Светлана Лубенец - День признаний в любви
Савченко смерил одноклассницу удивленным взглядом и сказал:
– Ну ты даешь! Я никогда не слышал, чтобы человек сам признавался в собственной глупости. Ты зачем на себя наговариваешь-то? Не глупее ты остальных!
– Нет, Руслик, я все про себя знаю, – ответила Ирочка. – Математика мне не дается, физика с химией тоже. Даже по русскому с английским только хлипкие трояки… Мне казалось, что я хоть внешне неплохо выгляжу, а ты вон мне сколько всего наговорил…
– А знаешь что, Ирина Батьковна, ты ведь можешь, например, завтра всех поразить!
– Чем?
– А ты приди в школу в обычных черных джинсах. У тебя есть черные джинсы?
– У меня есть темно-синие…
– Тоже годятся! Кофточку какую-нибудь надень… ну… не знаю какую… только не розовую… и не голубую… Бабочек своих выбрось… Вот увидишь, все прямо офигеют! Может, и Доронин свои взгляды пересмотрит!
– Вот это вряд ли…
– Как знать… как знать… Ладно, Ирка, пошли на русский! Раиса, конечно, вставит нам по полной программе за долгое отсутствие, но будем валить на то, что ты никак не могла успокоиться. Согласна?
Ирочка кивнула, и одноклассники поскакали по лестнице вниз, на второй этаж, где находился кабинет их классной руководительницы.
* * *– Ну и к чему такие жертвы? – спросила Соня Филиппа Доронина, когда они вместе шли из школы домой. – Как ты станешь объясняться, когда тебя к директрисе притащат? Раиса – человек подневольный. Она нас любит, я знаю, но ежели прикажут призвать тебя к ответу, деваться ей будет некуда. И родителей вызовет, если заставят. Похоже, она еще не решила, как действовать, поэтому и тебя пока домой без разборок отпустила. Но все еще впереди, Доронин. Что ты будешь говорить?
Фил искоса смотрел на Соню и удивлялся спокойствию одноклассницы. Ее глаза смотрели строго вперед, под меховой шапочкой белел высокий чистый, не омраченный никакими переживаниями лоб. Доронин подумал, что на самом деле он вовсе не знает, как должен выглядеть омраченный лоб, но ему почему-то хотелось, чтобы на лице девочки отражались хоть какие-то следы беспокойства по поводу происшедшего. Еще ему хотелось, чтобы Соня восхитилась его поступком, чтобы была благодарна, но прекрасная Софья Чеботарева, похоже, оставалась совершенно равнодушной и к нему самому, и к его благородному поступку.
– Придумаю что-нибудь, – ответил он. – Сориентируюсь. Сейчас даже думать об этом не хочу.
– Ну и правильно! Надо решать проблемы по мере их поступления!
Одноклассники немного помолчали, а потом Соня спросила:
– А как ты догадался?
– В классе немного пахло лимоном.
– И что?
– А то, что ты часто достаешь из такой… не знаю, как назвать… ну… из маленькой синей сумочки…
– Из косметички, – подсказала Чеботарева.
– Ну да, из косметички… наверное, это так называется, – согласился Фил. – Так вот… ты часто достаешь тюбик с кремом и мажешь им руки…
– Да, у меня очень сухая кожа, а когда в зданиях включено паровое отопление, она сохнет еще больше. Особенно руки делаются неприятно шершавыми, я их и мажу.
– Ну вот… Я же недалеко от тебя сижу, всегда чувствовал этот легкий лимонный запах. В кабинете английского пахло точно так же. А ты не боишься, что кто-нибудь еще, как говорится, сложит два и два?
– Нет. Никому это не нужно.
– Не скажи! Руслик со своей дедукцией вполне может сообразить. Мне он, знаешь, в этой ситуации даже понравился. Оказалось, что он вовсе не так туп, как мы привыкли считать.
– Руслику до меня нет никакого дела, поэтому он никогда не обращал внимания на то, что я часто мажу руки кремом. И потом, ты же все взял на себя?! Не станешь же ты отказываться?
Чеботарева остановилась и посмотрела Доронину прямо в глаза. Под этим пронзительным взглядом ему стало не по себе, но он вынужден был ответить:
– Конечно, не стану. Это несерьезно, как-то не по-мужски.
– Я так и думала, – ответила Соня и опять пошла вперед. Когда ее снова догнал Филипп, она сказала: – Странно, что ты не задаешь вопрос о том, зачем я это сделала.
– Я и так знаю.
– Да ну? Откуда?
