Кристине Нёстлингер - Ильза Янда, лет - четырнадцать

А потом она еще кричала, что не выпустит меня больше из комнаты, и не будет со мной разговаривать целый месяц, и пусть я не жду от нее подарков ко дню рождения.

Когда мама вышла из комнаты, ко мне пришел Оливер.

– А правда, где ты была? – спросил он.

– В кино, – сказала я.

– А меня ты в другой раз возьмешь?

Я кивнула. Дверь в комнату отворялась. В нее заглянула советница.

– Оливер, сейчас же уходи отсюда! Сей­час же!

Но Оливер не хотел уходить. Тогда совет­ница вошла в комнату и схватила Оливера за руку.

– Тебе пора спать, Оливер, – сказала она.

Оливер защищался от советницы как умел, но ничего поделать не смог – она была силь­нее его.

– В другой раз она возьмет меня с со­бой! – крикнул он.

– Куда она тебя возьмет? – спросила советница и выпустила руку Оливера.

– Не скажу тебе! – крикнул Оливер и, отскочив от советницы, помчался мимо нее в туалет. Там он заперся, и советнице пришлось еще добрых полчаса, стоя перед дверью, стучать в нее, уговаривать его и грозить, пока нако­нец Оливер не вышел.

Вскоре после того, как советница вымани­ла Оливера из уборной, пришел домой Курт. Наверно, он опоздал, потому что я слышала, как советница сказала:

– Ну наконец-то, ужин чуть не остыл.

Потом Курт, видно, заглянул на кухню, где была мама.

– Добрый вечер, детка, что нового? – спросил он ее в том печальном тоне, в каком у нас теперь, после исчезновения Ильзы, обычно спрашивают о «новостях».

– Ничего, совсем ничего, – ответила мама рыдающим голосом, и Курт снова спросил:

– Что случилось? Что-нибудь случилось? Полиция?..

И тут вмешалась советница:

– Да нет! Полиция все только спит да штрафует. Она палец о палец не ударит. Но эта, эта...

Я точно представила себе, как советница, стоя в дверях кухни, указывает на дверь мо­ей комнаты.

– Что с Эрикой? – спросил Курт. Советница завопила, что я вела себя совершенно неслыханно, мама, рыдая, повторяла, что я уже тоже начала шататься неизвестно где, а Оливер выбежал из детской и крикнул:

– Она ее отлупила! Знаешь, как отлу­пила.

– Кто кого отлупил? – спросил Курт.

– Мама – Эрику! – крикнул Оливер.

Советница прошипела, что это вообще ду­рацкий вопрос.

– Так далеко дело еще не зашло! Пока не зашло! – провозгласила она. – А дойдет и до этого. Будет и наоборот!

Но тут Оливер крикнул, что он больше не любит маму.

– А что она лупит Эрику!

– Замолчи, как ты разговариваешь со своей матерью! – возмутилась советница.

Оливер высунул язык и сказал «бе-е-е». Мама пригрозила ему пощечиной. И тут вдруг раздался крик Татьяны: она требовала, чтобы Курт посадил ее к себе на плечи.

Еще долго за дверью моей комнаты стоял такой крик и рев, что я не могла разобрать ни слова. Громче всех ревела Татьяна. Как я узнала потом, она хотела вскарабкаться на плечи к Курту, но, добравшись до середины заданной высоты, свалилась вниз и сбила с ног Оливера, и Оливер упал, а Татьяна упа­ла на него, а мама утверждала, что во всем виноват Курт, потому что, когда Татьяна карабкалась, он не оказал ей никакой под­держки.

Наконец эти крики перешли в ласко­вое бормотание – все успокаивали Татьяну. Потом голоса отдалились.

Я легла на кровать и долго глядела в по­толок. Я попробовала представить себе что-нибудь приятное, но это мне не удалось. Потом дверь моей комнаты отворилась. Вошел Курт. Он звал меня ужинать. Но я мот­нула головой.

– Пошли, не глупи, ну пошли! – сказал он.

Я опять мотнула головой. Я и в самом деле не хотела есть. У меня вообще не было ника­кого желания увидеть маму и советницу.

– Я прошу тебя, Курт, – крикнула мама из кухни, – если она не хочет, пусть не идет!

– Ну пошли, пойдем, сделай это для ме­ня, – сказал Курт.

Курт так редко просит меня о чем-либо, что я решила уже было встать и пойти вместе с ним в гостиную, но тут в раскрытую дверь заглянула мама и начала снова меня ругать. Тогда я опять легла на кровать. Мама крича­ла истошным голосом:

– Да оставь ты ее, Курт, эту даму! Она, видите ли, обиделась! И правда, слыханное ли дело – как это я посмела вывести ее на чистую воду!

– Я тебя очень прошу! – вздохнул Курт и с отчаянием посмотрел на маму.

– Что это значит – я тебя очень про­шу! – крикнула мама. – Я что же, должна спокойно смотреть, как она шатается неиз­вестно где и... и... и...

