Ольга Гуссаковская - Порог открытой двери
Бородач посмотрел на него пристально и чуть принахмурился, но тут же поднял стакан и выпил, не поморщившись, все до дна.
Самовар вскипел, Люба налила Радже чаю и сама уселась рядом с ним. Она совсем не стеснялась присутствия чужого мальчика. Радже вначале было неловко от такого соседства, но кетовая икра оказалась такой вкусной, что он забыл про все и только успевал намазывать ее на хлеб.
Между тем Любин отец добавил еще раза два по полстакана и вдруг загоревал:
— Любонька моя, доченька родная, сердишься на меня, да? Не сердись, золотко! Я же не с радости пью… А что на базар с рыбой езжу — так и это ведь все для тебя! Чтобы не говорили люди, что ты сирота бедная. Не нравится это Данилу? Да и леший с ним! Нужен он мне…
— Отец, — попросила Люба, — не надо сейчас! У нас гость, ты забыл? И все это ты говорил уже тысячу раз, И столько же раз я тебе отвечала, что деньги мне ни к чему. Лучше бы жили мы, как все люди в нашем поселке. Да что с тобой толковать? Ничего ты понять не хочешь!
— Агафья, цыц! — вдруг стукнул кулаком по столу бородач. — Как с отцом разговариваешь?!
Лицо у него потемнело, стало гневным.
Раджа тихонько поднялся из-за стола. Бежать бы отсюда, но как? На дворе собаки… Но Люба не испугалась нисколько, и это успокоило его. Больше того, она спокойно взяла со стола и унесла куда-то бутылку с оставшимся спиртом. Вернувшись, ласково погладила отца по кудлатой голове.
— Уже и развоевался… Ложись-ка спать! А я гостя провожу. Идем, — кивнула она Радже.
Он повиновался с радостью.
За порогом их окружила целая собачья стая, но огромного пса Шурика среди дворняг не было. Словно поняв мысли Раджи, Люба сказала:
— Шурика ищешь? Он не придет, пока эти здесь… Он их презирает. Это — ездовые собаки, отец на них зимой в город ездит. А Шурик — медвежатник, эвен. Очень редкая порода. Он гордый, живет один. Но ты не беспокойся, я тебя до верха оврага провожу, а там собачьи владения кончаются.
Они пошли по той же крутой тропинке, и верно — даже на полдороге собаки уже отстали. Шурик так и не появился. Люба остановилась, по привычке перекинув косу за спину.
— До свидания, Рахим. Желаю тебе всего доброго!
Раджа удивился — откуда она узнала и запомнила его имя?
— Мне Наташа сказала, как тебя зовут, — опять ответила на его мысли Люба, — я не люблю, когда людей кличут, они же не собаки! У тебя хорошее имя, Рахим.
Раджа постоял на тропинке немного, жалея, что Люба так быстро ушла. Потом махнул рукой и пошел своей дорогой. Лучше все-таки держаться подальше от здешних непонятных людей.
* * *Ян сидел на завалинке и злился. Не хватало того, чтобы и отец начал плясать под маменькину дудку! Ясно, что вся эта дурацкая затея с машиной, дело ее рук. Но послать-то машину мог только отец! А вдруг и та история открылась? Что тогда? Матери Ян не боялся, но вот с отцом говорить о таких вещах вовсе не хотелось.
В бурю Ян не верил. С утра ворочается на горизонте туча, что из этого? Там и до завтра останется. Ветра нет. Зачем же устраивать аврал?
Он представил себе начальственное лицо отца, где каждая складка подчеркивала властность натуры, а рядом свою мать с лицом девчонки, которая шагнула в старость прямо из юности. Никогда Ян не мог понять, что связывает его родителей, кроме него самого? И вообще, что в жизни их семьи подлинно?
Испокон века в кабинете отца на тонконогом столике стояла огромная фигура шахматного коня, память о юношеской победе на турнире. Она каждому вошедшему лезла в глаза первой и заслоняла собой все: дорогой ковер, изысканные японские акварели и три действительно великолепных ружья. С годами дурацкий конь стал казаться Яну символом их семьи.
…На штакетник возле клумбы неловко уселся большой черный ворон. Долго хлопал крыльями, устраиваясь. Потом вытянул шею и закаркал на Яна, точно дразнясь. Ян швырнул в птицу мелкой галькой, не попал, а ворон и не подумал взлететь. Толяна бы сюда.
Но остальная компания пошла к морю, а Иван Васильевич о чем-то толкует с Данилой Ерофеевичем возле крыльца. Их видно, но не слышно.
Неуловимо тянется заблудившееся время, не понять, минута проскочила или час прошел? Яну ничего не хочется делать, но и невыносимо скучно. Мир вокруг растерял все краски, кроме черной и белой. Черные сопки смотрятся в серую воду, белые хатки сбегают к бухте. И все та же давящая тишина словно прижимает к завалинке, не дает шевельнуться.
