Валентина Осеева - Динка прощается с детством
Миша был тронут до слез, но ни на что не решался.
– Как я приду к вам? Нахлебником к вашей маме, к вашей сестре, в чужую семью…
Сегодня Миша Жиронкин встретил Динку с радостным лицом.
– Я скоро уйду отсюда, – таинственно шепнул он. – Я нашел выход. Но пока это очень скрываю.
Динка безнадежно махнула рукой. Весной, перед самым переездом на хутор, она встретила Жиронкина около их дома.
– Вы уже переезжаете? – спросил он. – Я видел вашего Ефима.
В голосе его не было ни обычного оживления, ни радости. Динка предложила ему зайти к ним, но он куда-то спешил и отказался. И теперь, услышав, что Жиронкин уезжает на фронт, она очень удивилась.
– И вы будет жить в казарме? Уйдете отсюда?
– Да, да! Я ухожу совсем, навсегда. – Он наклонился к ней и, прикрывая рукой губы, зашептал: – Я попросился на передовую. Я останусь навсегда военным, или меня убьют.
Динка вздохнула:
– Ну что ж, это все же лучше, чем оставаться здесь.
– Конечно, конечно… Я только хотел попросить вас об одном одолжении. На днях я уеду. Не можете ли вы взять у вашей сестры какую-нибудь самую маленькую вещь мне на память. Я хотел бы иметь ее платочек или ленточку.
Динка улыбнулась.
– Конечно, могу, Миша. Да она сама с радостью даст вам что-нибудь. Ведь вы же придете к нам попрощаться?
– Да. Если позволите. Я приду перед самой отправкой, – сказал осчастливленный юноша и, порывшись в пачке писем, вытащил серый треугольничек. – А вот и письмо… Анжелике Александровне!
– Кому? – не поняла Динка.
– Вашей сестре, Анжелике Александровне!
«Ах да. Это от Васи!» – чуть не вскрикнула Динка и, схватив письмо, радостно закивала головой.
– Ну так приходите же, Миша! До свидания! – крикнула она уже в дверях.
Глава 11
Театральный пан
Динка спешит, ей хочется порадовать Мышку письмом от Васи.
«Поеду напрямки через экономию», – решает она. Динка не любит ездить через экономию: там можно встретить самого хозяина, пана Песковского, да еще его приказчика Павло. Они всегда неразлучны; без своего Павлуши пан и шагу не ступит. Павло управляет огромным имением пана, распоряжается рабочими как хочет. Люди говорят: «Не так пан, як его пидпанок!» Вредный этот Павло, не любит его беднота, а богатеи к нему льнут, на свадьбы свои приглашают. Не хочется Динке ехать через длинный двор экономии, но Мышка ждет. Правда, от мамы ничего нет, но Вася-то хоть жив… Динка ощупывает карман, где хрустит серый треугольничек, и пускает Приму мелкой рысцой.
Вот уже и Федоркина хата, а вот и сама Федорка стоит на крыльце, утирается рукавом. Что это она? Плачет, что ли? Динка придерживает лошадь.
– Эй, Федорка! Чего зажурилась?
Федорка взмахивает вышитыми рукавами и бежит на голос подруги.
– Стой, Прима!.. Что случилось, Федорка?
Федорка, всхлипнув, припадает к Динкиным коленям.
– Мать за косы оттягалы…
– Что это с ней? С ума сошла! – хмурится Динка.
– Мабуть что так… Зовсим с глузду з'ихалы.
Федорка поднимает лицо с красными полосками слез, из-под платка свисают ей на грудь толстые встрепанные косы.
– У меня такое горе, Динка. Ты ж ничего не знаешь. А тут присватался ко мне один старый дурень, сам вдовый. Троих детей ему жинка оставила. А зато богатый, мельницу держит. Ну, матка моя як с ума сошла, – наполовину по-русски, наполовину по-украински жалуется Федорка.
– Вот же дурни! – удивляется Динка. – Ну, це дило треба добре разжувать. – Она тоже говорит наполовину по-украински, наполовину по-русски, они всегда так говорят с Федоркой.
Но сейчас Динке некогда, а сватовство – дело затяжное. Хотелось бы Динке укорить подругу за то, что она скрыла от нее убийство Якова, но говорить об этом тяжело и тоже не к месту, у Федорки свое горе.
– Ты вот что, Федорка: приходи сегодня ко мне. Мышка уедет, и мы обо всем поговорим. Ладно? И не плачь! Ничего этого не будет! Мы того дурня так отпугнем, что он и дорогу к твоей хате забудет!.. Придешь?
– Приду, – кивает головой Федорка.
– А сейчас я спешу, у меня письмо для Мышки. Вот, от Васи! – Динка вытягивает из кармана солдатский конвертик.
– Живой! – радуется Федорка, смаргивая слезы. – Ну, езжай, езжай… Я пид вечер приду!
– Обязательно приходи! – трогая лошадь, наказывает Динка.
Федорка молча кивает ей вслед.
