Карл Векен - Аннемари и капитан
В последние дни апреля мы вообще больше не выходили из бомбоубежища. Бомбили так часто, громыхало так громко, что голова кружилась.
Вокруг бегали какие-то люди, похожие на привидения. Пахло разрушением и дымом. Женщины иногда начинали вдруг кричать, а потом падали. Мы, дети, забивались в самые дальние, самые тёмные углы убежища.
— Пора кончать с этой так называемой «защитой отечества», — говорила бабушка. — Дождутся, что от Берлина вообще ничего не останется.
Повсюду лежали трупы.
Потом пришла весть, что Гитлер покончил самоубийством.
— Хоть раз в жизни этот подлец сделал что-то разумное, — сказала бабушка. — Только вот опоздал на двенадцать лет!
В один прекрасный день прикатили русские танки. Земля так и гудела под их гусеницами. Война кончилась.
Один советский танк остановился перед нашим домом. Солдаты вылезли из него. Они смеялись и обнимали друг друга. Потом они вошли в убежище.
Солдаты дали мне хлеба и леденцов. Это был просто праздник. Они поехали дальше, но женщины не решались выйти из убежища, потому что думали, что их убьют или сошлют в Сибирь — так писали тогда в газетах.
— Вы и до сих пор все этому вранью верите? — спросила моя бабушка.
К вечеру в убежище вошёл советский офицер И сказал нам по-немецки:
— Идите в свои квартиры, убирайте — войне конец! Мы всегда знали, что она окончится в Берлине!
Солдаты были счастливы.
— Война капут! — повторяли они всё снова и снова.
Бабушка подала им руку и сказала:
— Гитлер капут!
Старый усатый солдат обнял её. Вечером они пели красивые песни, каких мы раньше никогда не слыхали, и играли на гармошке.
На многих окнах висели белые флаги из простыней, а на нескольких развевались красные. Я удивлялся некоторым жителям нашей улицы. Они просто одурели от радости; смеялись, плакали, обнимали солдат…
Бабушка показала мне одного человека с белыми как снег волосами. Лицо у него было бледное-бледное.
— Посмотри на него. Двенадцать лет нацисты держали его в тюрьме. Раньше волосы у него были чёрные.
— Двенадцать лет? А он что — преступник?
— Какой он преступник! Если бы все были такие, как он, не было бы всего этого позора!
— Разве так бывает, что хороших людей сажают в тюрьму? — спросил я, боязливо поглядывая на седого человека.
Всё вышло не так, как писали в газетах. Мы стали убирать улицы. Солдаты давали нам хлеб. К нам, детям, они относились очень хорошо. У меня всегда были леденцы, я всё ходил и сосал их.
А сейчас я расскажу о моих друзьях: о Боксёре и Деревянном Глазе. Боксёра по-настоящему зовут Вольфганг Лютге, и он совсем не так опасен, как его прозвище. Он в очках и очень добродушный. Он уже тогда много чего знал и про всё нам рассказывал и делился с нами куда честнее, чем мы с ним. Сейчас-то это всё по-другому. Я любил его, и мама с бабушкой тоже говорили, что он очень милый мальчик. А вот второй, Деревянный Глаз — а на самом деле его зовут Пауль Шульце, — он им совсем не нравился. Но мы с Боксёром очень его уважали. Потому что он вообще ничего не боялся. Правда, он был тогда отчаянный озорник, ну а мы-то какие были? Просто мы это не так явно выказывали.
Офицер, который вывел нас из бомбоубежища, стал нашим другом. Его звали Сашей, и он даже часто брал нас с собой, когда ехал куда-нибудь на машине. Никогда ещё я не жил так здорово. А главное, пальбы и бомбежки больше не было и можно было всю ночь спать спокойно.
— Это оттого, что мир, — сказал Саша. Он подхватил нас всех троих на руки и поднял вверх. — Эх вы, мелюзга, понимаете, мир! Только теперь и начинается настоящая жизнь…
Саша много рассказывал нам о своей жизни. Боксёра он называл «профессор» и говорил, что ему надо будет пойти учиться дальше.
— У нас нет денег, — сказал Боксёр. — Папа убит на войне. Я буду столяром, инструменты у меня уже есть.
Саша улыбнулся с таинственным видом:
— Ты меня ещё вспомнишь!
Он дал нам свой адрес: «Москва, Никитский бульвар, 43. Саша Борисов». Кто знает, может, когда-нибудь мы приедем в Москву и найдём его.
Бедный Берлин! Развалины, грязь. Вечером мы возвращались домой чумазые как поросята. Бабушка сшила мне из старого костюма штаны и куртку. Ботинки стали мне малы, а новые купить было негде. Но было ещё тепло, и мы бегали босиком.
Потом Саша и солдаты уехали, и нам стало грустно. Взрослые убирали улицы, мы им помогали — всё-таки какое-то развлечение. Но очень уж после этого хотелось есть.
