Василий Великанов - Разбойник и Мишка

Борис торжествовал. И даже Таня не скрыла на этот раз своего восхищения.

— Знаете, девочки, это её Борис сам воспитал, — сказала она подругам. — Борис у нас ужасно упрямый — он чего хотите добьётся. Зимой на лыжах она его возила буксиром так быстро, что от машины не отставали. Я говорю правду, девочки, спросите у Бориса…

— Говори — не заикайся, ври — не завирайся! — отрезал Борис.

— Бо-ря, — умоляюще протянула Таня, — ты же сам говорил, что от машины с ней не отставал…

— Чудачка ты! Да мы с Норкой в кузове сидели.

Все засмеялись, а Таня чуть не заплакала от стыда и досады.

Однажды Борис пришёл из клуба радостно взволнованный:

— Мама, к нам в клуб приехал инструктор из Москвы, из спецшколы, и подбирает собак на дрессировку в поводыри.

— В какие поводыри? — не поняла мать.

— Поводыри слепых.

— Ты серьёзно?

— Честное слово! Он подобрал у нас пять собак. И мою Норку тоже. Он, мама, проверил у неё и слух, и зрение, и память, и внимание и сказал, что она очень способная для этого дела.

— Ну а как же ты? Тебе разве не жаль её отдавать?

— Жалко, конечно, но надо же. Ведь слепые-то — инвалиды войны. Он сказал, что это новое дело… Вот бы интересно, мама, посмотреть, как дрессировать её будут?

— Да, интересно, — согласилась мать.

— И знаешь, мама, он ещё сказал, что, наверно, Норку после дрессировки обратно в наш город вернут. Она ведь знает все улицы и будет хорошо водить слепого. Понимаешь?

— Понимаю, сынок, но не очень, — улыбнулась мать.

В разговор вмешалась Таня:

— Чудак ты, Борис! Он разыграл тебя, как мальчишку, а ты и поверил.

— Ничего не разыграл, — насупился Борис. — Он правду говорил.

— Совсем ты у меня собачником заделался, — улыбнулась мать.

Она протянула руку и хотела погладить сына по голове, но Борис отклонился:

— Вы всё ещё думаете, что я маленький…

Надежда Васильевна обняла детей и, прижимая к себе, проговорила ласково и укоризненно:

— Ну, будет вам колоться. Какие вы у меня ёжики — дотронуться нельзя…

Норку привезли в спецшколу, в дачное Подмосковье. Кругом были зелёные луга, рощи, светлые пруды. Деревянные дома окружены садами и огородами.

Собаки, привезённые из многих городов на специальную дрессировку в школу, размещались каждая отдельно в просторной вольере, обнесённой высокими стальными решётками. В середине каждой вольеры — небольшая землянка-конура. Жить в ней собаке очень удобно: летом в ней прохладно, а зимой тепло.

Первое время собаки, оторванные от родного дома, где они выросли, вели себя неспокойно: бегали по вольере от стенки к стенке и тревожно лаяли.

Тосковала по своему дому и Норка. У неё был грустный вид. Она тяжело вздыхала, временами позёвывала, а иногда тихо скулила, будто жаловалась на свою горькую судьбу. А вечерами она поднимала узкую морду кверху и протяжно тянула однотонную, тоскливую песню: «А-у… у-у!»

Новый хозяин — дрессировщик Васильев — успокаивал Норку:

— Ну что ты, дурочка, завыла, а? Скоро работать начнём, и всю твою тоску как рукой снимет.

Собака прислушивалась к спокойному голосу Васильева, пристально смотрела ему в глаза и постепенно затихала. Он выводил её на прогулку, но не спускал с длинного поводка, и она не могла резвиться так, как резвилась на воле с Борисом. Новый её хозяин был тоже хорошим, хотя и более строгим, чем Борис. Он кормил её пахучим мясным супом, чистил щёткой и купал в пруду. Ей было приятно, и она быстро привыкла к новому хозяину, а потом охотно стала выполнять всё то, чему её научили в клубе: «ко мне», «сидеть», «гуляй», «на место», «стоять»…

Однажды Васильев привёл Норку в рощу, на большую поляну, где был оборудован какой-то странный городок: тут стояли одноэтажные домики, на стенах которых висели настоящие почтовые ящики, вдоль домиков протянулись асфальтовые тротуары, кое-где были лестницы и столбы, рвы с деревянными мостиками, ямы, лужи, тумбы и даже узкоколейная железная дорога с переездом и шлагбаумом.

Васильев надел на Норку кожаную шлейку, она плотно обхватывала шею и грудь собаки. На спине от шлейки вверх торчала тонкая стальная дуга. Дрессировщик уцепился за эту дугу левой рукой, как за поводок, а в правую взял трость. Затем он подал команду «Вперёд, тихо» и пошёл вслед за собакой, ощупывая тростью землю. Он уподоблялся слепому, не закрывая, однако, глаз, и учил собаку двигаться по свободному тротуару, на правой стороне улицы. Иногда он плотно закрывал глаза, чтобы яснее себе представить, как слепой чувствует себя. На миг Васильев погружался в тёмную бездну и тут же открывал глаза. Тяжело было без привычки. Будто в подземелье каком-то, и не знаешь, куда идти.

