Полиен Яковлев - Первый ученик
И только одна «величественная» фигура маячила над толпой, фигура вокзального жандарма Дутикова.
— Дзынь-дзон! — шагал он, отзванивая шпорами.
Дзынь-дзон,Царь — закон.Дзынь-длю,Всех сошлю.Дзынь-длин,В Саха-лин.
Показав друг другу глазами на Дутикова, Мухомор и Самоха засмеялись:
— Ну и лошадь!
Наконец выбрались из толпы, вышли на привокзальную площадь и пересекли ее. Широкой улицей, гремящей ломовиками, поднялись к ярко освещенной церкви, быстро обогнули ее и вышли переулками к центру города.
Светло.
Магазины сияли огнями. Вылощенные приказчики почтительно сгибались перед нарядными дамами и суетливо раскладывали на прилавках товары. У магазинов стояли блестящие экипажи, ожидавшие своих господ. По тротуарам двигалась праздная толпа.
На перекрестке — городовой. На нем, чуть набекрень, плоская барашковая шапочка с медной номерной ленточкой вдоль. Из-под шапки глядели:
лоб — низкий и вдавленный,
зорко — масляные глаза,
припухший от водки нос и
жесткие, как у моржа, усы.
Шашка, два рыжих шнура — один к свистку, другой к револьверу, крест-накрест башлык, валенки.
Стоит…
Следит…
— Куда прешь? Что несешь? — набрасывается он на мужичка. — Не видишь — главная улица?
И спроваживает его в темный переулок.
А на главной улице свет, нарядные господа… Ни мужичков, ни рабочих…
Для рабочих есть темная и грязная окраина, для мужичков — Сенной базар с вонючим постоялым двором.
А здесь — центр.
Здесь! — магазины.
Здесь — клубы.
Здесь — мужская классическая гимназия.
Мухомор и Самоха остановились.
В окнах гимназии было темно.
— Пойдем, — тихо сказал Мухомор.
Вошли в калитку. Быстро пробежали по асфальтовой дорожке и очутились у парадных дверей.
— Открыто! — удивленно и радостно шепнул Самоха. — Вот удача. Теперь не надо и в окно лезть. Шмыгнем?
Скользнули в знакомое неприветливое помещение. Широкая лестница, раздевалка и коридор.
Постояли, прислушались.
— Бом! — ударили в коридоре часы.
— Половина какого-то, — шепнул Мухомор, — наверно, десятого…
— Интересно, Аким спит или нет?
— В том-то и дело… Давай снимать сапоги.
— Понесем их в руках или как?
Посоветовавшись, решили сапоги взять с собой.
— Ключ бы, а?
— Иди… Тсс…
На цыпочках, вдоль коридора, Самоха и Мухомор двинулись в путь. Вот восьмой, вот седьмой класс. Вот шестой… Вечером гимназия совсем не такая. Днем противная, а сейчас страшная. В окна с улицы падал свет. На полутаинственные квадраты… Паркет чуть скрипит. Малейший шорох далеко уносится по коридору.
— Тсс… — остановился Самоха, — у Акима, кажется, свет…
— Да… Не спит, старая кочерга…
— Ключ у него всегда на веревочке… На гвозде…
— Знаю…
— Прячься!
— А ты?
— А я звякну, — сказал Мухомор, вынимая ножичек. — Я знаю как…
Самоха осторожно вошел в пустой класс, стал за доску. Ждет…
Мухомор поскреб ножичком электрические провода, соединил их — и вдруг у Акима мелко задребезжал звонок.
Миг — и Мухомор рядом с Самохой.
— Слышишь? Идет.
В коридоре скрипнула дверь, раздались тяжелые шаги Акима. Он поспешно пошел к парадному и забурчал:
— Кого это принесло? Ишь, звонит. А чего звонит? Сейчас! — крикнул на весь коридор Аким и скрылся за поворотом.
Только скрылся, как Самоха — кошкою к нему в сторожку, цап с гвоздя ключ и обратно в класс.
— Есть! — показал он Мухомору. — Сцапали.
А Аким был уже у парадного. Взялся за ручку двери, а дверь открыта. Выглянул наружу. Никого нет.
— Балуются сорванцы, — сказал он сердито, думая, что это звонили уличные мальчишки. — Поймать бы да отзвонить вас, негодяев, за уши… — И пошел обратно.
Шел и ворчал:
— И я тоже хорош… Сорока старая. Как же я дверь-то оставил открытой?
Когда Аким скрылся, Мухомор и Самоха осторожно оставили класс. Один за другим, на носках, они двинулись вдоль коридора.
Вот коридор свернул влево, вот еще поворот, а вот и массивная дверь в домовую гимназическую церковь.
Вставили ключ, осторожненько налегли…
— Зонн!.. — мелодично запел замок, и дверь бесшумно подалась…
Скользнули, как тени, в пустую церковь, волнуясь, притворили за собой дверь и остановились.
