Анвер Бикчентаев - Большой оркестр
Нам понравилась поправка, и мы дружно посмеялись над объявлением. Но потом Ахмадей задумался.
— Наверно, про нас станут говорить, — сказал он.
— Обязательно, — согласился Яша.
— Надо придумать что-нибудь.
— Н-да…
— Нас самих, конечно, не пустят!
— Как пить дать.
— Что же там будут говорить? Надо узнать!
Яша посмотрел на меня, затем ударил себя ладонью по лбу и сказал:
— Есть идея! Спрячем Мансура под столом. Кто его увидит за сукном?
Ахмадей просиял. Мне тоже понравилось это предложение, а самое главное — доверие ребят.
— Я маленький, просижу всё собрание, — согласился я.
Пользуясь тем, что моя мама готовила помещение для собрания и застилала там стол, мне удалось незаметно спрятаться. Лежать на перекладинах стола было не особенно удобно, но, что поделаешь, приходилось терпеть.
Как назло, мамы собирались очень медленно. Пока дождался начала, все бока отлежал.
Первыми под сукно просунулись ноги дяди Яфая. Я сразу узнал их по запаху: дядя Яфай мазал сапоги дёгтем.
Рядом с ним сели Люциина мама и моя мама.
Моя мама была в стоптанных туфлях. Люциина мама надела резиновые боты.
Вот за этими ногами я и следил, чтобы они меня, так или иначе, не задели. Если чья-либо нога поднималась, я сразу отодвигался.
К моему счастью, вскоре раздался бас нашего коменданта.
— Плохо воспитываем мы своих ребят, — проговорил он. — Об этом сегодня и поговорим. В чём причина того, что наши мальчики приносят много огорчений? Почему они не похожи на тех детей, которых описывают в книгах?..
А я подумал про себя: «Как будто для того пишут писатели, чтобы я, или Яша, или Ахмадей подражали героям из разных книг! Если так рассуждать, тогда все мы будем на одно лицо — какая скука! Не человек получится, а одно подражание. Нет, книги пишутся не для подражания, а для волнения. Когда читаешь и волнуешься, это, по-моему, хорошая книга. А если читать скучно, то какой ни будь распрекрасный герой — книга плохая!»
Между тем собрание продолжалось.
— Казалось бы, откуда явиться таким фактам, как хулиганство и грубость? — говорил наш комендант. — Чего не хватает нашим детям?..
— Постоянного глаза за ними не хватает! — перебил его отец Ахмадея и даже хлопнул себя по коленке.
Но вот заговорила своим красивым голосом Яшина мама. Она сидела в стороне, и я, к сожалению, не видел, в каких туфлях она пришла.
— Какой же может быть глаз, — сказала она, — когда я целый день работаю! С утра на репетицию. В шесть часов приду, поем — и на спектакль, до самой ночи!
— Но ведь есть же у нас во дворе свободные женщины… — вмешалась мама Фатымы.
Она всё время молчала, и я жалел об этом: уж кто-кто, а она умеет воспитывать детей — по Фатыме видно.
— Знаете, — продолжала мама Фатымы, — а что, если нашим более свободным женщинам наблюдать за детьми…
Признаться, это предложение меня очень расстроило. Ещё бы, как возьмётся нас воспитывать Люциина мама — во двор не захочешь выходить!
В это время слово опять взял дядя Яфай.
— По-моему, — сказал он, — мысль эта правильная. Но дело не только в этом. Нужно, чтобы родители больше разговаривали с детьми, больше доверяли им… Разрешите, я расскажу вам один случай из своего детства…
Тут дядя Яфай, наверно, задумался.
— В то время мне было не больше шести-семи лет, — начал он. — Одним словом, букашка! И вот как-то вертелся я под ногами у матери, когда она нам, детям, кашу готовила. А ребёнок я был наблюдательный, шустрый. Вижу, в одну из тарелок мама положила больший кусок масла, чем в другие. Я очень этим расстроился, но сделал вид, что ничего не заметил. Попытался улизнуть из кухни, однако мать вернула меня. «Раз ты заметил, что я кого-то балую маслом, надо объяснить тебе причину, — сказала она. — Так я поступаю с тех пор, как заболел твой братишка. Я не могу всех вас досыта накормить маслом. Приходится от вас урезывать, а ему добавлять». И я, хотя был мал, понял свою мать, понял, что она поступает справедливо. Вообще ребёнок ценит доброе слово и правду…
Дядю Яфая поддержал отец Ахмадея.
— Конечно, — сказал он, — от матери очень многое зависит…
Но его перебила Люциина мама:
— А что отцы? Почему им тоже не заняться детьми?
