Инка + Дик = ? - Ася Борисовна Горская

АСЯ ГОРСКАЯ

ИНКА+ДИК=?

ПОВЕСТЬ

Челябинск

Южно-Уральское книжное издательство

1982

ББК 84Р7

Р2

ББК 84Р7

Г70

© Южно-Уральское книжное издательство, 1982.

ИНКА

(Первый голубой конверт)

«Здравствуй, Дик! Ты хочешь быть моим другом? И я согласна дружить с тобой. Только, чур, это тайна. Никому, ладно?

Меня зовут Октябриной. Почему такое торжественное имя? А история совсем-совсем простая...

Пятнадцать лет назад жили-были на свете Он и Она. Были они счастливы потому, что любили друг друга, и еще потому, что бережно несли на руках Человека, который недавно появился на свет. Они бродили по осеннему городу и думали: как назвать Человека?

Шуршали под ногами кленовые листья, кружились в воздухе и маленькими солнышками ложились на белый накрахмаленный сверток, в котором беззаботно посапывал маленький человек. Им хотелось придумать необыкновенное имя. Вдруг Он остановился.

— Отвечай, Анюта, какой сейчас месяц?

— Октябрь, Дима, что за вопрос?

— Назовем нашу дочь Октябриной!

Впрочем, Октябрина — это имя «выходное», и у меня есть еще одно, «для повседневной носки», коротенькое, как школьная форма. Для этого от моего полного имени надо отделить ровно одну треть — и получится просто Ина. Все зовут меня Ина или Инка.

Я обещаю, Дик, быть с тобой откровенной. Иначе зачем нам дружба эта? И вообще «ты» и «я» для чего, Дик?

Для чего лепестки

Образуют венчик?

Почему из яйца

Вылупился птенчик?

Отчего у нас в лесу

Не растут тюльпаны?

И зачем муравью

Ноша великана?

Тайны есть на всех тропинках,

Возле каждого листка:

У личинки и былинки,

У цветка и мотылька.

Призадумайся, мой друг,

Все таинственно вокруг.

Интересно, «ты» и «я»

Тоже со значением?

Или так себе стоят,

Как местоимения?»

Инка написала традиционное «До свидания», потом, подумав, зачеркнула, заменив словами «Ну, пока, Дик. До следующей встречи». Сложила вчетверо светлый, почти прозрачный листок и сунула в почтовый голубой конверт. Уже засыпая, Инка услышала звонок, легкие мамины шаги, шум в прихожей (ура, папка приехал!), потом стало тихо-тихо...

И опять звонок — длинный, настойчивый. Ощутив в себе что-то новое: «Ах, да, это Дик»,— Инка окончательно проснулась. Звонил будильник.

БОРИС

Борис набросал чертеж, а расписывать задачу не стал, потому что четко представлял ее решение и был готов в любую минуту ответить у доски.

Учитель математики, Антон Семенович, имел привычку по ходу решения задачи опрашивать сразу несколько учеников: один начинал объяснение, продолжал другой, третий, так что весь класс был в напряжении, или «мыслил» (Антон Семенович любил это слово). И все же Борис находил время, чтобы расслабиться или просто помечтать (он занимал в классе удобную позицию на последней парте у окна).

В такие минуты скованность покидала его. Не мешали длинные ноги под партой. Не казались нелепыми большие руки. Он забывал про свои непослушные волосы, которые, как наэлектризованные, распадались от прикосновения руки. Глаза его, серовато-дымчатые, смотрели спокойно, даже равнодушно.

Думал Борис, в основном, о себе. Реже, по мере необходимости, о классе. И еще — об одном человеке, которому подражал и верил.

Класс он делил на математиков и всех остальных, а жизнь свою — на жизнь до Антона Семеновича и с Антоном Семеновичем.

Рос Борис раздраженным и замкнутым. Никому не верил, не имел друзей, был скучным и неуживчивым. Как можно было дружить с ним, если удачи и горести товарищей его совершенно не трогали? Он не умел радоваться за других, потому что самым несчастным считал себя. Завидовал всем ребятам, у кого были отцы, даже Топоркову, который ходил часто битый, с синяками («Ну, и поддал мне батя!»); и тем, у кого совсем не было отцов. Потому что у него и был отец, и не было отца.

Бориса никогда не били, на него даже не кричали. Отец, красивый и щедрый, приезжал на зеленых «Жигулях», привозил дорогие подарки, гладил Бориса по голове и уезжал в другую семью, где, наверное, делал то же самое: и дарил, и гладил. Мальчишки обступали «Жигули», просили прокатить, но отец всегда торопился: он был большим начальником.

— Ну и жмот,— выговаривали мальчишки, когда «Жигули» скрывались за поворотом. Борису казалось, что это относится и к нему. Тогда он выносил из дома и раздавал мальчишкам отцовские подарки, но они все равно не дружили с ним.

Мама приходила с работы всегда чистая, улыбающаяся, но Борис морщился: отказывался есть свежее, горячее; просил, требовал и возможное, и невозможное. Мама не отказывала ему ни в чем.

— Егоров, как ты мыслишь?

Борис отлично переключался. У доски новенькая (Климова, кажется). Он не знал пока, к какой части человечества ее отнести, но сразу увидел, что помешало ей доказать теорему. И еще заметил мельком, что волнистые концы каштановых косичек, параллельно сбегающих по плечам, испачканы мелом. «Бедная, так трудилась, а решить не могла»,— с иронией подумал Борис и тут же забыл обо всем, кроме задачи. Взял мел и приступил к работе. Нравилось Борису Егорову решать эти задачи: с острыми, тупыми — любыми углами.

Может, он будет математиком. Как Антон Семенович. Но учитель любил не только математику, он любит школу, людей. А у Бориса это чувство любви стало «прорезаться» совсем недавно, даже по отношению к самому близкому человеку... И опять Борис «покидает» класс, попадая в тот незабываемый день.

...Мама стояла у окна, на голубую кофточку капали слезы, и в тех местах, куда они падали, появлялись синие горошины. Борис удивленно смотрел на эти горошины. Нет, он не расстроился, просто непривычно было видеть маму такой, и он слегка прижался к ней, разглядывая «синие слезы».

— Боренька, понимаешь, нет больше папы у нас. В воскресенье... разбился...

Мама еще что-то говорила, гладя Бориса по голове, но он плохо слышал: только понял, что отец разбился, что больше никогда не приедет, и «Жигули», значит, тоже погибли. Ему даже не было жалко отца,