Людмила Матвеева - Шесть тетрадок

Они сидят вечером в классе. В батареях булькает вода, за синими окнами ветер качает дерево, когтистые ветки царапают по стеклу. А в классе тепло.

— Мишка, записывай ты, — говорит Борис с чужого двора.

— У меня почерк некрасивый. Пускай Таня пишет, у неё почерк красивый. — «Она и сама красивая», — хотелось ему добавить, но он не добавил.

И Таня пишет:

«Это было два года назад. Тысяча девятьсот тридцать первый год. Первые буровые вышки — начало метро».

«Август. Начала выходить метростроевская газета «Проходчик». Некоторые номера печатались на татарском и башкирском языках. Потому что на метро приехало много людей из татарских и башкирских деревень. Они плохо знали русский».

«Тридцать третий год. Март. Первая комсомольская шахта на площади Свердлова».

«Май. Первая тысяча комсомольцев пришла по призыву. Фабрики и заводы отдавали лучших. Для метро не жалели».

«Почти все рабочие и служащие Москвы работали на шахтах метро в выходные дни или вечером. Наши мамы и папы и учителя нашей школы тоже работали на субботниках».

«Тридцать четвёртый год. Август. На Комсомольской площади уложен последний кубометр бетона. Готов тоннель!»

«Сентябрь. Почти закончены «Арбатская», «Смоленская». Начинается отделка «Красных ворот». Там будут настоящие красные ворота из мрамора».

«Бригада проходчиков товарища Ютта отвела подземную газовую трубу. Было опасно: если прорвётся газ, могли отравиться. Работали в противогазах. Трубу не повредили, и всё кончилось хорошо».

«В Берлине строителям метро мешали плывуны. В Париже — неровная местность — много холмов, рек. В Лондоне очень запутанное подземное хозяйство — трубы, кабели. В Мадриде — средневековая планировка города: кривые, узкие улицы.

В Москве было всё это вместе. И остатки древнего города, и реки, и плывуны, и холмы, и хитрая паутина подземных труб и электрических кабелей под высоким напряжением».

«А девочка Надя, чего тебе надо?»

Мишка пришёл в редакцию и сразу покосился на маленькую дверь. Страшный плакат был на месте: череп и кости, как на столбе с проводами, по которым идёт ток. Мишка больше не мог терпеть и не знать, что за этой жуткой дверью. Он решил: «Сейчас спрошу». Но Мельниченко быстро прошёл мимо него и сказал:

— Мишка! Сейчас я спешу, не поговорим. Под выходной вечером приходи во двор на Мясницкой, сорок восемь.

— Приду, — только успел сказать Мишка, и Мельниченко сразу ушёл.

Всегда в редакции спешка…

Во дворе зашлись гармошки, отчаянно плясали парни. Мельниченко сидел на стуле, который кто-то вынес во двор, качал своей лохматой головой. Буйный пляс, смелый пляс. Мельниченко не умеет так, а то бы он сейчас всем доказал. Сидит на стуле, а ноги пританцовывают на месте.

И Мишка рядом стоит.

Аким, мастер, у которого Самойлов живёт, вприсядку вокруг двора пошёл — эх, разойдись, народ!

А вечер тёплый, тихие облака замерли на одном месте, небо светлое.

Аким топочет каблуками, кажется, сейчас под ним земля провалится. И особенно тихой кажется рядом с ним тоненькая девушка в белом платье с оборками на подоле. Она танцует застенчиво, и движения плавные, нежные. Руки лёгкие, маленькие ноги в парусиновых синих тапках. Да это же Милочка-Матрёшка.

— Милочка лучше всех танцует, — говорит Мишка.

— Да, — отвечает Мельниченко и грустно трясёт головой. Это, наверное, должно означать, что танцует-то она прекрасно, даже ребёнок понял. А к нему, Мельниченко, относится Милочка так себе. И это прискорбно.

Передёрнулась гармошка с танца на песню, запел с присвистом Серёга, все подхватили:

А девочка Надя, чего тебе надо?Ничего не надо, кроме шоколада!

Эта девочка Надя понимает, что к чему — шоколада. Не сказала: «супу» или «чёрного хлеба». Мишка вспоминает, как на Новый год ел шоколад. Он мог бы съесть сто плиток или двести.

— Вальс! — кричит Серёга.

И закружились по двору люди. Старенькие кофточки. Косоворотки с мелкими перламутровыми пуговками.

Вдруг свет в фонаре стал слабым. Из белого он стал жёлтым, потом красным и совсем погас. Больше не видно на деревянном столбе фонаря под железной тарелкой. Ничего, танцевать можно и в темноте. Гармонист играет, на гармонь не смотрит.

Прибежал парень, который дежурил у телефона, еле дышит, быстро бежал:

— Ребята! Шахту затопило!

Несутся по Мясницкой люди.

