Геннадий Михасенко - Я дружу с Бабой-Ягой

— М-м, — мыкнул тот улыбаясь.

— Куда с его прозвищем в комиссары! — усмехнулся Рэкс.

— А с твоим-то? — взъерошился Димка, подаваясь к Рэксу. — У меня хоть прозвище, а у тебя фамилия такая, что тебе вон Егор Семеныч даже ведра не хотел давать!

— Ну и замолкни!

— Рэксина!

— А не возьмешься ли ты, дядя Ваня, еще и комиссарить по совместительству? — улыбнулся Филипп Андреевич.

— Н-н-навара не будет. Сторож-то оно, тых-тых-тых, вернее, — слукавил дядя Ваня. — А по секрету, я ваш дебаркадер сторожу уже с мая месяца!

Так вон это чьи огромные сапоги наследили в каюте, вон чьи прожженная телогрейка и чайник с корой вместо крышки! Я чуть не признался, что телогрейку мы извели, но в этот момент оставленная наружи собака ворвалась через парадные двери и обрадованно сунулась к ногам хозяина.

— М-м-мой Буран! Сивка-Бурка! Не обижайте, тых-тых-тых, если вдруг один прибежит. Он добрый. Ну ладно, Бурка, пошли, нам еще снасти готовить да плот искать.

— Это какой, с чурбачком? — спросил Димка.

— Ык, да.

— Значит, это ваш? Он тут, у дебаркадера, — с сожалением сказал я. — Мы его за мысом нашли.

— Уг-уг-гоняют!

— Это на котором мы кругосветное плавание совершили? — уточнил Филипп Андреевич. — Послушай, дядя Ваня, ты, оказывается, уже столько для нас сделал, что слов нету! Уж не ты ли нам и этот милый заливчик выкопал?

— Ну если и не выкопал, то обжил! Ишь, какая красота! — И, оборотясь к Ухарю, прочихпыхал ему прямо в лицо: —А разведчики из вас никудышные — в трех шагах не заметили моего главного рюкзака, а пушка-то, тых-тых-тых, как раз там и есть!

— Исправимся, — заверил Олег.

— То-то! Ну, братва, приходите к вечеру на мысок, уха будет! Бурка, айда, сынок, а то заждались нас окушки!

А минут через десять, когда по нашей цепочке опять засновали ведра от залива к баку, я увидел по-над дебаркадером, как дядя Ваня и Буран плыли к мысу.

— Вон они! — крикнул я.

— Ага! — отозвался сверху Олег. — Смешной, тых-тых, мужик!

— Смешной! — согласился я, провожая плот взглядом и думая о том, что вечерком хорошо бы, действительно, сбегать на мыс — уха-то ухой, а надо бы порасспрашивать дядю Ваню, местного человека, не встречал ли он тут каких-нибудь крупных зверей.

— Принимай! — еще за десять шагов закричал Димка, спеша ко мне с очередным ведром.

10

Ринчин не давал нам пощады.

Он был точек до чертиков: через три часа — полчаса. Мы даже нарочно засекали время: вот минута осталась до строевой — Ринчина нет и, похоже, не будет — тишина, вот полминуты — Ринчина нет и, похоже, не будет — тишина, все — и Ринчин будто из воздуха выявлялся с лицом бесчувственным, как машинный капот. Наши просьбы, жалобы и хныканья он не воспринимал вообще.

Круг — верхняя палуба — шлагбаум — плац — склад — верхняя палуба — занимал двадцать минут, остальные десять шли на отработку поворотов. Мы изматывались, но и постигали кое-что, только с Митькой был какой-то анекдот: маршируя, он поднимал враз одноименные руку и ногу. Так нарочно-то не пройдешь, а ему — хоть бы хны. Сам он не мог правильно включиться — Ринчин руками, насильно, задавал ему начальный замах, словно запуская расхлябанную машину, но она работала нормально до первой остановки, а там сбивалась опять. Митька этого не понимал и не чувствовал — какой-то врожденный ущерб был в координации его движений.

— Ну, опять задоил козу! — воскликнул Ринчин и остановил нас у склада. — Не могу я больше смотреть на этого дояра! Ухарь покомандуй, а я спортинвентарем займусь! — И, впервые спасовав, физрук отправился к Егору Семеновичу.

Ухарь вывел нас на верхнюю палубу, разбил на пары, а сам уселся на пенек в тени палатки.

— Чур, я командую! — опередил меня Димка и сразу выпучил глаза. — Смир-рно!.. Ты что выполняешь: «смирно» или «приготовиться к обеду»? Убрать живот! Я тебе покажу, обжора нечесаная! — орал Димка, с восторгом разыгрывая роль какого-то царско-хамского унтера, а меня превращая, стало быть, в затурканного солдатика. — Нале-ево! Прямо шагом-марш! — Не рассчитав немного, «унтер» направил меня на сосну, на которую я, не долго размышляя, и полез, как и положено затурканному солдатику. — Куда, образина? Бунтовать?.. В Сибирь! На каторгу!

— Полегче, Баба-Яга! — осадил его Ухарь.

— Пусть-пусть! — с терпеливой мстительностью заметил я. — Я тоже потом дам ему разгона!

