Фрэнсис Бёрнетт - Маленький лорд Фаунтлерой
Старик сдвинул брови. Он не хотел смотреть, но все-таки невольно взглянул на портрет: на него глядело прелестное, юное личико, до того похожее на мальчика, стоявшего рядом с ним, что граф вздрогнул.
— Ты ее очень любишь? — спросил он.
— Да, очень, — признался мальчик. — Видите ли, мистер Гоббс — мой большой друг. Дик, Бриджет, Мэри и Микель тоже мои друзья, но Милочка — Милочка самый близкий мой друг. Мы всегда все рассказываем друг другу. Мой папа оставил ее мне, чтобы я о ней заботился, и когда я стану большим, я буду работать для нее.
— Кем же ты думаешь стать? — спросил дед.
Маленький лорд сел на ковер и серьезно задумался, не выпуская портрета из рук.
— Я раньше хотел вступить в компанию с мистером Гоббсом; но потом передумал — уж лучше стать президентом.
— Мы пошлем тебя в палату лордов, — предложил дед.
— Пожалуй, если не смогу быть президентом и если это хорошее занятие, я ничего не имею против. Заниматься мелочной торговлей часто бывает скучновато.
После этого мальчик снова задумался и пристально глядел на огонь.
Граф тоже молчал и наблюдал за внуком. Много странных и новых мыслей мелькало в его голове. Дугал растянулся на полу и задремал, положив голову на вытянутые лапы. Воцарилось продолжительное молчание.
Около получаса спустя мистер Хевишэм вошел в библиотеку. В большой комнате царила полная тишина. Граф все еще полулежал в своем кресле. При появлении мистера Хевишэма он зашевелился и сделал рукой предостерегающий жест, казалось, это движение сорвалось у него против воли. Дугал спал, и, тесно прижавшись к нему и положив кудрявую головку на руки, крепко спал маленький лорд Фаунтлерой.
Глава VI
Граф и его внук
Когда на следующее утро лорд Фаунтлерой проснулся (он не помнил, как его перенесли в кроватку), то прежде всего услышал треск дров в камине и шепот двух голосов.
— Будьте осторожны, Даусон, не проговоритесь об этом как-нибудь, — говорил один голос. — Он не знает, почему она не с ним, и причина должна быть от него скрыта.
— Если таков приказ его сиятельства, — отвечал другой голос, — конечно, он будет исполнен. Но, между нами, это очень жестоко — отнимать у бедной и прелестной матери ее плоть и кровь. Такого маленького красавчика и такого славного! Вчера вечером, в людской, Джемс и Томас говорили, что никогда еще, за все время их службы, им не приходилось видеть такого прелестного ребенка. Он был такой милый, вежливый и занятный за обедом, как будто перед ним сидел его лучший друг, а не наш граф, при виде которого, не во гнев вам будет сказано, стынет кровь от страха. А если бы вы посмотрели на него, когда меня и Джемса позвали в библиотеку, чтобы отнести его наверх! Не многим удавалось видеть такую прелестную картину: Джемс взял его на руки; его личико было покрыто румянцем, головка лежала на плече у Джемса, а золотые локоны свешивались вниз. И, по моему мнению, милорд не оставался к этому безучастным. Он следил за ним и сказал Джемсу: «Смотрите не разбудите его».
Цедрик зашевелился на подушке, повернулся и открыл глаза.
В комнате находились две женщины. Мебель была обита светлым ситцем с красивым рисунком. В камине горел огонь, и солнечные лучи проникали в комнату сквозь обвитые плющом окна. Обе женщины подошли к нему, и он увидел, что одна из них экономка, миссис Меллон, а другая — какая-то особа средних лет с добрым и ласковым лицом.
— Доброго утра, милорд, — сказала миссис Меллон. — Хорошо ли вы спали?
Маленький лорд протер глаза и улыбнулся.
— Здравствуйте, — сказал он, — я не знаю, как я попал сюда.
— Вас перенесли наверх, когда вы заснули, — сказала экономка. — Это ваша спальня, а вот это Даусон, которая будет ухаживать за вами.
Цедрик сел на постели и протянул руку, совершенно так же, как вчера графу.
— Как поживаете, сударыня? — спросил он. — Я вам очень благодарен за то, что вы хотите присматривать за мной.
— Вы можете называть ее Даусон, милорд, — с улыбкой заметила экономка. — Она привыкла, чтобы ее так называли.
— Мисс Даусон или миссис Даусон? — спросил маленький лорд.
— Просто Даусон, милорд, — просияв, ответила сама Даусон. — Не надо ни мисс, ни миссис. А теперь не желаете ли вы встать и позволить Даусон одеть вас, чтобы затем позавтракать в детской?