Из-за угла вдруг выставилась рука и поманила Яна заговорщицким крючком пальца. Ян встрепенулся: это еще что за диво? Рука исчезла на миг, но тут же появилась вновь, и палец заработал еще энергичнее. Потом мелькнули черные встрепанные волосы. Ян понял: там Раджа и он не хочет, чтобы его маневры заметил от крыльца Иван Васильевич. Ян встал и тоже нырнул за угол.
— Во! — сказал Раджа и показал скомканную пятерку. — Любкин старик раскошелился!
Ян решительно протянул руку:
— Давай сюда!
— Ты чего? — возмутился Раджа. — Деньги мои, что хочу, то и делаю с ними.
— Деньги… велико богатство — пятерка! Были бы мы в городе, я бы тебе показал, что такое настоящие деньги!
Раджа промолчал, потому что знал: Ян не хвастается, в городе у него бывают в руках такие суммы, о которых в их классе никто и мечтать не смеет.
— Давай сюда свою пятерку, я в городе больше отдам! — уже просительно сказал Ян, и Раджа согласился:
— На, бери, отдашь, сколько брал. Мне твоего не надо. Ты что-то задумал?
— Увидишь! — коротко пообещал Ян.
…Наверное, Иван Васильевич очень устал от своих подопечных. Камнем на сердце легло и неловкое скороспелое объяснение с дочерью. Все не вязалось в нем: место, стечение обстоятельств, сказанные слова. Потому И расслабился внутренне, перестал думать о каждом в отдельности. Стоял возле крыльца, курил и вел неспешную сельскую беседу с Данилой Ерофеевичем.
Наблюдал за тихой, но деятельной жизнью рыбацкого поселка. Нужно было только присмотреться, чтобы понять: дома не вымерли, они полны труда. Просто у людей, что здесь жили издавна, были мягкие, ладные движения и негромкие голоса. Они вплетались в несмолкаемый шум моря и гасли в нем, никого не тревожа.
На косе возле бондарной играли в мяч. То ли его отряд; против местных школьников, то ли местные против пришлых. Издали не разберешь. Но мяч летал высоко и напористо отскакивал от азартных ладоней.
Вынырнуло солнце и осветило зеленовато-прозрачную неглубокую бухту и нестерпимо синий остаток неба над головой. Остальное незаметно подмяла под себя теперь уже не черная, а угрюмо-серая туча. Во всех дворах наперебой заорали петухи, словно только и дожидались солнечного подарка.
Мяч на берегу угодил в воду, и ребята дурашливо толкались возле пенной полосы отлива, споря, кому за ним лезть.
Данила Ерофеевич говорил, покуривая трубку, и дым напрасно и долго искал выхода из его усов и бороды.
— Всякие люди есть, верно. Но от некоторых я бы прятал детей. Их же собственных детей! Вот как от Скоробогатова… Ума не приложу, как при эдакой-то изгальной его жизни девка у него такая ладная растет? А уж забавница, уж выдумщица!
Никто не прошел улицей мимо двух мужчин у крыльца. На берегу отняли мяч у игравшей им волны и он снова летал над головами, блестящий и радужный, как мыльный пузырь.
Жизнь казалась прекрасной, а возможности ее — неисчислимыми. Ян, размахнувшись, зашвырнул пустую бутылку на другой берег Студеного ключа, и она далеко в камнях брызнула осколками.
— Нечего тут время давить! — заявил он Радже. — Пошли в Атарген на танцы!
— А что… — протянул тот, расплывчато ухмыляясь. — Идея! Покажем им, как двигаться. А то они, поди, не шейк дают, а как крабы елозят по песку… Ха!
Он подумал о чем-то, морща лоб, потом его, видимо, посетила блестящая идея. Он весь расцвел:
— Девчонок наших надо взять, вот что!
Ян недоверчиво покачал чуть менее пьяной головой:
— Не пойдут. Наташка не пойдет.
— А зачем Наташка? Гальку позови, эта — куда хошь… Ирку не надо, вредная. Ты Гальку позови, она за тобой — куда хошь! — настойчиво повторял Раджа.
— Топаем, старик. Я позову, — решился Ян. — Только бы Иван не засек…
— Так он возле конторы, а мы распадком и прямо к морю. Гальку позовем — и ходу! — Радже все казалось легким и достижимым. Если бы решили друзья, что им срочно надо на Луну, он бы придумал, как и на Луну попасть…
А солнце светило ярко, безмятежно, с почти летней силой. Ключ бурлил на перекатах, спешил к морю и торопил людей. Близкая туча словно бы отступила, исчезла с глаз.
* * *Галя всю жизнь была предпоследней. Она считала, что предпоследнему — хуже всего. О Звездном пути первых она не мечтала — слишком обременительно. Конечно, не хотела быть и самой последней в классе. Однако часто думала, что двоечников все клянут, а все равно поневоле о них помнят. А кого в классе волнует ее судьба? По трудным предметам Галя «твердая троечница», по легким — «хорошистка». Не злая и не добрая, не красавица и не урод. Очень аккуратная, чистенькая и словно бы выгоревшая на солнце: неопределенно русая и голубоглазая.
