Теодор Вайсенборн - На пороге надежды
Вечером своего четырнадцатого дня рождения Йоген лег в кровать, сжевал еще два кекса, посмотрел на подаренную господином Катцем книгу, потом взял небольшую книжку, которую получил от Кайзера Рыжая Борода. Шнурре - значилось на ней. Имя показалось Йогену очень подходящим для человека, пишущего книги. Он прочитал несколько первых попавшихся строк: «...Он не признался им, что был тайным королем и правил между Медным Рудником и Шпрее - самым молчаливым, замечательным и покорным народом: Империей Ночная Свеча, провинцией Лопух, страной Крысиная Серость...»
Йоген пролистнул назад и прочитал название: «Штеппенкоп». Необычное название. Посмотрим!
«Было начало первого; школьный двор примыкал к учебному плацу одной из казарм. Несмотря на то что окна были закрыты, сквозь унылое поскрипывание стальных пружин отчетливо доносились команды...»
Йоген начал читать в нерешительности, потом увлекся. Он понимал тайного короля империи, который оставался для всех других недоступным. Он понимал даже человека, который не мог любить Штеппенкопа, но со временем привязался к нему.
Мама как-то сказала, что порой в книжке сам себя находишь. Йоген хоть и не нашел себя, зато обнаружил там человека, ставшего неожиданно в его глазах самым важным человеком на свете. Ужасно волновало, будут ли повиноваться ему крысы, подчинятся ли ему соколы.
Йоген читал и ни разу не почувствовал, будто его свысока похлопывают по плечу. Тот, кто это все написал, и не подумал изображать все с той прозрачной ясностью, когда происходящее можно понимать лишь однозначно. Он как будто и не собирался рассказывать читателям какую-то историю. Он рассказывал ее себе самому, в душе надеясь, что читающий все же воспримет ее. Видимо, он очень доверял читателям.
Слова выстроились чередой, как и в его красочных книжках на полке. Но они были написаны человеком, который умело стер с них пыль, так что они казались новорожденными.
«Хайни дрожал; он уперся кончиками пальцев в землю и весь сосредоточился на прыжке. Теперь он не был королем; он был детенышем грифа, с туловищем леопарда и головой хищной птицы. И вот он прыгнул».
- Так, а теперь свет выключается, - громко сказал господин Шаумель.
Йоген поднял голову от книги.
- Еще одну минуточку! - попросил он и опять уткнулся в книгу.
Почти невероятно, но Шмель и впрямь оставил свет на пятнадцать минут. Только пробурчал:
- Ладно уж, раз день рождения...
Жизнь - это, оказывается, еще и вопрос: что случится с соколиным птенцом? Это предательство солнцем своего властителя Штеппенкопа. Жизнь - это тишина после заключительных фраз: «Весь обратившись в слух и зрение, он поднял голову - не появятся ли откуда-нибудь соколы? Небо было чистым».
- Книжный червь? - спросил господин Шаумель, зайдя через пятнадцать минут.
- Да нет, - признался Йоген. Господин Шаумель повертел в руках книгу.
- Вообще это совсем не для детей, - сказал он. - Но может, именно поэтому...
Впервые за последние дни Йоген засыпал с радостным чувством. Завтра можно будет снова открыть книгу: в ней еще много рассказов.
Жизнь - это жадный интерес к неведомой действительности, сотворенной человеком, который прекрасно разбирался в жизни.
А день рождения? В принципе он прошел очень хорошо.
6
Уже на следующий вечер все ребята с первого взгляда заметили, что Шмель взбешен. В такие минуты лицо его становилось белым, губы сжимались в тонкую ниточку, уголки губ начинали подрагивать, будто гнев так и рвался наружу, и сдержанность его стоила больших усилий. Обычно воспитатель ждал, пока все поужинают, а потом давал выход своему гневу. Но на сей раз сразу же после молитвы он резко выкрикнул:
- Боксер!
- Я. - Йоген оторвался от бутерброда с сыром, который он как раз вынимал из фольги.
- Разве я тебе не сказал в первый же день, что не потерплю в моей группе скотства?
- Сказали, - ответил Йоген невозмутимо, но с чуть заметным удивлением.
- Будь добр, встань, когда я с тобой разговариваю!
Йоген встал и вопросительно посмотрел на воспитателя.
- Как ты посмел расписывать туалетную дверь гнусными выражениями?
- Туалетную дверь? Я?
- Да, ты! Только не вздумай выкручиваться. Насколько мне известно, ни у кого, кроме тебя, зеленого фломастера нет.
- Но я ничего не писал на туалетной двери. Я в такие игры не играю.
Взгляд Шмеля оставался ледяным.