— Отставить! В одну шеренгу становись! — приказал вдруг Олег, поднимаясь. — В гальюн ать-два! — Мы потопали. — Мимо гальюна в лес бегом-марш!

Эх, как мы припустили! А через десяток метров, скрывшись за молодым осинником, перешли на шаг. Тропа вилась по косогору в густой и высокой траве, местами армированной валежником, жердями и упавшими деревьями. Справа, на подъеме, было светлей и чище, а слева, в низине, — сумрачней и ералашней — там чувствовалась заболоченность.

Рэкс мягко завалился набок возле толстой полусгнившей лесины. Тропа дальше не шла. По уютно примятой траве и остаткам маленького костерка посредине я понял, что это — курилка десантников. Ухарь опустился на колени, вынул пачку, тряхнул ее, и куряки, нетерпеливо разобрав выскочившие ступеньками сигареты, затянулись с таким удовольствием, что даже и я глубже вздохнул. А мне и было хорошо, и потому что мы так играючи кончили строевую, и потому что старшие взяли нас с собой, и как-то вообще... Я готов был сделать для друзей что угодно, и закурить, наверно, угости они меня, хотя табачный дым, медленно рассасывавшийся в застоялом лесном воздухе, бил в ноздри жуткой вонью. Словно уловив мою готовность к подвигу, Олег сказал:

— Щепочек бы!

— Сейчас! — живо отозвался я и, скользнув ящерицей вдоль лесины, тут же вернулся обратно с охапкой прутьев и куском бересты у груди. — Во!

Ухарь запалил сушняк и приглушил его сверху пучком свежей травы, сквозь которую вязко повалил обильный дым, не очень-то распугивая комаров, но вполне утешая нас.

— И еще попить бы! — вздохнул Ухарь.

И я принес бы, сбегал — подумаешь, метров семьдесят! — но внезапно Рэкс, как тот раз Митька на мысу, ляпнул пренебрежительно, кивая на нас:

— А эти-то на что?

— Вот именно! — поддакнул Митька.

— А ну-ка, служба, покажите себя! Кстати, Давлет вот-вот спросит у нас, как они?

— Ты уверен, что спросит? — усомнился Ухарь,

— А ты нет?

— Игрушечки. Хотя почему бы и нет.

— Спросит, раз поручил! — заверил и Митька, злой, как всегда, после строевых занятий.

— Так вот, — продолжил Рэкс, — я предлагаю предварительное открытое голосование. Кто против принятия Полыги и Бабы-Яги в юнги, прошу! — И первым поднял руку, за ним Митька, Олег задумчиво курил, словно уже отключившись от этого разговора. — О, локшадины! Большинством вы не проходите! Выкручивайтесь, пока не поздно! Дуй-ка, ханыга, за водичкой! Да при побольше, литра три. Банку у старика попроси, мы тут заначим! — говорил Рэкс как бы мне вдогонку, словно я уже летел за водой сломя голову.

А я был еще тут и никуда не собирался лететь, тем более сломя голову. Рэкс своими словами приглушил мою радость и охоту, как только что Ухарь приглушил сырой травой костерок, — остался лишь дым, дым обиды и не понимания. Ну зачем, зачем нас унижать? Чтобы возвыситься самим? Да наоборот же, дураки, бестолочи, слюнтяи!.. Растерянно и сердито я рванул пучок травы, кинул его в поредевший дымок и огрызнулся:

— А ты не обзывайся!

— Это же прозвище, дурачок! — усмехнулся Рэкс.

— Давлет забраковал его.

— Много он понимает в прозвищах!

— И мне не нравится! — смелее заявил я, оглядываясь за одобрением на Димку и втайне надеясь даже на покровительство Ухаря, который все же не голосовал против нас, но ни тот, ни другой, судя по их виду, не помышляли вступаться за меня — Ухарь сосредоточенно докуривал сигарету, а разжаренный Димка посапывал, колыша на животе освобожденную от ремня верхонку. Поддержка явилась с неожиданной стороны — на наше лежбище прибрела Шкилдесса. Я подхватил ее, радостно замяукавшую, на руки и закончил мысль, обращаясь как бы к кошке: — Я уже не обзываю тебя Рэкс-Пэкс-Тэксом, раз тебе не нравится, вот и меня нечего обзывать!

— Еще бы ты обзывал! — отрезал Рэкс.

— А чем я хуже?

Это я выпалил прямо в крохотные Рэксовы глазки, которые, внезапно сузившись до зрачков, перестали быть глазами, а превратились в какие-то угрожающие приборы, для которых сам Рэкс был всего лишь монтажной этажеркой.

— Слушай, умная голова, дураку доставшаяся, ты знаешь, что твое тело на восемьдесят процентов состоит из воды, а? — спросил вдруг Рэкс с каким-то подвохом.

Я промолчал, а Димка ответил:

— Знаем, знаем!

— Так вот смотрите, как бы я вас однажды не отжал! — заключил он с видом факира, которому удался хитрый фокус, хотя фокус этот он явно сдул у Олега — тот еще у шлагбаума показал нам подобный же, с вопросом и ответом, только про собаку с консервной банкой на хвосте, но после того, как Димка врезался ему в живот, Ухарь не задавал нам больше двусмысленных вопросов, теперь, стало быть, очередь за Рэксом.