Радий Погодин - Ожидание (три повести об одном и том же)

Ли­цо у от­ца за­твер­де­ло.

– Я про­сил пи­сать на ра­бо­ту.

Они стоя­ли один про­тив дру­го­го.

– У всех по­ря­доч­ных ум­ных лю­дей дол­жен быть дом и до­маш­ний ад­рес. Я ни­ко­гда, слы­шишь, ни­ко­гда не бу­ду пи­сать те­бе на ра­бо­ту!

– К со­жа­ле­нию, до­ма я ред­ко бы­ваю. Дел мно­го, – спо­кой­но ска­зал отец.

Слав­ка по­ду­мал: «Стои­ло ехать в та­кую даль, что­бы ру­гать­ся по пус­тя­кам?»

Он за­бил­ся в угол ди­ва­на, что­бы стать ма­лень­ким и не­за­мет­ным.

– Ты не хо­чешь со­про­тив­лять­ся сле­пой судь­бе, – го­во­ри­ла ма­ма ско­рее за­дум­чи­во, чем сер­ди­то. – Ты не хо­чешь про­ти­во­пос­та­вить ей свою во­лю. Это бес­хре­бет­ный эго­цен­тризм… Те­бе, в кон­це кон­цов, глу­бо­ко на­пле­вать на ме­ня и ре­бён­ка.

Отец сто­ял про­тив боль­шой ико­ны, за­ло­жив ру­ки за спи­ну.

– Ин­те­рес­ная шту­ка, – ска­зал он. – Ста­рая.

– Я, ка­жет­ся, с то­бой раз­го­ва­ри­ваю? – крик­ну­ла ма­ма.

– Это толь­ко ка­жет­ся, – от­ве­тил отец. – По-мое­му, ты раз­го­ва­ри­ва­ешь са­ма с со­бой. Ко­гда раз­го­ва­ри­ва­ют с дру­ги­ми, ста­ра­ют­ся го­во­рить по­нят­но…

– Так… – Ма­ма вспых­ну­ла и за­хо­ди­ла по ком­на­те. Она за­ку­ри­ла мо­с­ков­скую си­га­ре­ту с фильт­ром.

– Ты очень по­хож на ло­шадь, – сно­ва за­го­во­ри­ла она. – Ку­да те­бя го­нят, ту­да ты и идёшь…

Отец ус­мех­нул­ся.

– Уга­да­ла. Кста­ти, мне по ду­ше эта до­ро­га, по ко­то­рой ме­ня го­нят… И этот воз, ко­то­рый мне при­хо­дит­ся та­щить.

– Слав­ка, вый­ди вон! – ска­за­ла ма­ма.

– Ма… – на­чал бы­ло Слав­ка, но ма­ма кру­то по­вер­ну­лась к не­му и, вски­нув ру­ку, как пол­ко­во­дец, про­из­нес­ла вла­ст­но:

– Вый­ди. Это те­бя не ка­са­ет­ся.

«Как не ка­са­ет­ся?» – по­ду­мал Слав­ка.

Ма­ма очень час­то го­во­рит: «Это те­бя не ка­са­ет­ся». По­сле та­ких слов Слав­ке все­гда оди­но­ко. Хо­чет­ся уме­реть или за­бо­леть серь­ёз­ной бо­лез­нью. То­гда ма­ма ста­нет дру­гой. То­гда все ста­нут дру­ги­ми.

Слав­ка вы­шел в ко­ри­дор. Он сто­ял в тем­но­те. Он не хо­тел слу­шать, о чём го­во­рит ма­ма с от­цом. Но она го­во­ри­ла гром­ко:

– Где мы бу­дем жить?

– В ком­на­те на эле­ва­то­ре. Квар­ти­ру да­дут че­рез ме­ся­ца два… Ком­на­та впол­не… Квад­рат­ная…

– Жить чёрт зна­ет где! Жить чёрт зна­ет как!.. И да­же без ка­кой-ни­будь ма­ло­маль­ской меч­ты… Ты по­стро­ишь пять эле­ва­то­ров, де­сять, пят­на­дцать. Ну, а даль­ше.