Норка шла послушно — ведь это так нетрудно. Но её надо было научить понимать и обходить все «человеческие препятствия» — вернее, препятствия для слепого. Сначала она стремилась «срезать углы» при переходе через улицу, как это делают обыкновенно все собаки, а через небольшие препятствия пыталась прыгать и тащила за собой человека. Но Васильев не шёл за ней, он упирался и говорил строго: «Нельзя!» Норка оттопыривала одно ухо и отрывисто лаяла: «Ам!» Вероятно, она спрашивала: «В чём дело?» Она по-своему недоумевала: почему эти улицы надо переходить непременно на перекрёстках, да ещё под прямым углом? И почему сильный человек не может перепрыгнуть небольшой ровик или бревно? Васильев осторожно обходил бревно стороной, а через ровик переходил по мостику. Так должен поступать слепой.

Когда Норка стремилась перепрыгнуть небольшие предметы, лежащие на её пути, Васильев спускал поводок до земли и задевал им за этот предмет. Собака рвалась вперёд, а поводок больно дёргал её назад. Да, лучше уж обойти стороной. Эти предметы Норка быстро научилась обходить, но препятствий выше её роста она не чувствовала. Но ведь там, где собака пробегала свободно, не глядя вверх и не замечая препятствия, человек может задеть головой. Васильев останавливал Норку перед высокой перекладиной и, постукивая по ней палкой, говорил: «Нельзя, обход» — и при этом тянул собаку за поводок в сторону. Нет, она всё-таки не чувствовала никакой опасности в этом препятствии и старалась прошмыгнуть под перекладину. Тогда Васильев сделал так, что перекладина упала на Норку в тот момент, когда она хотела пройти под ней, и больно стукнула по шее. После такой неприятности Норка стала посматривать вверх и обходить всякое высокое препятствие, расположенное на уровне человеческого роста и даже выше.

— Ну как, Норка, теперь поняла? То-то, упрямая… — сказал Васильев и улыбнулся.

После каждого исполненного приказания хозяин говорил ей: «Хорошо… хорошо…» — и поглаживал при этом по голове сильной, мягкой рукой. А то и давал кусочек вкусного варёного мяса. На ремешке, перекинутом через плечо, висел& у Васильева парусиновая сумочка. Как только Васильев опускал в неё руку, собака нетерпеливо переступала с ноги на ногу и не сводила с него влажно блестевших тёмных глаз. Получив кусочек мяса, Норка виляла хвостом и беззвучно оскаливала большие белые зубы, будто смеялась от удовольствия.

Васильев научил её уступать дорогу машинам, повозкам, верховым, но бесшумному велосипеду, к которому Норка привыкла у Бориса, она не хотела уступать. А ведь велосипед может сшибить слепого. Пришлось во время дрессировки нарочно наехать на неё. Норка обозлилась и стала бросаться на всех велосипедистов. Пришлось отучать её от этой дурной привычки.

Через два месяца дрессировки в лесном городке Васильев направился с Норкой на окраину Москвы.

Попав на бойкую городскую улицу, Норка сначала испугалась и попыталась увести «слепого» в боковые, более тихие улицы. Но Васильев её не пускал.

— Нельзя, прямо вперёд! — строго приказал он.

Попробовал Васильев обратить внимание Норки на световые сигналы уличного движения, но она не поняла их. Она от природы страдала, как и все её сородичи, дальтонизмом: не различала цветов. Но зато, приученная понимать жесты, она замечала изменения в положении милиционера-регулировщика. Когда милиционер своей полосатой палочкой приостанавливал движение машин, Норка смело устремлялась вперёд, ведя за собой хозяина.

Наконец Васильев повёл её туда, где было особенно — много людей: на вокзал, базар и скверы. Норка шла точно прикованная к своему хозяину и не проявляла к людям никакого интереса, кроме одного: как бы не столкнуться с ними и свободно провести своего «беспомощного» хозяина. А хозяин иногда так притворялся слепым, что даже надолго закрывал глаза и шёл за обученной собакой свободно, смело, не чувствуя уже никакого страха перед чёрной бездной. Он шёл за своим поводырём и думал: «Хорошо… хорошо… Мой неизвестный друг — слепой — получит надёжную опору в ходьбе».

Через три месяца такой специальной подготовки был устроен выпускной экзамен собакам — поводырям слепых. Каждый дрессировщик подготовил несколько собак, и теперь учителя волновались за своих «учеников». Не сорвутся ли? Ведь столько в них вложено терпеливого, настойчивого труда…