В церкви было темно и мрачно. В дальнем углу слабо мерцала лампада. Где-то царапала мышь.
— Давай скорей, — торопил Самоха. Он испугался немножко и подозрительно посмотрел вокруг. Стараясь скрыть смущение, сказал:
— Молодцы мы, да? — И вытащил из-за пазухи большие щипцы. Волнуясь и мешая Мухомору, стал он отрывать от стены церковную кружку.
— Да уж давай я сам, — сердито ворчал Володька. — Ты лучше возьми лампаду. Свети.
Самоха отдал щипцы и направился в глубь церкви. Искоса посмотрел на какого-то «чудотворца», изображенного во весь рост, отвернулся, быстро схватил лампаду и вернулся к Мухомору.
— Ну вот, хорошо, — прошептал Мухомор.
А через минуту радостно:
— Есть! Вырвал гвоздь!
У другого гвоздя наскоро обломили шляпку, и кружка бесшумно сползла со стены.
— Тяжелая! — сказал Мухомор. — Тут не только те деньги, что мы собрали. Тут больше.
— С процентами, — хихикнул Самоха. — Давай! Пошли! Быстро! Я — кружку, а ты бери мои сапоги. Тихо…
Ящерицами по коридору, в раздевалку, сунулись к парадному, а оно… оно…
— Вот это так штука! — шепнул Самоха. — Аким выходил да и запер на ключ.
Стояли, молчали, думали… Как быть?
— Попробуем в окно?…
Окна были на улицу. С улицы могли заметить. Да и городовой стоял как раз против гимназии, на углу.
— Через черный ход разве?
— Тоже, должно быть, заперто.
— Через второй класс, там окно во двор.
— Правильно!
Снова крались по коридору. Наконец выбрались. Во дворе обулись, юркнули в гимназический сад. Там сломали у кружки замок, высыпали деньги в платок, завязали его узелком. Самоха сунул его за пазуху, а кружку забросил в кусты.
— Готово?
— Пошли.
Шли людной улицей. В окнах сияли огни. Из кино доносилась музыка…
— Теперь на Кольцовскую, — торопил Мухомор, — а то поздно уже. Идем быстрей.
Переулок, другой, третий… Вот и Кольцовская, номер 76. Ворога. Калитка. Во дворе маленький флигелек. Ставни — наглухо. В щелях свет.
— Не спят…
— Стучи тихонько…
За дверью тревожный голос:
— Кто?
Самоха шепотом:
— Мы… Товарищи Лихова. Из гимназии. Дело есть. Важное…
Дверь открылась. На пороге стояла изумленная и встревоженная женщина. Увидя двух гимназистов, она успокоилась и сказала грустно:
— Зайдите. Что вам?
— Мы, — входя, начал Мухомор, — от четвертого класса. Лихов был в седьмом, но это ничего… Мы вот принесли вам для сына… Только вы никому ни слова… Это… А то… Вообще… Не надо говорить…
— Вот… — Самоха вытащил из-за пазухи платок с деньгами. — Возьмите. Мы тоже…
Хотел сказать «революционеры», да постеснялся.
Женщина не знала, что ответить. Удивилась. Взяла деньги, утерла слезы…
— Вы сядьте, — сказала она.
— Нет-нет, нам нельзя, мы спешим. До свидания. Вы извините, что мы так поздно… Увидите Лихова — скажите ему, что это от четвертого…
— Спасибо вам, милые. Сколько же денег тут? Что-то много. Зачем…
Она не знала, как поблагодарить ребят. Волновалась и все утирала слезы.
— Мы собрали, сколько могли.
— Тут даже больше, чем мы собрали… — сказал Мухомор.
— Мы не считали, — добавил Самоха, — но это ничего… Вы сосчитайте сами. Только никому не говорите, что мы… Это секрет…
Попрощались, ушли.
Было часов двенадцать, когда они, наконец, вернулись домой.
Мать пожурила:
— Разве можно так поздно шляться?
Промолчали. Перемигнулись только.
Легли. Долго не спали. Вспоминали каждую мелочь.
— Завтра Швабра и Аполлон с досады лопнут, — шепнул Самоха.
— Пусть, — хихикнул в ответ Мухомор. — Ловкачи мы все-таки, а?
— А ты боялся? Скажи.
— А ты?
— Нет, ты сначала.
— Почему я? Ты скажи.
— Я? Боялся. А ты?
— Я? Немножко трусил.
Засмеялись.
Мать сердито застучала в стенку:
— Спите. Довольно вам, полуночники. В гимназию опоздаете.
Пошептались еще с полчасика и уснули.
Спали крепко, как никогда.
Швабра раздает отметки
На урок пришел Швабра и принес четвертные отметки.
Тридцать два ученика в классе. Тридцать два сердца усиленно забились. Даже у Самохи оно чуть екнуло. Только тридцать третье сердце, сердце холодного Швабры, стучало спокойно и ровно.