Через экономию нельзя мчаться галопом: здесь на каждом шагу люди, уцепившись за подолы матерей, семенят ребятишки. Около коровника бабы гремят подойниками, рабочие выгребают навоз, а немного подальше, на самой дороге, стоит пан Песковский и рядом с ним приказчик Павло…
«Тьфу, нарвалась-таки! – думает Динка, ощущая противную неловкость от этой встречи и натягивая широкую юбку на голые коленки. – А что мне до него? Поздороваюсь и проеду!» – храбрится она.
Бывало, в первые годы жизни на хуторе, когда еще маленькой девчонкой она с Федоркой бегала по лесу, Федорка вдруг испуганно шарахалась в кусты, предупреждая:
«Пан! Пан едет!»
На дороге показывалась линейка, запряженная серой тонконогой лошадью. Динка не бежала, а с любопытством смотрела на лошадь, на черную, блестящую линейку и на самого пана в синем жупане и вышитой сорочке. Мельком взглянув на девочку, пан Песковский вежливо приподнимал шляпу, босоногая Динка тут же, на краю дороги, делала быстрый реверанс. Потом они с мамой приходили к пану покупать одноглазую Приму. Пан был очень любезен, за Приму взял совсем маленькую плату и улыбался, когда Динка, буйно радуясь купленной лошади, сказала:
«Теперь она наша на всю жизнь!»
Встречала Динка пана и позднее, бешеным галопом пролетая по лесу. В этих случаях он поспешно сворачивал в сторону, не успевая даже поздороваться. Изредка, встречаясь с Мариной, он по-соседски предлагал ей кирпич со своего завода и материал для постройки. Марина благодарила, но отказывалась – она не хотела быть чем-то обязанной пану, и более близкое знакомство пана с обитателями маленького хуторка так и не состоялось.
«Нам это ни к чему», – коротко говорила Марина.
Алина и Мышка держались такого же мнения. Поэтому и Динка, чувствуя себя в свои пятнадцать лет уже взрослой, никогда не ездила через экономию, избегая встречи с паном. Но в этот раз деться ей некуда. Пан Песковский уже издали смотрит на нее и, полуобернувшись к Павло, спрашивает его о чем-то. Павло важно кивает головой. Динка принимает независимую позу и вежливо здоровается.
– Здравствуйте, здравствуйте!.. А я даже не узнал вас! Вы стали совсем взрослой панной!
Пан Песковский, дружелюбно улыбаясь, подходит к Динке.
– Ну, Павло, видно, мы здорово состарились, если даже не заметили, как в нашем лесу выросла такая синеглазая панночка! Да еще с такими косами!..
Щеки Динки заливает румянец, она не знает, что сказать, и от смущения готова провалиться сквозь землю. На ее счастье, пан уже оглядывает лошадь.
– А это все та же моя одноглазая Прима? Сколько же ей лет сейчас? – Он с видом знатока смотрит зубы лошади, поднимает копыта, гладит ее блестящую шерсть. – Лошадь в прекрасном состоянии! Кто же это за ней так ухаживает?
– Зимой Ефим, а летом я сама и купаю ее, и чищу, – с гордостью говорит Динка.
– Какой это Ефим? – хмурясь, спрашивает пан, обернувшись к приказчику.
– Это ихний сосед, Ефим Бессмертный, он рядом с ними живет, – заискивающе поясняет Павло.
Пан Песковский полуполяк-полуукраинец, он называет Динку панночкой, по-польски, но говорит чисто по-русски; на нем вышитая украинская рубашка, высокие сапоги и накинутый на плечи синий жупан.
«Как только что из украинского театра, – придя в себя, думает Динка. – Настоящий театральный пан, и лицо такое холеное, панское, только усов нет и волосы редкие». И держится пан как на сцене, высокий, плечистый; рядом с ним приказчик Павло кажется таким низкорослым и плюгавеньким, что Динке даже не верится, что он, как говорят люди, гнет подковы руками.
– А панна все такой же лихой наездник? – улыбаясь, спрашивает пан Песковский и, не давая Динке ответить, быстро добавляет: – Но теперь уже нужно ездить в седле. У меня есть английское дамское седло. Я сегодня же, на правах соседа, пришлю его вам.
– Нет, спасибо! Я не умею ездить в седле! Я уже привыкла! – мотает головой Динка.
– Да это же очень удобно. Я могу дать вам несколько уроков, и потом… это же гораздо приличнее для молоденькой панны!
Динка снова вспыхивает краской стыда и злости.
– А я не хочу! Я буду ездить так, как езжу! – сердито и упрямо говорит она, дергая поводья.
Но пан поспешно останавливает лошадь.
– Одну минутку! Я же не хотел вас обидеть, – удивленно глядя на нее, говорит пан. – И я не предлагаю вам покупать у меня седло, я с удовольствием отдам его вам, потому что в моем доме нет женщин и мне оно совершенно лишнее. Так за что же вы рассердились?
– Да нет, я не рассердилась! Просто я не могу ездить боком! Ну чего это ради…
