Виктор Московкин - Как жизнь, Семен?
— Я тебе сколько раз говорил: «Сиди! Сиди!» А ты не слушаешь, знай свое!.. Теперь мамка придет, а ключи где? Забрал?.. И что всегда вяжешься за взрослыми?..
Я вытаращил на него глаза, потом оглянулся — сзади никого не было. Значит, Корешок орал на меня.
— Дома бы сидел! — продолжал он. — Избаловался, совсем не слушает никого.
Последние слова он произнес, как бы обращаясь к пассажирам. В вагоне сразу стихло, все повернулись в нашу сторону. Старик в полушубке заметил:
— Ты бы спокойнее, старший брат! О ключах самому надо заботиться, нечего на мальчишку сваливать.
И в вагоне сразу заговорили о неправильном воспитании.
— Куда только школа смотрит! — заявил старик в полушубке.
Однако Корешок мало прислушивался к рассуждениям пассажиров. Едва только я открывал рот, чтобы выяснить явное недоразумение, он распалялся еще пуще:
— Еще возьмусь за тебя! Вот погодь, дома будем! Ты у меня узнаешь!
В то же время он незаметно подталкивал меня к выходу. Я прижался к стене, со страхом глядя на него. Что у него на уме? И вообще не спятил ли он?
— Беги, дура-а! — прошипел он вдруг мне на ухо и тут же выскользнул за дверь.
Ошеломленный, ничего не понимающий, я бросился за ним.
Когда мы очутились на площадке, он торопливо оглянулся на подножку и, приготовившись к прыжку, крикнул раздраженно:
— Раззява! Чего стоишь? Махай за мной!
Он оттолкнулся и полетел под откос в мягкий глубокий снег. Плохо соображая, что делаю и зачем, я прыгнул за ним. В глаза брызнул снежный фонтан, в ступнях заныло, куда-то отлетела шапка…
— Жив ли? Ну поднимайся быстрее, идем!
Передо мной стоял Корешок. Метрах в пятидесяти от нас отряхивался от снега Пашка. В руках у него была хозяйственная сумка.
— Да пошевеливайся ты, дьявол! — орал Корешок.
Обратно к мосту мы опять бежали. Ноги еще ныли от прыжка, в голове шумело. И только когда выбрались на дорогу, пошли потише.
— Пашка, ты украл сумку?
— Откуда ты взял? — зло спросил он. — Мне тетка дала. Ты что, не видел?
Никакой тетки не было. Пашка обманывал. Это было заметно по его глазам, по всему виду.
— Тогда зачем Корешок орал в вагоне?
Пашка повернулся ко мне, замедлил шаги.
— Знаешь что? Помолчи лучше! — сказал он с ленивой выразительностью. — А то таких вопросов наставлю — не обрадуешься!
Всю остальную дорогу я молчал. В голове неразбериха, на душе противно, нет сил уйти, забыть все: и чижа, и Пашку с сухопарым Корешком.
В сумке оказались желтые полуботинки с фабричным клеймом, детская погремушка и кулек с мукой.
— Не густо, — сказал Пашка.
Он отдал сумку Корешку и объяснил:
— Сейчас прямо к моей матке, толкнем ей муку.
— А ты-то пойдешь? — спросил Корешок.
— Если можешь уговорить, иди без меня.
— Нет, уж лучше всем вместе.
В корпусе мы сразу направились к Пашкиной матери. Они долго уговаривали ее купить муку, она упорно не соглашалась.
— Бери, мамка, — убеждал Пашка. — По дешевке человек отдает. — И он кивал на Корешка.
— Получка у вас не ахти какая, — вторил Корешок. — А я отдаю дешевле. Кабы на муке было написано, откуда она, другое дело. Бери, тетка Настя. Дешевле же.
— Ну только разве что дешевле, — согласилась наконец она. Со вздохом отсчитала деньги и стала торопливо выпроваживать Корешка. Причем, она то и дело поглядывала на меня, и в глазах ее было осуждение.
Обрадованный Корешок совал ей в руки погремушку.
— Бери, бери, тетка Настя! В хозяйстве все пригодится.
Тетка Настя растерянно повертела яркую игрушку, не зная, что с ней делать. Наконец, сунула за зеркало.
— Я провожу ребят, — не своим, упрашивающим голосом сказал Пашка и, когда очутился в коридоре, шепнул нам: — Теперь сплавим полуботинки. Еще успеем.
«Пашкина мать, видимо, совсем не знает своего сына», — подумал я.
Мы проехали, несколько остановок на трамвае и скоро стояли перед чистильщиком сапог. Тот встретил нас замечательно:
— Приветствуем молодежь! И еще приветствуем всех: дедушку, бабушку и прочих родственников! Орлы ребята! — восхищенно заключил oн.
— Какие мы орлы? — сказал Корешок. — У нас, видишь, крыльев нема.
Но чистильщик не унимался.
— Орлы без крыльев — еще лучше орлы!
