Бийке Кулунчакова - Улица моего детства
Шестого ноября, в канун праздника, тем, кто учился на четверки и пятерки, вручали в школе подарки, о них тепло говорили учителя, подружка моя Байрамбийке тоже была среди награжденных. Я и радовалась за нее, и было мне немножко обидно: задачи и примеры она всегда списывала у меня, но никто этого не знал.
Я заметила, как расплылось в улыбке лицо матери Байрамбийке. Глаза ее сияли. «И моя мама так радовалась бы…» — с грустью подумала я и отыскала ее взглядом. Она стояла среди женщин неподалеку от двери и тоже смотрела на Байрамбийке. Что-то похожее на зависть мелькнуло в глазах у мамы.
Учитель похвалил еще одну мою одноклассницу. Я опять обернулась. Но мамы уже не было. Наверное, побежала кормить Балбийке.
Вышла я из школы и медленно побрела по улице, глотая слезы. Придя во двор, зашла в сарай, растянулась на сене и долго плакала. Не заметила, как уснула. И вижу сон: будто стою я на берегу Шобытлы, на том самом месте, где весной любовалась полем и тополями. И главное, будто я уже взрослая, и красивая-красивая, и настроение у меня такое веселое! Все мои сестрички, братишки, племянницы выросли. И аул уже совсем другой: дома не камышом грязно-серого цвета покрыты, а красной черепицей, и высокие они, как наш клуб, при каждом доме сверкают стеклами голубые веранды, а в палисадниках подле них цветут розы. Вдоль нашей улицы стоят зеленые-презеленые, высокие-превысокие деревья, и солнце, необыкновенно ласковое и теплое, гладит меня по голове мягкими лучами, и мне так хорошо-хорошо… Открываю глаза — и вижу маму. Она тихонечко гладит меня по голове, лицо у нее мокрое, будто плакала.
— Что с тобой? Почему ты здесь? — спрашивает она.
А я молчу, все никак не могу прийти в себя, зачарованная только что увиденным сном, где все было так светло и радостно. И не хочется мне верить в то, что вовсе я не на берегу Шобытлы, а в грязном сарае, и не розами пахнет вокруг, а навозом, и на мне не сказочно красивое платье, а мое выцветшее старое.
Я вздохнула и закрыла глаза.
— Не бывает радости без печали, а печали без радости, доченька, — ласково сказала мама. — Все будет хорошо, вот увидишь. У тебя еще вся жизнь впереди… Я понимаю, малыши сейчас тебе мешают учиться, но пройдет время, и все трудности позабудутся. И тогда будешь только радоваться, что у тебя есть сестры и братья.
Я поднялась, стряхнула с платья прилипшие стебельки сухой травы и пошла вслед за матерью домой.
Она пожарила мне вкусную яичницу и поставила передо мной пиалу с ароматным чаем. И я сразу позабыла о своих печалях.
Потихоньку и зима пришла в аул. Снегу навалило куда больше, чем в прошлые годы. А чем больше снегу, тем больше радости. Жить нам стало веселее, особенно в школе. В заснеженном дворе каждый резвился как мог: одни боролись, валили друг друга в сугроб, другие катались на отшлифованных до блеска нашими подошвами и одеждой дорожках, третьи играли в снежки. После уроков мы теперь не спешили, как всегда, домой, а задерживались в школьном дворе или на улице, где сугробов было не меньше.
После того памятного дня, который запомнился моей подружке Байрамбийке как праздник, а мне как день довольно грустный, мама старалась высвобождать для меня больше времени на учебу. Теперь я вечерами много читала и даже рассказывала Бегали и Кендали сказки. Они, притихнув, слушали очень внимательно. Иногда и Инжибийке присоединялась к ним, если в тот вечер не убегала в клуб. С некоторых пор мама перестала отпускать Сакинат в клуб одну, ее постоянно сопровождала Инжибийке. Сестренке это так понравилось, что она каждый вечер собиралась в клуб едва ли не раньше Сакинат. И если та не торопилась, напоминала ей: «Мы сегодня не пойдем, что ли?..»
Однажды Инжибийке вернулась из клуба всего минутой или двумя раньше Сакинат, веселая и возбужденная, и заговорщическим голосом сообщила матери:
— Знаешь, кого я видела в клубе? Темирхана! Он все время танцевал с Сакинат. И что-то шептал ей на ухо, а она смеялась!..
Лицо у мамы вытянулось так, будто во время еды ей на больной зуб попал камень.
На следующий день Сакинат, конечно, в клуб не пустили. Инжибийке заканючила: «Мы сегодня не пойдем, что ли?» — но мама строго прикрикнула на нее: «Сиди дома! Послушай вон лучше сказку!..»
Не помню, сколько прошло дней. Я возвращалась из школы. Неподалеку от нашей калитки меня остановил незнакомы» молодой человек, коренастый, невысокого роста, черноглазый, чернобровый. Пожалуй, его можно было назвать красивым. Однако мне он не понравился. Может, потому, что я догадалась, кто это, и вспомнила, сколько волнений и хлопот этот человек доставляет маме.