— Не мешайте мне высказаться! — обиделся отец Ахмадея. — Про матерей это я так, к слову. А главное, тут Яфай сказал про справедливость. Я тоже так думаю: детей нужно воспитывать строго. Помнится, мне исполнилось всего-навсего пятнадцать лет. Нужда заставила работать на складе, где солили рыбу. Соль разъедала руки, работа была тяжёлая и за неё хозяева складов платили мало. Однажды я матери сказал: «Я сбегу! Больше нет сил работать среди соли!» Мать, ничего не говоря, вынесла из другой комнаты тужурку. «Если хочешь бежать, то я тебе помогу, — сказала она. — Вот твоя одежда, убегай куда хочешь. Значит, ты растёшь трусом!» Давным-давно был этот разговор, а я до сих пор не забыл. Вот так надо разговаривать с детьми…
«А сам бьёшь Ахмадея!» — подумал я.
Тут, к моему удивлению, заговорила и моя мама. Обычно она никогда не выступала. Я съёжился, боясь, что она начнёт жаловаться на меня перед всем двором, а мне очень этого не хотелось.
— Мне чаще других приходится бывать среди детей нашего двора, — заговорила мама. — Я не согласна, что наши мальчики такие уж плохие, как говорит Магира-опай (это так Люциину маму зовут). Конечно, одни похуже, другие получше, но вообще ребята ничего… Про воспитание детей книг я не читала. Ращу сына как могу, по-рабочему. У меня он тоже начал было озорничать. Понятно, я тогда на заводе работала, а он дома оставался один. Вижу, ленится, хочет жить на всём готовом. Думаю, так дело не пойдёт! Кого я выращу? Сроду в нашей семье не было баринов. И всё это от себя, от нашей ласки, значит, идёт. Сын ждёт, пока я вернусь с завода, даже чай себе не вскипятит, пол не выметет, дров не принесёт. А он уже большой был, седьмой год шёл. Однажды вернулась с завода, разделась и легла спать. Мой Мансур удивился. «Разве, мама, не будем обедать?» — спросил он. «Устаю после работы. Нет чтобы тебе самому картошку почистить или там чай вскипятить!» — говорю ему. Боролась так с недельку. Вижу, сынок мой начал исправляться: к моему приходу пол подметён, дрова принесены, посуда чистая…
Мне под столом так приятно было, что мама меня хвалила. Я лежал и на пальцах считал, какую работу я дома выполняю.
— Мама, а ты забыла, что я сам себе стираю! — подсказал я, совершенно забыв, что нахожусь под столом с тайным заданием.
Не успел я договорить, как закричала Люциина мама:
— Караул! Под столом кто-то есть!
Все переполошились, засуетились. Даже тогда, когда убедились, что под столом нет людей, что находился там я один-одинёшенек, всё равно никак не могли успокоиться.
— Вот твой хвалёный сын! — говорила Люциина мама, вытаскивая меня за уши.
Так из-за своей глупости мне не удалось дослушать собрание. А потом ещё и от ребят попало. Я чуть-чуть не разревелся от обиды.
Но плакать у нас в семье было запрещено.
Моя мама
Да, в нашем доме запрещено плакать.
Моя семья состоит из двух человек — мамы и меня. Третьим был отец. Он защищал Родину на фронте и похоронен под Ржевом. На его могиле стоит красная звезда, и больше ничего. Весной на небольшом бугорке растут ландыши, а зимой ложится мягкий и пушистый снег.
Снег ложится высоко, но красную звезду видно всегда. Её никакой снег не закрывает.
Мама до сих пор считает нашу семью из трёх человек. Ей виднее.
Я хочу рассказать о своей семье. Значит, о маме.
Она у меня очень красивая. Так считают не только наши соседи, но и на заводе, где она работала более десяти лет. Я тоже считаю, что нет никого на свете красивее моей мамы.
Я готов смотреть на неё и слушать её целыми днями. Она рассказывает лучшие сказки, которые когда-либо слушал человек. Она сама придумывает сказки, и они не похожи на те, которые можно услышать от учительницы или Фатымы.
Для тех, кто не знает маму, быть может, не будут понятны её сказки. А я их люблю.
О человеке и горе она рассказывает:
— Гора может быть одинокой. Или дерево. Они не имеют ног, чтобы подойти друг к другу. Человек идёт куда хочет! Он может найти себе товарищей. Значит, человек сильнее дерева и горы. Человек от рождения добрый, — говорит она, — добрый и весёлый. Весёлый человек много думает о жизни. А жизнь любит песни и смех.
В нашем доме мы любим улыбку. Но весёлость должна вести себя благоразумно — так учит мама. Мама стоит за улыбку. Я — тоже. Она против слёз. Я — тоже.
Она хочет, чтобы я был хозяином жизни.
— Мама, а как стать хозяином? — спрашиваю я её, когда мы остаёмся одни и приходит время для сказок.
— Ты строй и паши для людей, — говорит она мне, — и немного для себя. Другие поступят так же: для людей и немного для себя. И получится, что мы все пашем и строим для всех.
