Сфинкс - Паутина
— Какая слизеринка? Ты узнал? — почти шепотом спросила Лили. Малфой лишь кивнул. — Почему?
— Потому что ты — а - гриффиндорка, б — из-за тебя скоро посадят Забини, а Присцилла была важной персоной среди наших девчонок, в — ты моя девушка, и это многим не по вкусу, г — ты нравишься Грегори, а он тоже у нас лакомый кусочек… Продолжать?
Лили покачала головой, глядя в пол у своих ног. Злость и растерянность ушли, но что делать с Малфоем, который просто стоит у стены и равнодушно ее рассматривает?
— Скорпиус, я знаю…
— Не знаешь, — откликнулся он, и девушка подняла голову. Он сузил глаза. — И лучше тебе не знать, что бы я сделал с тобой и с ним, если бы не догадался сразу, что это любовное зелье…
— Как ты догадался? — робко спросила Лили.
Он усмехнулся, сложив на груди руки:
— Я хотя бы иногда слушаю ушами и смотрю глазами. Соединить в голове пропавшее любовное зелье, конфеты от Колобка и твое странное поведение всего через несколько часов после того, как ты спала у меня на плече, было не трудно… Труднее было не разбить… лицо Грегори… и отодрать тебя от него…
— Скор, ты же понимаешь…
— Если бы не понимал, не стоял бы тут, — снова прервал он девушку. Ухмыльнулся, глядя на ее зардевшиеся опять щеки: — Ну и как?
— Что? — не поняла она.
— Как Грегори целуется? Лучше меня или хуже? Может, ты теперь предпочтешь его поцелуи…
— Дурак! — она бросилась к нему, легко ударила по бледной щеке, но тут же обняла и поцеловала. Он обвил ее руками, чуть приподнимая, развернулся и прижал к стене, буквально терзая ее губы своими и дразня языком. Его рука скользнула ей под мантию и коснулась груди.
— Скор… — выдохнула она, пытаясь его оттолкнуть. — С ума сошел?
— Нет, — выдохнул он, целуя ее в шею. — Просто я не желаю больше никогда видеть тебя с другим… Ты моя.
— Звучит… очень… по-малфоевски, — она все же смогла оттолкнуть его от себя и стала поправлять на себе мантию. — Я и не буду ни с кем другим, тебе это известно…
Лили смотрела на слизеринца и видела, как полыхает отсветами пламени серебро его глаз. Дьявол, по-другому она его сейчас назвать и не смогла бы. Серебряный дьявол.
— А теперь, я думаю, мне стоит пойти и успокоить Аманду. Уверена, что ты был не сильно деликатен, — Лили впервые широко улыбнулась, глядя на слизеринца.
— Я ее не бил, не пытал и вообще ее не трогал. Если честно, она сама все выболтала, когда меня увидела, — они поднимались из подземелий, держась за руки. — Она кинулась рассказывать, как замечательно удался сюрприз с конфетами. Неужели у всех хаффлпаффцев было такое тяжелое детство, что пара конфет для них — сюрприз с великим праздником?
— Она тебе сказала, кто ей дал конфеты? — они вышли в пустой сейчас холл.
— Показала, — усмехнулся Скорпиус, останавливаясь. — Вечер у меня будет веселый… И у тебя тоже.
— В смысле?
— Я не прощаю подобных шуток с подоплекой подлости, — Малфой посмотрел на высокий потолок. — Каждая подлость, сделанная исподтишка, должна быть наказана, чтобы совершивший ее не мог даже допустить, что подобное можно повторить…
— Скор… — немного испуганно произнесла Лили.
— И ты пойдешь со мной, потому что они от тебя не отстанут, пока ты сама не поставишь их на место, — твердо сказал слизеринец, глядя прямо на нее. Лили замотала головой. — Да, ты пойдешь.
— Нет, и не проси, — она отступила назад, уверенно глядя в его глаза. — Я не опущусь до их уровня, я не буду мстить. Это не выход.
— Ты говоришь сейчас, как Ксения…
— Кстати, как она?
— Не меняй тему, — попросил Малфой. — Лили, неужели ты не понимаешь, — он отвернулся и взмахнул руками от бессилия, — не понимаешь, что вот из-за этой твоей доброты и всепрощения ты будешь вечно попадать в подобные ситуации?! Нельзя прощать унижения и подлость! Нельзя!
— Скорпиус, это неправильно, — Лили подошла и положила руку на его напряженное плечо. — Если бы ты предлагал просто с ними поговорить, объясниться…
Малфой фыркнул и резко повернулся к ней, схватив за руки:
— Объясняются пожилые супруги, когда у нее подгорело молоко, а он пропил зарплату! А за подлость отвечают!
Лили лишь покачала головой, беря его бледное лицо в руки:
— Скор, милый, не проси меня в этом участвовать. Я бы хотела, чтобы и ты просто с ними поговорил, но ведь я не смогу тебе помешать. Ты знаешь — я люблю тебя таким, какой ты есть, я знаю, что не смогу тебя изменить. Просто и ты пойми и прими то, что я не смогу поступать так, как ты…
Он глубоко вздохнул, притянул ее к себе и обнял.