Отец про­мол­чал.

– А лю­ди во­круг меч­та­ют, стре­мят­ся.

– Меч­та­те­ли, – про­вор­чал отец.

– Да, меч­та­те­ли! Я по­ни­маю, ес­ли бы ты стро­ил ра­ке­ты, ре­шал бы про­бле­мы тер­мо­ядер­ной энер­ге­ти­ки. А ты… Ты ам­ба­ры стро­ишь!

Отец мол­чал. Ма­ма то­же за­мол­ча­ла, толь­ко ды­ша­ла гром­ко и воз­му­щен­но. Слав­ка знал, что она ку­рит сей­час свои си­га­ре­ты, глу­бо­ко и час­то за­тя­ги­ва­ет­ся. Ма­ма щу­рит­ся и смот­рит в по­то­лок.

– Ты эле­мен­та­рен и узок, – на­ко­нец ска­за­ла она. – Слав­ка, по­ди сю­да! Со­би­рай­ся. Едем в Мо­ск­ву.

Отец по­шёл в кух­ню. Слав­ка про­во­дил его взгля­дом. Ли­цо у от­ца бы­ло уп­ря­мо-с­по­кой­ным.

– За­чем со­би­рать­ся? – про­бор­мо­тал Слав­ка.

– Я ска­за­ла, едем в Мо­ск­ву…

– Мы ведь и не рас­па­ко­вы­ва­лись…

Ма­ма как буд­то опом­ни­лась.

– Да, – ска­за­ла она. – Тем луч­ше. Сей­час и от­пра­вим­ся, не бу­дем те­рять вре­ме­ни.

В ком­на­ту во­шла баб­ка Ма­рия.

– Чаю пить бу­де­те?

Ма­ма ска­за­ла:

– Нет, нет. Мы сей­час едем.

– Ку­да? – баб­ка по­ка­ча­ла го­ло­вой. – Са­мо­лёт уле­тел. Толь­ко зав­тра ес­ли. А зав­тра са­мо­лё­том не на­до. Зав­тра те­п­ло­ход при­дет до Одес­сы, «Бе­лин­ский» на­зы­ва­ет­ся.

– Слав­ка! – крик­нул из кух­ни отец.

Слав­ка бро­сил­ся в кух­ню.

Отец и ста­рик Вла­сен­ко си­де­ли за сто­лом. Ста­рик при­хлё­бы­вал чай. Отец под­бра­сы­вал чай­ную лож­ку.

– Же­на мо­ло­дая, – рас­ска­зы­вал о сво­ём ста­рик. – Не спо­соб­ная к ры­бац­кой жиз­ни. Я ушёл ры­ба­лить. Три дня про­па­дал. Прие­хал: «Че­го, же­на, на­ва­ри­ла?» – «Да вот, суп­чик». Я по­ел. По­ехал ры­ба­лить. Дней че­рез де­сять прие­хал: «Че­го, же­на, на­ва­ри­ла?» – «Да вот, суп­чик». Я как хва­тил тот суп­чик об угол. С тех пор она все­гда мне бор­щи го­то­ви­ла. По­то­му, от бор­ща в ры­ба­ке си­ла и ещё от щер­бы, от ухи, зна­чит…

Отец бро­сил лож­ку в ста­кан. По­вер­нул­ся к Слав­ке,

– Едешь?

– Не знаю… – про­бор­мо­тал Слав­ка.

Отец дол­го смот­рел на не­го. Слав­ка ёжил­ся и крас­нел.

– Не пой­му я те­бя. Ты как яич­ни­ца всмят­ку. Не знаю, с чем к те­бе под­сту­пить­ся: то ли с лож­кой, то ли с вил­кой, то ли пить че­рез край…

Слав­ка сто­ял пот­ный, слов­но в па­ру.