Голод стал нашим постоянным спутником. Куда бы мы ни шли, он был с нами. Продукты выдавали строго по норме. Бабушка считала куски хлеба. Когда она его резала, у меня текли слюнки. Мне хотелось съесть весь хлеб сразу, но бабушка говорила:
— А потом что будешь делать?
Деревянный Глаз придумал игру, которая чуть не кончилась плохо. Он собирал патроны. Мы высыпали из них порох и делали длинную змею. А потом её поджигали. А ещё мы сперва зажигали огонёк, потом бросали на него патроны и радовались, что громыхает так громко. Как выстрелы. И вдруг Деревянный Глаз закричал… Его брюки вверху на ноге были разорваны, капала кровь. К счастью, это оказалось не так страшно — царапина.
— Кончаем с этим, ребята, — сказал Боксёр. — Всё!
Мы никому не рассказывали об этом случае, а Деревянный Глаз дома уж как-то выпутался.
Новая «игра» была — меняться. В ней была горькая правда жизни. У взрослых тоже тогда всё шла мена: брюки на хлеб, кольцо на сахар, отрез на мясо, салат на полотенце. Все вокруг нас менялись. А тут ещё началась спекуляция. Некоторые на этом зарабатывали. Мы, дети, подражали всему этому. Мы собирали окурки и за табак получали хлеб и деньги. На хлеб можно было выменять что угодно, все были голодны.
В один прекрасный день мы узнали большую новость.
— Знаете, что школа открывается? — сказал Боксёр.
— Ну и пусть открывается, нам-то что, — сказал Деревянный Глаз.
— Так ведь нам уже шесть лет — мы тоже в школу пойдём.
— Главное — остаться всем вместе!
Мы решили пойти посмотреть нашу школу. Один её угол был разрушен — развалины, битый кирпич. Целые оконные стёкла можно было пересчитать по пальцам. И это называется школа?
Вот так школа! А может, она изнутри лучше? Мы смело вошли в дверь и увидели осыпавшуюся штукатурку, снятые с петель двери, обломки парт. Какой-то человек вышел нам навстречу.
— Хотите помочь? — спросил он.
— Не… — сказал Деревянный Глаз. — Мы хотели нашу школу посмотреть.
— Вот как, — с улыбкой сказал человек. — А из какого вы класса?
— Ни из какого, — ответил Боксёр, — мы только ещё в первый пойдём.
— Все трое?
— Все трое. Нам уже шесть.
— Это здорово, — сказал человек и протянул нам руку: — Познакомимся. Я как раз ваш директор школы.
Деревянный Глаз покашлял и собрался уходить. Тут я набрался храбрости:
— А когда школу откроют?
— Первого июля. Пусть ваши мамы придут, вас запишут. И начнёте заниматься. Ну-ка пойдёмте, я вам что-то покажу!
Мы поднялись по лестнице наверх. Перед комнатой без дверей мы остановились.
— Вот ваш класс. Он вам нравится?
— Не! Ничуть не нравится, — сказал Деревянный Глаз. — Наше бомбоубежище лучше.
Директор рассмеялся:
— Когда вы снова придёте, тут будет по-другому.
Так мы познакомились с директором Гермесом, который потом не раз выручал нас из беды.
Дома уже знали про эту новость, потому что по городу были расклеены объявления, что нужно записывать детей в школу.
— Ну что ж, самое время, — сказала бабушка. — А то эта команда и вовсе одичает! Пора учиться!
Мы всем рассказывали, что идём в школу, и здорово воображали. Боксёр, Деревянный Глаз и я записались в один день. Правда, тут мы слегка оробели. Даже Деревянный Глаз притих, когда директор Гермес узнал нас.
— Ну как, хотите учиться в школе?
— Да, — ответили мы с Боксёром.
Деревянный Глаз отвернулся, покашлял и сказал:
— Там видно будет.
Мать толкнула его в бок. Он поглядел на неё с решительным видом:
— Этого наперёд не узнаешь!
— Конечно, — сказал директор Гермес, — сперва нужно выяснить, что тут, в школе. Если тебе покажется что не так, приходи ко мне. Договорились?
— Ладно, приду, — серьёзно ответил Деревянный Глаз.
Теперь нам при каждом удобном случае напоминали, какие мы уже взрослые.
Погодите, в школе вас проучат! В школе вы так себя вести не будете, там порядок! В школе так громко не разговаривают! Вот узнаете! Вот получите!
Мы все чувствовали страх перед этой развалиной, перед этой огромной коробкой, в которую нас собирались посадить и где нам грозили побои, оставление после уроков и дополнительные задания. Нам хотелось повременить ещё хоть годик. Деревянный Глаз заявил дома, что у него болит живот. Разве он может ходить в школу? Мать уложила его в постель. И, понятно, он быстро выздоровел.
