Ольга Гуссаковская - Порог открытой двери
А там царило веселье. Любин дед оказался человеком презанятным. Он, не разжимая губ, пищал котенком, скулил щенком и даже устраивал котячью и щенячью драку. А сам в это же время недоуменно оглядывался и спрашивал своим обычным голосом, куда же девались драчуны. Ребята покатывались со смеху.
Потом все встали и пошли на маяк. Одна Люба осталась хозяйничать возле костра и жарить рыбу.
Дверь в нижнее помещение была закрыта тяжелым железным прутом, просунутыми две петли.
— Тута жилуха моя, — кивнул дед, не останавливаясь, — не от людей — от медведей берегусь. Ши-ибко они любопытные!
Дверца, что вела наверх, не запиралась вовсе, трое мальчишек переглянулись с одной и той же мыслью: неужели современная осветительная аппаратура стоит дешевле дедова барахла? Но сказать ничего не успели, потому что набухшая дубовая дверца открылась со скрипом, и ребята оказались у подножия узкой винтовой лестницы с каменными ступенями и железными фигурными перилами, выглядевшими здесь неуместно. На лестнице густым слоем лежала пыль пополам с птичьим пометом. Веяло от всего этого печалью запустения. Все невольно притихли.
А наверху гулял знобкий ветер, и никаких чудес техники там не оказалось. Древний фонарь и отражатели. Все оковано позеленевшей корабельной бронзой.
Подошли к перилам площадки. Бухта внизу как на ладони, но даже на горизонте не маячат пароходные дымы. Только нерпы кувыркаются в странной тускло-золотистой воде. Целое нерпичье стадо…
— А нерпы-то совсем непуганные, — заметил Толян, — Там, где пароходы, такого не увидишь.
— Действительно, кому же светит ваш маяк? — заинтересовался и Иван Васильевич.
Старик вздохнул.
— Он, паря, давно уже не работает, маяк-то. Обмелела наша бухта. Один я тута остался.
— А кто же вам деньги платит тогда? Не за «спасибо» ведь здесь живете? — вдруг вмешалась Ира. — На Колыму даром не ездят.
— Это вы ездите, а мы тута живем. — Старик посмотрел на нее с сожалением. — Первым-то смотрителем на маяке дед мой был, царствие ему небесное. А деньги что? Море кормит. Мое оно. И земля моя. А в своем месте жить те-епло. Где оно у тебя-то, ась?
— Не знаю, — тихо ответила Ира, — я ведь тоже на Колыме родилась. Но… не считала ее своей землей. Не сердитесь на меня за глупый вопрос, если можете.
Иван Васильевич с удивлением смотрел на Иру. Что-то новое проступило сквозь привычную надменную замкнутость ее лица. Как проталина на снежной целине.
Их никто не видел и не слышал. Остальные, убедившись, что на верхней площадке маяка ничего необыкновенного нет, с шумом помчались вниз по лестнице. Засмеялась Наташа, пискнула Галя, Наверное, кто-то из мальчишек дернул ее за жиденький конский хвостик, болтавшийся поверх куртки.
— Ого-го-го! — вдруг закричал Ян.
Ира словно и не слыхала всего этого шума. Стояла, опершись на перила, ловила ветер чуть приоткрытыми губами и хороша была в эту минуту несказанно. Иван Васильевич подумал, что слишком мало знает о ней, о ее душе. Вот ведь и не подозревал, что она может быть такой…
— Вы счастливый человек? — вдруг спросила Ира старика и глянула на него строгим, не допускающим шуток взглядом.
— А всякий, — не задумываясь ответил дед. — Совсем-то счастливых людей, думаю, не бывает, все равно как чистого вёдра. Где солнце, а где и туча набежит… А счастливее других те, кто не завистлив да не корыстен. Жизнь у них не уходит на то, чтобы чужие радости и достатки считать.
Ира кивнула.
— Да, я знаю, это ужасно: жить в чужом кармане. Душно, темно. И ничто не радует: ведь не свое, чужое! Мне казалось, что на Колыме все так живут. Оказывается, есть и другие люди, такие, как вы. Нет, конечно, вы счастливый человек!
— Вот и ладно, коли так, — улыбнулся дед. — Пойдемте, однако, корюшку есть, поспела, поди… А то огольцы-то ваши все приберут, ничего не оставят!
Иван Васильевич тихонько тронул Иру за локоть и улыбнулся ей, как заговорщик:
— Может быть, ты не будешь так скора на расправу теперь? Если люди-то на Колыме разные, так можно и друга ударить ненароком, а?
Ира засмеялась и последней ступила на узкую гулкую лестницу.
Туча, полдня прождавшая за горизонтом ветра, медленно заклубилась и протянула по небу черные щупальца, как огромный оживший осьминог. Но заметила эту перемену только Ира, спускавшаяся по маячной лестнице, но и та не обратила внимания. Тучами на Колыме никого не удивишь.
…Рыба, испеченная Любой, таяла во рту. Корюшка сохранила даже свой неповторимый огуречный запах. Любу все хвалили, а она только медленно краснела и улыбалась. Возле костра царил мир.
