Наринэ Абгарян - Всё о Манюне (сборник)
В Товузе мы первым делом купили билеты на автобус в Кировабад. До отъезда оставалось полтора часа. Дядя Миша заглянул в столовую автовокзала, ознакомился с меню и повел нас на рынок, чтобы накупить еды, – кормить автовокзальными харчами не решился. У входа на рынок продавали большие лепешки какого-то подгоревшего на вид хлеба.
– О, – обрадовался дядя Миша, – жингялов хац! Вот этим мы и перекусим.
– А что это такое? – наморщили носы мы.
– Настоящая карабахская еда. Хлебные лепешки с разными сортами зелени.
– Очень вкусная еда, – зачастила торговавшая лепешками женщина, заговорщицки подмигнула нам и перешла на армянский: – Я сама армянка, родом из Карабаха, так что мой жингялов хац – самый правильный! Вот, попробуйте. – И протянула нам лепешку.
– О-о-о-о, – восхищенно зацокал дядя Миша, жуя хлеб, – давно не ел такого вкусного жингялов хаца! Давайте возьмем каждому по две лепешки и еще мацуна – запивать.
– Этот жингялов хац, который на пробу, я вам за так отдаю, – обрадовалась торговка и принялась складывать в стопку лепешки. – А хороший мацун я сейчас вам подскажу, у кого брать. Вон, видите ту женщину в синей куртке с капюшоном? Она торгует мацуном из буйволова молока. Марина, – крикнула она, перекрывая гомон толпы.
– Да! – откликнулась женщина в синей куртке.
– Продай этому мужчине мацун со скидкой. Он мой постоянный покупатель!
– На моем глазу, – шуточно козырнула женщина.
Через пятнадцать минут мы сидели в сквере возле автовокзала и, запивая вкуснючие лепешки освежающим мацуном из двухлитровой банки, вели разные разговоры, стараясь тактично не упоминать досадное недоразумение, случившееся с дядей Мишей в автобусе. Правда, как бы ни старались, все равно съезжали на эту тему.
– Пап, – трещала Манька, – а ехать сколько до Кировабада?
– Четыре часа.
– А представь, если эти старик со старухой тоже поедут в Кировабад? А если они снова начнут тебя ругать? Все четыре часа!
– Хм.
– Можно вытворить что-нибудь такое, чтобы они про твоего папу забыли, – отхлебнула из банки Каринка.
– Уймись, Чапаев. – Дядя Миша вытащил из кармана платок и протер длинные мацунные усы Каринки. – Ничего творить не надо, уж как– нибудь сам разберусь.
К счастью, старик со старухой остались в Товузе. Зато в салоне оказалось большое количество голодных пассажиров, которые, как только тронулся автобус, развернули свои припасы и начали увлеченно есть. Дух отварных яиц, колбасы, зеленого лука, пирожков с картошкой и солений витал над нами все четыре часа дороги. Мы с Манькой пели с удвоенным старанием – от запаха отварных яиц нас мутило так, как никогда прежде. Каринка всю дорогу счастливо проспала, благодаря чему мы вовремя прибыли на автовокзал города Кировабада. А то через час-другой вынужденного бездействия она выкинула бы очередной душегубский фортель, и нас бы высадили где-нибудь на полпути, посреди пустынных степей обдуваемого со всех сторон немилосердными осенними ветрами Азербайджана.
Время, которое мы провели в Кировабаде, к нашему огромному сожалению, промелькнуло одним мгновением. Не успел оглянуться – как уже наступило воскресенье – день отъезда. Но кое-что мы все-таки успели. Ба наконец-то после долгого перерыва побывала в гостях у Моти и вдоволь пообщалась с его женой тетей Зиной. Тетя Зина кормила гостей обильными, но бестолковыми блюдами, а на прощание вручила им ярко-малиновое, в оранжевый и голубой узор, покрывало. Ба развернула подарок и поцокала языком для проформы, но потом долго недоумевала, откуда берутся люди с такой страстью господней вместо нормального человеческого вкуса.
Мы заехали в гости к нашему дяде Мише – маминому старшему брату. У дяди Миши две дочери – Ирина и Алена, и замечательная жена тетя Света. Они сначала накормили нас сытным обедом, а потом повели гулять по городу. Первым делом мы заехали на кладбище к деду, потом зашли в большую армянскую церковь – поставили свечи за упокой душ наших ушедших родственников. В церкви было темно и нарядно, пахло сладким и дымным, мы зажмуривались и ловили отблеск желтых свечных огоньков уголками глаз. Эти отблески переливались на кончиках ресниц разноцветными гирляндами, от этого на душе становилось легко и радостно, как в новогодний вечер. Но у взрослых были печальные и сосредоточенные лица, каким-то другим чутьем мы понимали, что мешать им ни в коем разе нельзя, и поэтому, взявшись за руки, ходили по церкви, изучая иконы.
