза смотрели весело и внимательно. Будто он только сейчас увидел всех нас.
— Ну, хлопцы, в долгу я перед вами, — сказал он. — А долг платежом красен. А?..
— Какие долги? — сказал папа. — О чём вы говорите?!.
— Аннушка, неужто так и отпустим моих спасителей? Накрывай на стол.
— Сейчас, Петрушенька…
— Спасибо, Пётр Васильевич, но мы пошли, — твёрдо сказал папа. — Нам ещё не время за стол садиться.
Пётр Васильевич развёл руками.
— Вот так раз!
— А ты их, Петруша, пока в лес своди… Ребятишкам как раз интересно будет…
— В лес, говоришь? А и то верно! Одевайтесь, хлопцы. Пошли.
— Да куда же вы, Пётр Васильевич? После укола?.. Оставайтесь дома. А мы до электрички на лыжах походим.
— Э-э, так не пойдёт. Мне уже можно, да и вы успеете. Вам ведь в Горохово, на Столовую гору, — Пётр Васильевич посмотрел на часы. — И туда успеете. Пошли-пошли. Это недалеко.
Лыжи и рюкзаки мы оставили.
За огородом у сарая была калитка.
Сразу за забором начинался лес.
Мы пошли по тропинке. Пётр Васильевич впереди. Он всё оглядывался.
— Не отставать, молодёжь!
— А куда вы нас ведёте? — приставал Борька.
— Да вот, заведу в лесную чащобу, а там видно будет…
— Нет, правда, вы нам какую-нибудь разбойничью пещеру покажете, да?
— Нет, брат. С пещерами у меня в лесу туговато. Особо с разбойничьими. Ну да на что-нибудь любопытное набредём. Скажем, вот, пожалуйста… — Пётр Васильевич остановился. — Только тихо, не спугните. Видите? — показал он рукой. — Лось.
— Лось?!
— Где лось?!
— Да вот, перед вами.
Мы стали смотреть, куда показывал Пётр Васильевич, и наконец увидели. Настоящий лось, только весь из снега. Это он вылепился так оттого, что снег падал на ветки. И до чего похож! Прямо будто живой и притаился. Нас разглядывает.
— Дело рук самой природы. Себе на забаву. Да и нам тоже…
— Надо же! — удивился папа. — А ведь могли пройти мимо и не заметить!
— Это что-о!.. Только присказка, — усмехнулся Пётр Васильевич. — Пошли дальше.
Теперь мы с Борькой смотрели по сторонам, будто мы охотники. И вдруг…
— Стойте! — кричу. — Рысь на дереве!
— Где?!
— Да вон!
— Ты чего пугаешь! Какая это тебе рысь?! — кричит Борька. — Рысь с кисточками на ушах. А это — большая кошка! Да ещё деревянная!
— Стоп, братцы! Не кошка, а кот, — сказал папа. — Похоже, мы из присказки в сказку попали. Ну конечно! «У Лукоморья дуб зелёный; златая цепь на дубе том…»
— «И днём и ночью кот учёный…»
— «Всё ходит по цепи» кругами…
— Борька! Не «кругами», а «кругом»!
— Ну как, Пётр Васильевич, мы угадали?
А Пётр Васильевич засунул руки в карманы, уткнулся носом в воротник и только посмеивается.
— Может, и угадали… Вам виднее…
Мы с Борькой взобрались на этот могучий дуб и поздоровались с учёным котом за лапу. И цепь потрогали.
— Ну и лес у Петра Васильевича! — сказал папа.
— Да это так… полсказки, — усмехнулся Пётр Васильевич.
— Ещё только половина?!
— А где же вся?
— Да где же ей быть. В лесу, наверно…
— А мы увидим?
— Повезёт, так увидим.
И мы пошли дальше.
Долго шли.
Потом лес расступился, и на снежной поляне мы увидели… увидели витязя на коне. У витязя в руке копьё. А перед ним огромная голова в шлеме. Голова дула изо всех сил. У нее и щёки раздулись, и глаза прямо выкатились. Ну вот-вот унесёт ветром витязя вместе с конём. И пропадут они в чистом поле…
Всё это было как настоящее. Совсем не из снега. Из дерева: и конь с гривой, и пригнувшийся витязь с копьём, и заколдованная голова в шлеме.
— Да это же просто чудо — встретить в лесу такое! — сказал папа. — Чьих же рук это дело, Пётр Васильевич?
— Кто его знает…
— Неужели не знаете?
— Нет, не знаю. Как говорится по-музейному, «работа неизвестного мастера». Да и какая разница — чьих рук… Главное-то другое. Главное: выйдет человек на эту полянку и удивится. Хоть взрослый, хоть ребёнок. На то, видать, и сделано. Чтобы какое иное сердце порадовалось. А кто сделал — бог с ним, не важно. И вообще — дело десятое…