— Хватит! — грубо оборвал его Пашка. — Заладил, как попугай! Возьми лучше полуботинки в чистку, хорошие ботиночки…
Воровато оглянувшись по сторонам, чистильщик щелкнул почерневшим пальцем по крепкой кожаной подошве, довольно причмокнул и быстро убрал полуботинки в ящик, на котором сидел. Почти в тот же момент к нему подошел гражданин в серой шляпе. Съежившись, как для прыжка, чистильщик хрипло спросил:
— Что хотите?
«Вот где попались! — решил я. — Ну, так и надо…» Лицо у Пашки стало белое, Корешок тоже нервно оглянулся по сторонам, готовясь бежать. Но тревога оказалась напрасной. Гражданин добродушно сказал:
— Что я хочу? Почистить ботинки.
— Плати, — заявил чистильщик, показав пятерню.
— Почему так? Дорого! — сказал гражданин.
— Мы — частная лавочка, — объяснил ему чистильщик. — Пожалуйста, напротив — артель. Идите, обращайтесь. И погляжу я, как вам вычистят. Все носки замажут. Они это умеют. А мы — частная лавочка. Плати.
— Дорого, — опять сказал гражданин и пошел к артельной будочке.
Чистильщик облегченно вздохнул. Он отсчитал Пашке деньги, и мы пошли. А сзади неслось:
— Орлы без крыльев — еще лучше орлы.
Остаток дня я шатался по улицам, пытаясь понять, как так получилось, что я попал в воровскую компанию. Я представлял день, проведенный у Валентина Петровича, вечер на катке, сцену в вагоне и распродажу вещей. Все это никак не вязалось одно с другим.
Когда я вернулся домой и, быстро раздевшись, юркнул в постель, Вера сказала:
— Приходил учитель.
— Кто?
— Ваш учитель, Валентин Петрович. Спрашивал, где ты можешь быть.
Этого еще не хватало!
— Что ты ему сказала?
— То и сказала, что тебя в последнее время никогда не бывает дома. Совсем от рук отбился. — Потом она подошла к кровати и, пытаясь заглянуть мне в глаза, спросила: — Ты очень изменился за последние дни. Если что случилось, почему ты не скажешь мне? Я же тебе родная сестра.
— Ничего, — с трудом выдавил я. — Ничего не случилось…
Я не мог рассказать ей, как не смог бы сказать никому другому, кроме, может, мамы. Сам попал в беду, сам и буду выпутываться. Но какими глазами я стану теперь смотреть на Валентина Петровича?
Глава десятая
Суд
Все больше стало греть солнце. С крыш на тротуары полетели хрустящие сосульки. Дохнула первым теплом ранняя весна. Посмотришь — радость на лицах, ожидание чего-то хорошего. И только у меня беспокойная жизнь…
Я прихожу к Пашке. Он встречает меня любезно.
— Появился на нашем горизонте? Молодец, что пришел. Поди, худо живете? Что сестра? Все работает? Танька в садик ходит? Значит, ничего, крепитесь, пока?.. И доктора опять видел. Это тот самый доктор, который в собственном доме живет? Ну как же, помню, говорил ты… Мать твою лечил… Когда ты его последний раз видел? Вечером? Он что, до семи работает? И все в одно время возвращается? Совсем хорошо… Чего ты редко заходишь? Ты заходи чаще.
— Пашка, я за чижом.
— Чую, догадался. Приходи завтра, сходим к тому товарищу. У него чиж живет. Отдаст. Понял? Запросто отдаст. А сейчас хочешь с нами? Айда!
— Нет, Пашка, с вами я не хочу. И не зови.
— Почему так? — У Пашки удивленно вытянулось лицо, рыжие брови полезли вверх. — Напрасно чуждаешься. Я тебе хорошего хочу. Впрочем, смотри, не неволю.
Я приходил «завтра». Но Пашки не было. Я ждал его по нескольку часов, и все напрасно. А когда встречались, снова слышал:
— Приходи завтра. Обязательно завтра сходим.
Однажды я застал Пашку с Корешком. При моем появлении они замолкли. На этот раз Пашка не очень любезничал.
— Вот что, — сказал он. — Помнишь, тетку встречали? Ты правильно тогда угадал: никакая не тетка, украл я сумку, а вы мне помогали. Если дознаются об этом деле, сгоришь и ты. За соучастие привлекут, не отвертишься. Через пункт 17 будут судить. За соучастие дают еще больше сроку. Понял?.. Но мы тебе плохого не хотим, не пугайся, не выдадим. Может, скажешь, что ты тогда не знал? А кто же верить будет? Байки любой может рассказывать… Ты держись около нас, не пропадешь. И жратва будет, и все. Что там сеструха зарабатывает! Знаю, как живете. За квартиру, за Таньку в детский садик — и половины получки нет. Наберешься с нами ума — жить станешь и сестре поможешь.
Я никак не мог догадаться, что он еще задумал. Одно я твердо знал: мне с ними не по пути, жуликом я не стану. Как только заполучу чижа, ноги моей здесь не будет.