— Благодарю вас, я уже много лет тому назад научился одеваться сам, — отвечал Фаунтлерой. — Милочка меня научила — это моя мама. У нас была только Мэри, она все делала одна — стирала и прочее, — так что, разумеется, не годилось напрасно затруднять ее. Я также могу приготовить себе ванну, если только вы будете добры и посмотрите на градусник.
Даусон и экономка обменялись взглядами.
— Даусон сделает все, что вы прикажете, — сказала миссис Меллон.
— С радостью, дай ему Бог здоровья! — воскликнула Даусон своим веселым, добродушным голосом. — Пускай милорд оденется сам, если ему это нравится, а я буду стоять рядом и помогу, когда понадобится.
— Благодарю вас, — ответил лорд Фаунтлерой. — Иногда, знаете, бывает трудно застегивать пуговицы, и приходится к кому-нибудь обращаться за помощью.
Он нашел, что Даусон очень хорошая женщина, и не успел он принять ванну и одеться, как они сделались уже друзьями и он узнал о ней очень много интересного. Оказалось, что ее муж был солдатом и погиб в самом настоящем сражении; сын ее моряк и ходил в дальнее плавание, где ему доводилось видеть пиратов, людоедов, китайцев и турок; он привозил домой диковинные раковины и куски кораллов, которые Даусон могла показать Цедрику когда угодно, так как эти вещицы лежат у нее в сундуке. Все это было очень интересно. Он узнал также, что всю свою жизнь она ухаживала за маленькими детьми и даже теперь только что приехала издалека с другого конца Англии, где на ее попечении была очаровательная маленькая девочка по имени леди Гвинет Ваун.
— Она в родстве с вашим сиятельством, — прибавила Даусон, — и, вероятно, вы ее когда-нибудь увидите.
— Вы думаете? — спросил Фаунтлерой. — Я бы этого очень хотел. Я никогда не был знаком с маленькими девочками, но люблю на них смотреть.
Когда он отправился завтракать в соседнюю комнату и увидел, как она велика, когда он узнал, что к ней примыкает еще одна такая же большая комната, по словам Даусон тоже предназначенная для него, он вдруг снова почувствовал себя совсем маленьким, и чувство это было так сильно, что он не мог не поделиться им с Даусон, когда сидел за столом, красиво накрытым для завтрака.
— Я еще слишком мал, — задумчиво промолвил он, — чтобы жить в таком большом замке и иметь так много больших комнат… Вы не находите?
— О, полноте! — возразила Даусон. — Вы немножко странно себя чувствуете сначала, вот и все; но скоро это пройдет, и вам здесь понравится. Это ведь такое замечательное место!
— Разумеется, — с легким вздохом согласился Фаунтлерой, — но мне нравилось бы здесь гораздо больше, если бы со мной была Милочка. Утром я всегда завтракал вместе с нею, клал ей в чай сахар, наливал сливки и передавал поджаренный хлеб. Конечно, все это очень приятно!
— Ну, еще бы! — весело отвечала Даусон. — Но вы ведь можете видеть ее каждый день. Подумайте только, сколько нового и интересного вы ей расскажете. Только сначала немного погуляйте, посмотрите на собак, пойдите в конюшню поглядеть на лошадей. Одна из них, я уверена, вам особенно понравится.
— В самом деле? — вскричал Фаунтлерой. — Я ужасно люблю лошадей. Я очень любил Джима. Это лошадь, она возила повозку с товарами мистера Гоббса. Это была прекрасная лошадь, когда не лягалась.
— Ну, — сказала Даусон, — подождите только, что вы найдете здесь в конюшне! Но, Боже мой, вы еще не заглянули в соседнюю комнату!
— А что там такое? — спросил Фаунтлерой.
— Сначала кончайте ваш завтрак и тогда увидите.
Естественно, это его очень заинтересовало, и он усердно принялся за еду. Ему казалось, что в соседней комнате скрывалось нечто очень интересное: у Даусон был такой значительный и таинственный вид.
— Ну, готово, — сказал он через несколько минут, спрыгивая со стула, — я сыт! Можно мне пойти посмотреть?
Даусон кивнула головой и повела его за собою с еще более таинственным и торжественным видом. Он был в высшей степени заинтересован. Когда она открыла дверь соседней комнаты, он остановился на пороге и с восхищением стал осматривать ее, заложив руки в карманы и раскрасневшись. Он раскраснелся потому, что был в высшей степени удивлен и возбужден. Впрочем, подобное зрелище способно было поразить какого угодно мальчика.
Комната была так же велика, как и все другие, но обставлена иначе. Мебель не такая тяжелая и старинная, занавеси, ковры и обои гораздо светлее, на полках рядами стояли книги, а столы были завалены теми прекрасными и замысловатыми игрушками, которыми он так часто любовался в окнах нью-йоркских магазинов.