— Ты Айбийке? — спросил он, ласково улыбаясь-, зубы у него были крупные и ровные.
— Да, — ответила я, нахмурившись, и, обойдя его, последовала дальше.
«Конечно, это тот самый Темирхан. Не буду с ним разговаривать!» — решила я.
Он помялся и робко попросил:
— Передай, пожалуйста, вот эту записку Сакинат…
Я ничего не ответила, только окинула его неприязненным взглядом. Он прошел рядом со мной еще немного, продолжая держать записку в руках, потом опомнился, огляделся по сторонам и спрятал руку в карман.
— Ну, что тебе стоит?.. Сакинат всегда хвалила тебя, говорила, что ты умница и на тебя можно положиться. Я не могу долго ждать, мне надо скоро уезжать…
Я упрямо продолжала молчать, уставившись в землю и нахмурив брови.
Темирхан перестал заискивающе улыбаться, лицо у него сделалось сердитое, и он процедил сквозь зубы:
— Ну и вредная же ты, как и твоя мать.
Меня словно кипятком ошпарили..
— А вы с Сакинаткой дураки оба!.. — закричала я, еле сдерживая слезы, и даже ногой, кажется, притопнула. — Моя мама жалеет детей, которых вы бросили!
Сказала и бросилась бежать.
Навстречу шли две женщины с пустыми ведрами. Заметив, что я реву, они улыбнулись, и одна из них крикнула вдогонку:
— Что, мальчишки обидели? Ничего, эти же самые озорники скоро будут сохнуть по тебе, как былинка по осени!..
Если бы меня обидели мальчишки, я не плакала бы, а дала бы им сдачи. Надо попросить маму, чтобы она не удерживала больше дома Сакинат. Пусть выходит за этого дурака, пусть…
Войдя в комнату, я увидела веселое лицо мамы. В последнее время у нее редко бывало такое хорошее настроение. Она даже не заметила моего появления, так была увлечена беседой с соседкой. Они разговаривали и вместе что-то рассматривали. Оказывается, только что принесли письмо от Янибека. Он прислал и свою фотографию.
— Как он пополнел, тьфу, тьфу, тьфу, машалла!3 — говорила мама. — Хоть там и холодно, но, видно, воздух тамошний пошел ему на пользу. Дай-то бог поскорее дождаться его возвращения!..
— Да-а, — вторила ей соседка. — Смотри, как хорошо одевают, обувают и кормят солдат…
Я тоже наклонилась над фотографией, и слезы мои высохли.
…Минула еще неделя. В один из вечеров мама вернулась с улицы чем-то крайне раздосадованная и сразу набросилась на Сакинат с упреками. Из ее слов я поняла, что кто-то постарался донести до маминых ушей аульские сплетни: оказывается, в том, что Сакинат и Темирхан чувствуют себя несчастными, виновата только наша мама.
— Отпиши своему красавцу, чтобы присылал сватов! — рассекла рукой воздух мама. — Я на все согласна! Но если он потом бросит и тебя, никого, кроме себя, не вини!
Сакинат, вместо того чтобы разобидеться, кинулась ей на шею.
И начали готовиться к свадьбе.
НЕСЧАСТЬЕ ХОДИТ В ОБНИМКУ С БЕДОЙ
После переезда Сакинат в доме стало скучнее. Особенно загрустила Инжибийке. Привыкла вечера проводить в клубе, а теперь с кем пойдешь? Впрочем, она, наверное, и одна побежала бы, если бы мама отпустила. А сейчас приходилось сидеть дома. И она приставала ко мне: «Расскажи сказку. Почитай книжку». И братишек подбивала, чтобы просили. До сказок ли мне было? Забот у меня опять прибавилось, ведь одной помощницей у мамы стало меньше. То, что раньше делала Сакинат, приходилось делать мне. И как это я раньше обо всем не подумала? А то бы ни за что не согласилась, чтобы Сакинат выдали замуж.
По словам мамы, стало трудно сводить концы с концами, потому что в колхозе теперь работали только отец и Марипат. Спустя какое-то время мама попросилась на ток в дневные сторожа. Ток находился в двух километрах от аула, и ей приходилось ходить туда по нескольку раз в день. А дома пекла хлеб, стирала, готовила еду. Алимет, к счастью, уже ходила, но Балбийке все еще висела на мне, поэтому мама, уходя, наказывала никуда не отлучаться. Мальчики наши подросли и целый день пропадали на улице. Нередко мы даже не знали, где они с дружками-приятелями носятся. А они лазили по чужим садам и огородам, бегали по степи, отыскивали там сусличьи норы, таскали из реки ведрами воду, чтобы выгонять, этих пушистых шустрых зверьков из норок, и, натешившись вволю, отпускали их.