- Я знаком с твоим личным делом, равно как и со всевозможными играми, в которые ты уже успел поиграть. Или ты думаешь, что я тут за вами не наблюдаю? Твое личное дело, потом твоя тесная дружба с Таксой, который тоже далеко не херувим, плюс ко всему зеленый фломастер. Надо быть глупцом, чтобы не сделать верные выводы из всего этого. Будешь неделю дежурить в подвале, твой первый выход в город на выходной отменяется, карманные деньги за две недели высчитываются. Я все могу понять, только не такое свинство. Вы же как-никак люди, а не животные. И я не допущу, чтобы один свинтус испортил мне всю группу. Садись!
Йоген запротестовал:
- Это не я, и я не хочу, чтоб меня наказывали за то, в чем я не виноват.
- Тебе сказано - садись. Если будешь продолжать препирательства, я увеличу наказание.
Йоген сел, отставил тарелку в сторону и не притронулся к еде. Пудель одобрительно кивнул и придвинул порцию Йогена к себе. Он редко наедался досыта.
Сразу же после ужина Йоген отправился к господину Шаумелю.
- Ну, чего тебе еще? Хотелось бы в ближайшее время как можно реже видеть твою физиономию!
- Господин Шаумель, я ничего на туалетной двери не писал, и я этого так не оставлю. Я буду жаловаться господину Катцу!
Господин Шаумель подскочил как ошпаренный. На лице - выражение глубочайшей обиды.
- Хочешь жаловаться! На меня? На такое еще никто не решался, голубчик, я бы и тебе не советовал. Не то увидишь, у кого тут самая длинная рука! Характеристики пишу я, и от этого зависит, когда ты отсюда выйдешь!
- Но это несправедливо, господин Шаумель!
- Час от часу не легче! Теперь ты меня еще и в несправедливости обвиняешь. Именно ты! Когда подумаешь, что там в твоем деле написано и как ты здесь уже успел отличиться, то просто диву даешься! И он еще осмеливается говорить о справедливости! Каким бы агнцем ты тут ни глядел, меня это мало трогает. Я вас насквозь вижу! Уж если вам грозит расплата, вы никогда не сознаетесь в том, что натворили!
- Я ничего такого не натворил и не хочу, чтобы вы меня перед всеми позорили. Даром не надо!
Господину Шаумелю стоило усилий взять себя в руки.
- Вот как? Тебе это даром не надо! В таком разе я тебе просто-напросто докажу, что этим пачкуном был ты. Да и ни у кого другого зеленого фломастера нет. Я ведь видел, как твой друг Свен подарил их тебе на день рождения. А теперь пошли со мной в подвал, посмотрим! Нет, стой! Сперва ты мне напишешь несколько слов на этой бумажке - печатными буквами. Пиши: «Ищу друга». Теперь пиши: «Полночь». Хватит. А теперь - пошли.
Йоген все спокойно написал и не менее уверенно последовал за воспитателем в подвал. На лестнице они встретили Кайзера Рыжая Борода, который присоединился к ним.
В туалете Шмель рывком открыл одну из дверей и прокурорским тоном отчеканил:
- Вот, смотри... - И осекся. Никакой надписи на двери не было. - Но ведь здесь только что... - Он открыл - и с тем же результатом - соседнюю дверь, несколько растерялся.
- То, что тут было написано, я недавно стер, господин Шаумель! - сказал практикант. - С лакированной поверхности фломастер легко отходит.
Шаумеля всего перекорежило.
- Какое вы имели право просто-напросто уничтожить улику, господин Винкельман? За моей спиной! Не спросив меня! Вам, очевидно, не ясно, что вы здесь исполняете роль воспитателя - по крайней мере, еще два дня, пока ваша практика не кончится, - а не пособника этих паразитов?
Рыжая Борода мягко возразил:
- Не следует ли вам, господин Шаумель, в присутствии мальчика взять иной тон.
Со стороны могло показаться, будто воспитатель хочет броситься на него.
- Что это вам взбрело? Вы мне еще будете указывать?! У меня несколько больше опыта, чем у вас, уж поверьте. И я запрещаю вам вмешиваться в мои методы воспитания!
- Я полагаю, что наилучший метод в данном случае - это просто взять и стереть надпись, а не устраивать сцену на тему «Преступление и наказание». Да и какой во всей этой истории криминал? Кто-то из ребят накорябал что-то на туалетной двери. Этого быть не должно, нет слов. Но поджог был бы в тысячу раз хуже. Не вижу повода для волнений. Считаю просто недостойным устраивать целое представление из-за такой чисто детской выходки.
- Об этом нам лучше потолковать с глазу на глаз. Можешь идти, Боксер!
- А наказание как же?
- Оно остается в силе. Второго зеленого фломастера в группе нет.