– Я слышал ваш разговор с Манюней. Я в тот день самым первым решил самостоялку по матеше и раньше всех пришел в кабинет английского. От нечего делать я смотрел в окно, стоял у самого учительского стола: на улице две собаки… смешные такие… отбирали друг у друга какую-то тряпку… баловались, как дети… Я вовсе не собирался прятаться, просто меня скрывала штора. Она в кабинете Манюни тяжелая, темно-синяя… Потом пришла ты, а остальных ребят тогда задержала Раиса, которая явилась в кабинет математики, чтобы все записали в дневниках информацию о школьном родительском собрании. Ну вот… Я слышал, как ты умоляла англичанку поставить тебе в полугодии пятак, а она не соглашалась. Манюня говорила, что какого-нибудь слабенького ученика она всегда рада поддержать пятеркой или четверкой, а тебя не будет, потому что ты расслабилась, а надо собраться… то да се… А ты просила… а она ни в какую… Тогда ты сказала про Париж. Я сразу понял, что зря. Вот если бы речь шла о Лондоне, может, Манюня и смилостивилась бы. А Париж ее окончательно разозлил.
– Да, ты прав, она стала мне выговаривать, что непорядочно выпрашивать отметку ради Парижа и все такое… Что у меня, дескать, все вояжи еще впереди, а она не станет поступаться своими принципами ради какого-то Парижа, который вовсе не так хорош, как все думают. В общем, я унижалась перед ней по-всякому, обещала даже на самые дорогие курсы английского записаться, чтобы оправдать пятерку, которую она мне поставит по доброте своей.
– Придумала тоже аргумент! – усмехнулся Фил. – Получалось, что она, Мария Ростиславовна, так плохо учит тебя английскому, что для пятерки тебе просто необходимо на дорогие курсы записываться.
– Я потом это тоже поняла, но тогда… в общем, я говорила и говорила, что в голову приходило, просила, умоляла, а эта Манюня, которая всегда казалась мягкой и доброй, почему-то вдруг уперлась рогом – и все! Я не ожидала от нее такого упрямства…
– И в конце концов тоже разозлилась, – продолжил за Соню Филипп. – Я все вспомнил. Ты даже сказала ей, что она еще пожалеет об этом…
– Да, сказала… что-то вроде этого… – Соня опять остановилась и в очередной раз посмотрела на Доронина таким холодным взглядом, что ему стало совсем не по себе рядом с этой девочкой, ради благополучия которой он решил подставить себя. – Я не могла ей простить, что она лишила меня поездки в Париж просто так, из принципа. Она ведь действительно часто ставит липовые четверки, например, той же Ирке Разуваевой. Это у нее называется – поддержать слабенькую ученицу. А сильную она, видите ли, не станет поддерживать. Разве это справедливо?
Филипп промолчал, поскольку сразу не мог решить, что справедливо, а что нет, но Чеботарева не нуждалась в его ответе. Она продолжила говорить:
– И очень скоро мне представился случай показать Ростиславовне, что ее, милую и трогательную Манюню, тоже кто-то не захочет поддержать на таком важном этапе ее жизни, как открытый урок для повышения категории и, соответственно, зарплаты! Мне плевать на ее доходы, понял? Я хотела, чтобы она, как говорится, на себя костюмчик примерила, чтобы прочувствовала, каково это, когда рушатся твои намечтанные планы!
– Намеченные планы? Вроде так говорят…
– Намечтанные! От слова «мечта»!
Доронину вдруг стало рядом с Соней очень неуютно. Он сначала не мог понять, что именно ему не нравится. Ему казалось, что он уже принял Соню такой, какая она есть. Он ведь на перемене перед этим злосчастным уроком английского написал Чеботаревой в записке, что она ему нравится, а потом, уже когда Манюня выбежала из класса, добавил, что не изменил своего отношения, даже когда все про нее понял. Записку, правда, он потом на нервной почве забыл в столе, но дела это не меняло. В ней не было имен, поэтому Фил не волновался, что нашедший ее поднимет его на смех.
Еще утром Филипп был готов для Чеботаревой на все. Что же случилось теперь? Что не так? А-а-а… Вот что… Теперь уже Фил пристально посмотрел Соне в глаза и сказал:
– Но ведь Манюня ни от кого не пряталась. Она ничего не делала исподтишка, за твоей спиной. Она все то же самое сказала бы тебе при полном классе народу.
– Ну и что? – совершенно искренне удивилась Соня.
– Как это – что?! Тебе твой поступок не кажется подлым?
– Не кажется! Каждый защищает себя как умеет!
– Да, но получается, что Манюня так и не знает, кто и за что ее проучил. Это же неправильно! Преступник ведь должен, понеся наказание, исправлять свои ошибки, а англичанка и дальше принципиально не будет натягивать отметки сильным ученикам и тебе в том числе.
– А мне, Доронин, на это наплевать! Будет она что-то исправлять или не будет – это только ее проблемы! Я на следующий год ухожу в финансово-экономический колледж! Я туда даже с четверкой по английскому поступлю элементарно!