– И что, ну скажи, пожалуйста, что? – спросил Курт.

Прежде чем мама успела ответить, подско­чила советница.

– Курт, – прошипела она, – я нахожу, что ты ведешь себя просто гротескно! Все имеет свои границы!

– Все действительно имеет свои границы, – сказал Курт. И еще: – Вы мне на нервы действуете!

Советница стала глотать воздух, словно рыба, вытащенная из воды. Мама снова раз­рыдалась. Оливер протиснулся между совет­ницей и мамой в мою комнату и заявил:

– Да Эрика просто была в кино! А в дру­гой раз она и меня возьмет!

Оливер – это уж точно – не собирался ме­ня продавать. Просто он еще слишком мал, чтобы держать язык за зубами и хранить тайны.

__ Ты правда была в кино? – спросил меня Курт.

Я кивнула. Он полез в верхний карман своего пиджака и достал бумажник.

– Кины нынче дорого стоят,– сказал он.– На твои карманные деньги этого себе никак не позволишь. – Он вынул бумажку в пятьдесят шиллингов и дал ее мне.

Советница глядела теперь на него, как вытащенная из воды рыба, когда торговец стукнет ее по голове. Как смотрела на все это мама, я сказать не могу. Мама повер­нулась спиной и вышла из комнаты.

– Я тоже хочу деньги, – сказал Оливер и протянул руку.

– Когда ты пойдешь в кино, ты тоже по­лучишь деньги, – объявил Курт. А мне он сказал: – Вот так. А теперь пошли ужинать! Мы не позволим испортить себе аппетит.

У меня, правда, и сейчас еще не было ника­кого желания видеть лица советницы и мамы. Но мне не хотелось разочаровывать Курта.

Мама и советница сидели за обеденным столом, как на похоронах. Курт делал вид, что ничего не произошло. Он говорил со мной, с Оливером и с Татьяной. Время от времени он обращался с каким-нибудь вопро­сом к маме, так, насчет каких-нибудь пустя­ков. Мама каждый раз отвечала ему только «да» или «нет». Тогда Курт спросил что-то такое, на что нельзя было ответить ни «да», ни «нет». И мама вообще ничего не ответила.

– Она на меня сердится, – сказал Курт Оливеру и подмигнул ему.

– Почему она сердится? – спросила Татья­на.

– Понятия не имею, – ответил Курт.

– Почему ты сердишься на папу? – спросила Татьяна.

– Да я на него вовсе и не сержусь, – сказала мама Татьяне, а Оливер сказал Кур­ту:

– Да она на тебя вовсе и не сердится.

А Курт сказал мне:

– Чудесно, она вовсе и не сердится.

Этот разговор был скорее похож на беседу в обезьяньем питомнике между его обитате­лями. И маме, как видно, показалось, что над ней насмехаются. Она отодвинула тарелку и встала.

– Тут всякий аппетит потеряешь, – ска­зала она и вышла из комнаты.

После ужина я отнесла посуду на кухню и поставила ее в раковину. Я вытерла стол в гостиной мокрой тряпкой, подмела крошки на полу. Мама была в это время в детской с Татьяной. Я слышала, как она читает ей книжку. Татьяне каждый вечер читают одну страницу.

Курт поставил телевизор на столик с коле­сиками и покатил его через переднюю в спальню. В гостиной больше нельзя смот­реть телевизор, потому что советница спит там на диване, а спать она ложится уже в половине десятого.

Я была в ванной, чистила зубы и думала: ну, на сегодня скандал, кажется, окончен.

Но как я ошиблась! Как раз в тот момент, когда я вытирала со щеки зубную пасту, а Курт протаскивал телевизор вместе со сто­ликом через дверь спальни и я его спросила, не помочь ли ему, как раз тут-то и раздал­ся звонок в дверь. Я поглядела на часы. Было без десяти девять. Без десяти девять к нам очень редко кто приходит. Во всяком случае, без десяти девять к нам может прийти только тот, кто заранее позвонил и кого здесь ждут. Но сегодня не ждали никого.

У меня заколотилось сердце. Я подумала, что этот звонок обязательно как-то связан с Ильзой. Это из полиции! Сердце мое заколо­тилось еще сильнее: «А вдруг это сама Ильза?»

Кажется, Курт тоже подумал что-то в этом роде – он застыл в дверях спальни и молча глядел на входную дверь. Снова раздался звонок. Курт сделал над собой усилие, взгля­нул на меня и сказал:

– Может быть, это лифтерша?

Я стояла ближе к входной двери, чем Курт, но мне не хотелось открывать дверь. Я не верила, что это лифтерша, а еще я была в ночной рубашке. А на ночной рубашке впере­ди не хватало двух пуговиц.

– Я открою! – сказал Курт.

Но раньше чем Курт успел протиснуться между дверью спальни и телевизором, мама и советница оказались уже в передней. И Оливер с Татьяной тоже.