– Слав­ка! – крик­ну­ла из ком­на­ты ма­ма.

Слав­ка бро­сил­ся в ком­на­ту.

Ма­ма пе­ре­би­ра­ла ве­щи.

– Му­жик все­гда сам с со­бой, – го­во­ри­ла ей баб­ка, – Его по­нять лег­ко, ес­ли у те­бя серд­це от ко­ры­сти сво­бод­но.

– Вы что ду­мае­те, мне его зар­пла­та нуж­на? – рез­ко спро­си­ла ма­ма. Она су­ну­ла Слав­ке аль­бом и ко­рот­ко при­ка­за­ла:

– Пе­ре­бе­ри!

Ста­ру­ха смот­ре­ла на ма­му с до­са­дой.

– Я не о день­гах, – ска­за­ла она.

Ма­ма снис­хо­ди­тель­но по­жа­ла пле­ча­ми и по­шла к зер­ка­лу. При­че­са­лась.

Слав­ка рас­кла­ды­вал кар­точ­ки. Ма­ми­ны он ос­тав­лял в аль­бо­ме, от­цов­ские за­пи­хи­вал в чёр­ный кон­верт из-под фо­то­бу­ма­ги. В аль­бо­ме бы­ли и его, Слав­ки­ны, кар­точ­ки. Не­сколь­ко штук. Он дол­го не ре­шал­ся, ку­да их по­ло­жить – в аль­бом или в па­кет. На­ко­нец он раз­де­лил их, по­ло­жил ту­да и ту­да по­ров­ну.

– Слав­ка! – крик­нул из кух­ни отец.

Слав­ка по­бе­жал в кух­ню.

– Ну? Ре­шил? С ма­мой по­едешь или ос­та­нешь­ся?

– Не знаю… – Слав­ка по­крас­нел, бы­ст­ро за­ше­ве­лил паль­ца­ми. Ему по­ка­за­лось, что пол ухо­дит от­ко­сом, про­ва­ли­ва­ет­ся.

Ти­хо, толь­ко по­звя­ки­ва­ет чай­ная лож­ка.

– Мож­но, я луч­ше в дет­ский дом за­пи­шусь? – про­шеп­тал Слав­ка.

Чай­ная лож­ка упа­ла на пол. Слав­ка вздрог­нул.

Дед Вла­сен­ко под­нял­ся из-за сто­ла.

– Пой­дем, хло­пец, – ска­зал он. – По­си­дим воз­ле ха­ты. В са­ду сей­час дю­же пах­нет. Пой­дем, аро­ма­том по­ды­шим…

В са­ду ме­тал­ся ве­тер, тё­п­лый и не­ус­той­чи­вый. Не­бо, по­бе­лев­шее от звёзд, опус­ти­лось низ­ко и слов­но кру­жи­лось.

Слав­ке вдруг по­ка­за­лось, что он сто­ит но­га­ми на двух лод­ках и лод­ки эти рас­хо­дят­ся в раз­ные сто­ро­ны. А но­ги у Слав­ки сла­бые – не удер­жать. Сей­час грох­нет­ся в хо­лод­ную во­ду.

Слав­ка жал­ся к ста­ри­ку. Он по­за­был свою ут­рен­нюю оби­ду, по­то­му что оби­да бы­ла мел­кой.

– В на­ших мес­тах бол­га­ры жи­вут, – за­го­во­рил ста­рик. – Моя же­на бол­гар­ка бы­ла. Сте­по­вая она, я её из сте­пи увёз, пря­мо с по­ля. По­са­дил на ко­ня – гай­да… Мне один цы­ган по­мог. По­том ме­ня её ро­ди­чи уби­вать при­ез­жа­ли. Они, вишь, бол­га­ры, му­суль­ман­ской ре­ли­гии, гу­гуа­зы, по-на­ше­му. Про­стре­ли­ли мне пле­чо из об­ре­за. А я взял же­ну свою Се­ра­фи­ну – и в мо­ре… По­том обош­лось… Я то­гда вид­ный был па­рень.