Потом мы долго бродили по городу. Катались на желтом пузатом трамвае, он лязгал и пронзительно гудел, подъезжая к очередной остановке. К нам подошла полная тетечка в темном платке, проверила талоны, называла маму «ай хала», а Сонечку – «гёзал гыз». Мы смотрели на нее во все глаза – на левой руке у тетечки была настоящая татуировка – голова кобры со вздутым капюшоном.
– Вырасту – сделаю себе такую же, – решила Каринка.
– Только через мой труп! – отрезала мама.
– Она раньше была пиратом. Когда их корабль утонул, ее спасли и доставили на берег моряки датского королевского флота. Вот она и пошла в благодарность работать кондуктором, – с серьезным лицом рассказывал нам дядя Миша.
Мы слушали, затаив дыхание, а взрослые прятали улыбки и перемигивались друг с другом.
Потом мы гуляли по центру города, ели сахарную вату, с испугом озирались на уродливых нищих, которые просили милостыню на тротуарах улиц.
– Вы, главное, не смотрите на них долго, – учила нас Аленка, – а то они очень злые. Могут камнем кинуть или палкой запулить.
Не глядеть на этих нищих во все глаза не представлялось возможным. Это были страшные калеки – с деформированными конечностями, ужасными горбами, в жутких отрепьях. Некоторые из них не только просили милостыню, но и торговали импортными товарами – сигаретами «Мальборо», жвачками и красивыми конфетами в золотистой упаковке.
– До чего же они страшные! – вздыхали мы.
– Это они днем страшные. Вечером вернутся домой, отцепят горбы, распрямят ноги и превратятся в обычных людей, – махнул рукой дядя Миша.
– А чего они себя днем уродуют? – не вытерпела я.
– Работа у них такая. Им медаль за уродство дают. Чем уродливее человек, тем больше медалей.
– Миша! – сделала бровки домиком мама. – Ну чего ты детям головы всякой ерундой забиваешь?
– А чего они мне безоговорочно верят? – встал руки в боки дядя Миша.
– Дядя Миша, ты что, врешь нам? – расстроилась Гаянэ.
– Не вру, а придумываю. Это разные вещи, понятно?
– Ага, – неуверенно кивнули мы.
– Понятно или еще раз объяснить?
– Если можно, объясни еще раз, дядя Миша.
– Например, я говорю, что небо зеленое. Как вы думаете, я вру или придумываю?
– Врешь, – тренькнули мы с Аленкой.
– Придумываешь, – отозвались остальные девочки.
– А вот и не угадали! Фантазирую я, ясно?
– Я-а-а-а-а-а-асно!
– А если я говорю, что небо красное, что это означает?
– Что ты врешь?
– Здрассьти! Это означает, что мы живем на Марсе. Марсиане мы, понятно? Инопланетяне. Глаза врастопыр, тело пупырчатое, на каждой руке по три пальца и еще восемь под мышками торчат!
– Чего восемь торчат?
– Пальцев торчат! Из-под каждой подмышки. А всё почему?
– Почему? – проблеяли мы.
– Потому что небо красное!
– Света, как ты с этим балаболом живешь? – периодически восклицала мама.
– Весело живу, – смеялась тетя Света.
А вечером мы чаевничали у бабули. Бабуля угощала нас творожной запеканкой и ореховым рулетом – рассыпчатым, коричным, тающим во рту. Папа съел по три куска рулета и запеканки, лег на диван и начал жаловаться на тяжесть в желудке.
– Вот, отравила родного зятя выпечкой, – подтрунивал над бабулей ее сын.
– Ну что ты такое говоришь, Миша, – ахала бабуля. – Мой зять – золото, разве можно его отравить?
– Чайная ложка крысиного яда – и «легким движением руки» золото превращается в чугун!
– Миша, – держался за бок папа, – не смеши меня, Миша!
– А чего Миша? Я уже сорок лет как Миша! Хоть бы кто мне за это медаль вручил! Или хотя бы грамоту!
– Ой-ай, – хватались за животики мама с тетей Светой.
Оба дня мы засыпали очень поздно – в три часа ночи. Никак наговориться не могли. В субботу нас выпустили во двор – поиграть. Азербайджанского мы совсем не понимали, поэтому Иринка с Аленкой работали переводчицами. Играли мы недолго, до того момента, как Каринка подралась с мальчиком Сеидом. Мальчик Сеид полез к ней с рукопашной, за что и поплатился – убежал домой весь в слезах, с большой шишкой на голове, жаловаться родителям. А мы благоразумно поднялись в квартиру бабули. Пусть взрослые сами между собой разбираются, мы свое дело уже сделали. Правда, родители Сеида приходить разбираться с нами не стали. Видимо, Сеид каждый день прибегал домой с новой шишкой, вот они и не придали значения еще одной ландшафтной неровности на голове сына.