— Вас, Поттеров, жизнь столько раз топтала, мяла, прокатывалась всей тысячей колес, а вам хоть солнце рухни… Откуда в вас все это? Это доверие, всепрощение, глупая уверенность, что все можно решить словами и добром? Будто вас выпускают из какого-то другого мира, где есть только любовь и дружба…
— Мерлин, Малфой, тебя ли я слышу…
Они вздрогнули — в дверях стоял Джеймс, потирающий озябшие руки.
— Почему ты сейчас не в теплице, где должен ломиком ковырять землю и чертыхаться, поминая свои любимые трусы Мерлина? — Скорпиус отпустил Лили.
— Да… — гриффиндорец махнул рукой. — Все равно опоздал… Я смотрю, обошлось без жертв и крови?
— Это только пока, — усмехнулся Малфой. — Надо бы где-нибудь переждать, пока на нас не наткнулись преподаватели…
— Я хотел сходить к Ксении, — заметил Джеймс, — но мадам Помфри не очень-то обрадуется толпе, да еще посреди уроков.
— Тогда переждем в Выручай-комнате, — Лили улыбнулась парням. Странно, но сейчас она чувствовала себя почти абсолютно счастливой. Потому что ей улыбались двое ее самых любимых парней.
Глава 3. Гарри Поттер
Гарри стоял и смотрел на Гермиону. Что-то произошло, но что, он вспомнить никак не мог. Предыдущие два дня тонули в дымке, воспоминания были смазанными и расплывчатыми. Что-то случилось, с ним и с ней. Что?
Он проснулся утром из-за того, что задыхался. Задыхался не от нехватки воздуха — из-за его избытка в легких. Грудь буквально разрывалась. Он старался не дышать глубоко, но это ничего не изменило. Он открыл глаза и чуть не ослеп — так ударил свет, наполнявший комнату. Он судорожно дышал — было ощущение, что заканчивается действие жаброслей, но он еще в воде. Безмерная слабость во всем теле. Каждую клетку ломило, руки не слушались. А внутри — невесомая пустота. Он испугался этой пустоты, испугался слабости, испугался переизбытка воздуха и света. Что с ним?
Рядом лежала бледная Гермиона. Она крепко держала его за руку, на его ладони — следы от ногтей. Ее губы искусаны в кровь. Лицо бескровное, с тенями под глазами. Гарри смотрел на нее сквозь прищуренные глаза. Наверное, ночью ему приснился кошмар, и она снова пришла к нему. Но он ничего не помнил.
Он освободил свою руку и поднялся, стараясь не разбудить Гермиону. Ноги дрожали, тело начала сотрясать дрожь. Он осторожно вдыхал и так же осторожно выдыхал, словно привыкал к этому простому движению — вдох-выдох. Поправил очки на носу, все еще не решаясь полностью открыть глаза.
А внутри — невесомая пустота. Нет, не пустота, потому что отдаленным эхом — давно привычная боль. Но лишь эхом, словно огромная бездна, заполнявшая его еще недавно, сжалась до размеров комочка, что теперь тревожил его в самом дальнем уголке души. И, кроме этой отдаленной, будто почти забытой боли, невесомость и пустота. Тьма отступила, она выглядывала откуда-то издалека — откуда доносился привычный крик. Но крик был приглушен, словно настигал его сквозь толщу лет.
Гарри медленно вышел из комнаты, переставляя дрожащие ноги и привыкая все глубже дышать. Он заглянул в спальню Альбуса — сын не спал. Ал сидел на кровати и раскладывал карточки от шоколадных лягушек. Когда Гарри подошел к кровати, Альбус обнял его за шею, улыбаясь. «С возвращением, папа!», сказал мальчик. И Гарри почувствовал, как к застарелому камню горя и вины присоединилось еще что-то — небольшое, но теплое, ласкающее.
«Пойдем вниз, завтракать». Гарри подал сыну джинсы и свитер, почистил их палочкой и залатал (пусть неумело) дырку на рукаве. Потом спустился на кухню, отметив, что третья сверху ступенька скрипит и надо бы ее подправить позже.
В гостиной он подобрал несколько карандашей и улыбнулся, увидев, что кто-то (он даже знал, кто) оклеил фантиками стену под лестницей. Он поставил на плиту чайник и стал слушать, как он шумит: привычно, задевая что-то внутри него, отчего пустота снова изменилась. Глаза уже могли без боли смотреть на свет, что шел из окна, но легкие все так же были переполнены и причиняли легкую боль, но к этому он начал привыкать. Наверное, он все еще задыхался.
«Па, там столько снега выпало!», Альбус вбежал на кухню, уже надев шапку и куртку, из-под джинсов торчали пижамные штаны, шнурки на ботинках кое-как завязаны. Сын заматывал на шее зеленый шарф. Ал хотел взять из вазы конфету, но Гарри не позволил — нельзя есть сладкое до завтрака. Тогда мальчик махнул рукой и поспешил прочь, видимо, во двор. И Гарри, отключив чайник, пошел за ним. В гостиной он взял плед и завернулся в него.