Мясницкая — теперь улица Кирова. Уютный душистый магазин «Чай» — китайские фонарики, самые вкусные конфеты в нарядных бумажках. Почтамт, светлый, огромный зал, и люди идут не спеша. В магазине «Свет» продаются настольные лампы под разноцветными абажурами, пылесосы и электрические машинки, в которых жарят хлеб, они называются тостеры: от подсушенного хлеба меньше толстеют.

Девочки в дублёнках. Мальчики в ярких куртках. Ноги длинные, глаза смелые. Идут себе по улице Кирова. Почему бы им не идти в своём городе, по своей улице Кирова?

А тогда?..

— Двадцатую затопило!

Аварийная комсомольская бригада прямо с танцев — на аварию. Стали откачивать воду вёдрами: если тока нет, то и насосы не работают. На вертикальной лесенке стоит живой конвейер, вёдра идут по рукам. От Серёги к Мельниченко. Милочка. Аким. Зина Шухова. И Мишка в своей беретке. Жалко, не видит его Таня Амелькина. Пусть стоит он не в шахте, а наверху, но всё равно он таскает, передаёт вёдра, не задерживает цепочку — из шахты полные, в шахту пустые.

— Как там вода?

— Меньше не становится! Давай пустые вёдра!

Долго работают. Мишку прогнали, он сидит на ящике в стороне. Почти не убывает вода. Но нельзя перестать таскать вёдра: будет прибывать вода, погубит шахту. Не прибывает — и то хорошо.

— Ура! Ура!..

Дали свет. Сразу заработали насосы. Теперь всё. Теперь не страшно.

Мельниченко ещё больше похудел за один вечер.

— Милочка, ты куда?

— А ты?

— В редакцию. Надо написать отчёт о сегодняшней аварии. Как трудились люди! Перепечатаешь? Только срочно, прямо сейчас.

— Что делать? У тебя, Мельниченко, всегда всё срочно и всё прямо сейчас.

«Глаза у неё круглые, весёлые, щёки розовые — Матрёшка и Матрёшка», — думает Мишка.

Мельниченко вдруг спохватывается:

— А где у нас Мишка? Мишка, спать!

А Мишка вот он, здесь. Он бы и до утра не ушёл, но надо домой.

Мишка давно спит на своём сундуке. Мельниченко пишет статью, передаёт Милочке-Матрёшке листки, она печатает быстро, как всегда. Хотя пальцы дрожат от тяжёлых вёдер.

Серое утро над Москвой. На тротуаре раскричались воробьи. Из депо вышел трамвай и грохочет своими пустыми вагонами.

— Милочка, сегодня придёшь на танцы?

У неё ноет спина, болят руки. Сейчас бы приткнуться где-нибудь и уснуть. Перламутровые пуговки на косоворотке у Мельниченко. Перламутровые пуговки на гармошке у Серёги.

Тряхнула головой:

— Приду.

«Анна унд Марта ба-аден»

Во дворе у стены лежит куча песка. Его привезли для ремонта, но пока он лежит здесь, в него можно играть.

Жёлтый, влажный, послушный песок. Если сделать подкоп и копать терпеливо, получится тоннель.

Я сижу на земле. Я копаю и забыла, что мама не разрешает сидеть на земле: пачкается новое пальто. Песок скользит сквозь пальцы, забивается в рукава.

— Так и есть, — говорит над моей головой Мишкина бабушка. — Маленькая девочка должна делать куличики, а она строит метро. Ведь ты строишь метро?

— Да, — отвечаю я. Стараюсь говорить смело, хотя боюсь Мишкину бабушку.

— Помешанные дети, — говорит бабушка и идёт к своему парадному.

— Куличики, — бормочу я, — подумаешь, куличики.

Я прорыла уже глубоко. Ещё немного, и тоннель пройдёт насквозь. Только длины рук не хватит, придётся копать с другой стороны. Тогда можно будет потом провести торжественную сбойку.

Подумаешь, какое дело — куличики. Я давно умею делать куличики, в детском саду научилась. Они получаются ровные, кругленькие. Каждый дурак умеет делать куличики. Только метро копать в сто раз интереснее.

— Метро копаешь? — говорит Мишка.

Я и не заметила, как он появился во дворе. Сразу становится весело. Мишка кладёт портфель на землю и говорит строго:

— Встань, всё пальто вывозила.

Потом он садится на песок рядом со мной.

— Копай с другого конца, — говорю я ему. — У нас получится настоящее метро, будет сбойка в торжественной обстановке.

Мишка копает быстро, песок летит из-под его рук в разные стороны.

— Смотри, Мишка, портфель засыплешь.

— Ничего. Немного осталось.

Я лежу животом на песке и заглядываю в наш тоннель. Он узкий и тёмный, и вдруг я вижу в глубине Мишкину руку.

— Готово! — кричит Мишка.

Он вытягивает руку из тоннеля и весело смотрит на меня. Блестят на солнце Мишкины волосы, подстриженные ровной чёлкой. Блестит буква «М» на Мишкиной беретке.