От­во­ри­лись две­ри. Из ха­ты вы­шел Слав­кин отец. Не обо­ра­чи­ва­ясь, он по­шёл че­рез сад. На­вер­но, на­прав­лял­ся но­че­вать к се­бе на эле­ва­тор, в свою толь­ко что по­бе­лён­ную ком­на­ту.

– Учё­ный твой бать­ка-то, – вздох­нул ста­рик. – А я, ви­дишь, ни­че­го, кро­ме ры­бы, не знал… И Се­ра­фи­на, же­на, то­же. Ох, как я её лю­бил, хло­пец. Бы­ва­ло, хо­жу за ней по пя­там, а на ры­бал­ке сна­ми про неё бре­жу…

Ста­рик дер­жал свои ру­ки на ко­ле­нях. Они ле­жа­ли спо­кой­но, не вздра­ги­ва­ли, не ше­ве­ли­лись. Бу­рые, в уз­лах и мор­щи­нах, слов­но спле­тён­ные из гру­бых, рва­ных шну­ров.

– По­че­му у вас ру­ки та­кие? – спро­сил Слав­ка. Хо­те­лось ему ска­зать: не­кра­си­вые…

Ста­ри­ко­вы ру­ки дви­ну­лись по ли­ня­лым шта­нам и уполз­ли в кар­ма­ны.

– Не­кра­си­вые? – ска­зал ста­рик. – Так мне же ж не на порт­рет их сни­мать, а для се­бя и та­кие сго­дят­ся.

ЕЩЁ РАС­СКАЗ СТА­РИ­КА ВЛА­СЕН­КО

…Сло­ви­ли ме­ня в гра­ж­дан­скую гай­да­ма­ки. Об­ра­бо­та­ли, ко­неч­но, ку­ла­ка­ми по рёб­рам. И я ж не сто­ял. Я ж од­но­му в ру­ко­мой­ник, дру­го­му в ухо. Треть­ему под дых. По­ка мне ру­ки не скру­ти­ли… Бро­си­ли у под­сол­ну­хов, кто бы им кос­ти смял, и по­шли са­мо­гон пить.

Я ле­жу. Под­сол­нух на­до мной и чёр­ное се­мя в нём. При­ле­те­ла пти­ца, та­кая ря­бень­кая. Под­сол­нух кач­нул­ся, пти­ца щёлк, щёлк по се­ме­ни клю­вом. Се­меч­ко вы­па­ло. При­ли­п­ло к мо­ей ще­ке. Я ше­вель­нуть­ся бо­юсь – хо­чу се­меч­ко язы­ком дос­тать, и так мне смеш­но от это­го.

Гай­да­ма­ки из ха­ты вы­ско­чи­ли. Пья­ные, аж го­го­чут. Им в го­ло­ву уда­ри­ло у ме­ня сек­ре­ты вы­пы­ты­вать. Го­во­рят: «Как же: мы его би­ли, а сек­ре­тов не выс­про­си­ли». Ляг­ну­ли ме­ня для на­ча­ла но­га­ми. Всё но­ро­ви­ли в мяг­кое. Я од­но­го за ик­ру зу­ба­ми схва­тил. По­том ему в мор­ду плю­нул. На те­бе, вошь, за­хлеб­нись. Он си­ний стал, как тот бак­ла­жан. Сло­мал под­сол­нух и ме­ня тем под­сол­ну­хом по гла­зам. По­том по­бе­жал в ха­ту. Вин­тов­ку та­щит. «Ух, – орет, – сей­час я те­бя на­сквозь про­шью! От за­тыл­ка до са­мой…» Кхе…