Иван Васильевич отошел в сторонку — он не любил близкого жара. Уселся на плоский камень под обрывом и оттуда смотрел на ребят. Какие они все сейчас дружные, какие у них беззаботные, по-настоящему ребячьи лица.
Наташа тихонько подсела поближе к отцу:
— Ты больше не сердишься на меня, а? Я очень глупая, верно?
Он пожал плечами.
— Ты не глупая. И я не сердился, мне просто грустно и немного страшно за тебя. Ты — собственница, Наталья. Это хорошо: не будет половинных чувств. Но и опасно: можешь остаться одна. Только сейчас разговор этот не к месту. Дома потолкуем.
Наташа задумчиво кивнула: она ожидала чего-то совсем иного, но чего — не знала и сама. Отблески костра плясали на серых скалах, вспыхивали и гасли в серых глазах отца.
* * *— Слушай, — сказал Ян Радже, — а ведь из этого лагеря надо рвать когти, пока не поздно. Порядочки в нем будут детские: сюда нельзя и туда нельзя. Словом, дети до шестнадцати лет не допускаются.
Они шли последними, замыкая далеко растянувшуюся вдоль берега цепочку, и их никто не слышал.
— Рви, если можешь! — усмехнулся Раджа. — Тебе что? Предки богатые, хоть в Лоо, хоть в Палангу отправят. Только захоти. А по мне, лучше уж здесь летом придуриваться, чем дома редиску на базар таскать.
Со стороны обрыва послышался задыхающийся треск мотоцикла, и мимо ребят мелькнул парень в черной кожанке со сложенным ружьем за плечами. Он проскочил по камням и водомоинам так, словно мотоцикл его не умел падать.
Раджа восхищенно ахнул:
— Во дает! Это я понимаю.
А Ян неожиданно резко отстранился и даже побледнел, когда мотоцикл пролетел мимо. Раджа заметил эту перемену:
— Ты чего? Испугался, что ли?
Ян криво усмехнулся:
— Я не испугался, а просто… Вот послушай, ты никогда не задумывался над тем, что окружающие думают и чувствуют не так, как мы сами?
— Чего, чего? — не понял Раджа и даже остановился.
— Ну, вот, например, этот парень. Ты видишь, что он едет тебе навстречу, и не боишься, потому что невольно ставишь на его место себя. Ты ведь не наедешь на человека? Значит, и он должен поступить так же. Но он-то другой, он не ты! И никто, кроме него, не знает, что он думает, что чувствует! А может, ему на все наплевать? И на страх, и на закон?
— Дури-и-ило! — с чувством проговорил Раджа. — Это же надо до такого додуматься! Что он тебе, чокнутый, на людей наезжать? Ты иногда дело говоришь, а иногда…
Некоторое время шли молча. Потом Ян заговорил снова:
— А помнишь тот перевал? Когда машину мы угнали?
— Не «мы», а ты, — поправил Яна Раджа.
— Ну, всё равно, пусть я, не в этом дело, — гнул свое Ян. — А как ты думаешь, что бы вышло, если бы прицеп не занесло?
— Откуда я знаю что? — пожал плечами Раджа. — Может, загремели бы с обрыва. Да чего ты мелешь, я не понимаю? Сам же сдрейфил и руль выпустил. А туда же: «Махнем на перевал». Маменькин сынок, вот ты кто после этого! Чуть что — сразу и раскис.
— Ну, ты не очень-то! — ощетинился Ян. — А то ведь знаешь, за такие слова!..
Он уже, видимо, жалел о сказанном.
Раджа только присвистнул насмешливо: Попробуй! Я тебе не Толян…
Ян некоторое время смотрел на него зло, но ударить так и не решился. Прибавил шагу и догнал остальных.
Рядом с Иваном Васильевичем шла Люба и рассказывала:
— У нас интернат новый. В Атаргене все новое, колхоз богатый. Не то что в нашем поселке. У них даже не клуб, а Дворец культуры построен. Мы и в кино теперь ходим в Атарген.
— Далеко ведь… — удивился Иван Васильевич.
Вовсе недалеко, если берегом моря. По отливу пройти легко. Мы привыкли. А сегодня во Дворце культуры танцы…
— Вероятно, ты на этих танцах нарасхват? — недобро поинтересовался Ян.
— Что ты! Я вовсе на танцы не хожу! — ничуть не обиделась Люба.
Ян насупился: ни на ком не сорвешь зла.
Они подошли к знакомому оползню, и невольно все посмотрели вверх: не появился ли там снова желтый медведь? Но даже клочья шерсти успели растащить птицы.
— Сюда! — позвала всех Люба и повела вдоль распадка Студеного ключа.
Внизу шумела узкая бурная струя бесцветной воды. Ключ становился то бурым, попав на пучок прошлогодней осоки, то зеленым, встретив затопленную лапу стланика, то черным или белым от камней и песка. Вода в нем была настолько чистой, что не имела цвета. Остро пахло влагой и илом.
