Инка + Дик = ? - Ася Борисовна Горская
«Интересно, встречу кого-нибудь из наших или нет?»
Не успела подумать, как:
— Октябрина, привет! С полным тебя выздоровлением!
Это Алик. Он приветствовал меня, широко улыбаясь (кстати, такой открытой улыбки я ни у кого больше не встречала).
— А про тебя уже знаешь кто спрашивал? Сам председатель! Почему, говорит, больше не приходит?
Я тоже обрадовалась встрече с Аликом. Забавный, даже потешный, он часто вдруг становился серьезным, сосредоточенным. Я ни разу не слышала, чтобы Алик сказал про кого-то зло или насмешливо.
— Октябрина, чего бы ты хотела больше всего на свете?
Я не могла ответить на этот вопрос однозначно.
— А мне нужно написать только одно стихотворение.
Я удивилась:
— У тебя уже столько написано, Алик.
— Это не то, Октябрина. Понимаешь, одно-единственное. Как, например, у Баратынского «Не искушай меня». Или, как у Тютчева, «Люблю грозу в начале мая».
— Но они же совершенно разные.
— Разные, конечно,— согласился Алик,— но я же сказал «например». А тебе какое из них ближе?
— Тютчевское,— не медля, ответила я.
— Это потому, что ты природу любишь, Октябрина. Ты — лирик.
— А ты... физик?
— Скорее всего, да. Но и без стихов не могу.
В это время мы проходили мимо дома, где живут Егоровы, и я невольно взглянула на их окна. Алик, видимо, уловил мой взгляд:
— Борис уехал. Ты разве не знаешь?
— Насовсем? — вырвалось у меня.
— Зачем насовсем? На каникулы. Ты забыла, что у нас каникулы, Октябрина? Но они кончаются уже через два дня,— поспешно добавил он.
Мне стало грустно. До начала занятий еще целых два дня! Помолчали.
— Алик, может, почитаешь что-нибудь?
— Зачем читать старое? А нового ничего не написал. Хватит гулять, Октябрина, опять простудишься. Можно, я провожу тебя?
Он не только проводил меня, но попросил разрешения зайти к нам. Мы так хорошо поговорили о многом. Алик внимательно рассматривал наш семейный альбом, и мне захотелось рассказать ему про папу, маму, дядю Андрея. Он так заинтересовался, такие вопросы задавал, особенно про дядю Андрея.
Потом пришли родители, и мы все вместе пили чай. Уходя, Алик сказал:
— Спасибо, Октябрина! За все спасибо!
«Вот чудак... Я должна благодарить его. Как это он сказал? Только одно стихотворение... Свое, настоящее...»
А пока мысли мои — сумбурные, а в душе такое предчувствие, словно должно случиться что-то очень хорошее. Берусь за учебники. «Догоняю» своих.
В МОСКВЕ
Пять дней в Москве пролетели незаметно, как пять интересных уроков в школе. Они жили в прекрасной гостинице МГУ на Ленинских горах. День начинался гимнастикой, завтраком, прогулкой по университетскому городку. Потом учитель шел по своим делам, ученик — узнавать Москву. Антон Семенович прежде, чем отпустить его одного, снабдил справочником, картосхемами и при этом советовал: «Лучше всего обращайся к людям».
В первый же день (это был день совместных прогулок) Борис удивился:
— Вы ориентируетесь, как коренной москвич.
— А я и есть коренной,— весело отозвался Антон Семенович,— когда-то пустил здесь корни, значит, коренным стал.
Борису очень хотелось расспросить, когда учитель «пустил корни» в Москве. Может быть, сам расскажет? Но Антон Семенович ничего больше не рассказал, может, вспоминать не хотел. Он вообще был скупым на слова, когда разговор заходил о его биографии. Борис еще раньше заметил, что учитель не любит говорить о себе.
Москва ошеломила Бориса. По натуре медлительный, он сначала почувствовал себя плохо до головокружения. Москвичи спешили, почти бежали, а он шел, как дома, не торопясь, размеренно, и потому все время кому-то мешал. Его обходили, объезжали, отталкивали, вежливо отстраняли. Он попробовал идти быстрее, еще прибавил шагу, пошел почти бегом, здорово устал, зато на другой день уже чувствовал себя «своим» и взглядом выделял «новичков».
Прежде всего, он побывал в Мавзолее, слился с единым нескончаемым потоком, почувствовал себя частицей его и, боясь потерять это ощущение, больше никуда не пошел. В другие дни он просто колесил по Москве.
И где бы ни был Борис, он ловил себя на том, что мысленно обращается к Инке Климовой; вместе с ней ходит по Третьяковке, рассматривает станции метро, стоит у Москвы-реки. Именно Инки недоставало ему, только с ней хотелось поделиться увиденным. Он заходил в телефон-автомат и слышал ее голос, видел веселые карие глаза, пушистые каштановые косички — и выходил из автомата, не снимая трубки. Борис купил ей маленькую записную книжку с видами Москвы, хотя знал, что никогда не осмелится подарить. Он уже не злился на Инку, что у нее есть кто-то, он решил, что будет бороться и станет лучше того, кому его предпочли. А если нет — он все равно будет любить ее, пусть даже безответно... Подумал так и испугался: впервые в мысли его проскользнуло это слово, он боялся повторить его, но чувствовал в себе постоянно.
Борис вышел из метро и увидел Антона Семеновича. Здесь, на одной из станций, они встречались каждый день ровно в шесть. Шли ужинать, потом гуляли по вечерней Москве.
Сегодня они наметили посетить широкопанорамный кинотеатр. Когда Антон Семенович попросил два билета, седая женщина в кассе предупредительно спросила:
— Оба взрослых, или сыну детский?
— Взрослых, конечно,— весело ответил Антон Семенович, сверкнув в сторону Бориса озорными черными глазами.
— Что, похож разве?
— Внешне не очень, но внутреннее сходство сразу чувствуется,— приветливо улыбаясь, отозвалась женщина и протянула два билета.
— Вот видишь, Егоров, люди замечают наше внутреннее сходство,— сказал Антон Семенович, когда они отошли от кассы.— Впрочем, как там у Евтушенко: «все мы братья прямо или косвенно».
Антон Семенович был сегодня необычайно возбужден, никогда еще Борис не видел своего учителя таким словоохотливым.
Слова кассирши вызвали у Бориса иную реакцию: ему сделалось грустно, что отца нет и не будет. Они купили мороженое, взяли в киоске газет, Антон Семенович улыбнулся, как старой знакомой, и девушке-киоскеру. Тогда Борис догадался, что просто у его взрослого друга хорошее настроение.
И верно, немного погодя, когда они в ожидании сеанса прогуливались возле кинотеатра, Антон Семенович признался:
— Случилась радость удивительная, Егоров. Я нашел человека, которого искал много лет и три
