Лидия Чарская - Том 48. Тринадцатая
Маня очень опечалена болезнью Мамы Вали.
Впрочем, опечалена не она одна, опечалены все девочки. Все они бесконечно любят добрую наставницу, всегда одинаково ровную, заботливую и ласковую с ними.
Одна Кодя беспечна и весела по-прежнему. Нога у нее зажила давно, и Кодя носится по саду, гоняясь за Жучком, который лает от восторга.
— Кодя! Как тебе не стыдно! — возмущается Липа. — Мама Валя при смерти, ей нужен покой! А ты кричишь и хохочешь так громко.
— У нее нет сердца! Она не любит Маму Валю! — презрительно щурясь на Кодю, говорит Вера.
— Кодечка, милочка, пожалуйста, не кричи, Маму Валю тревожишь! — трогательно складывая ручонки, молит Ляля, а за ней и Наташа.
— Нашли кого просить! Бессердечную, безжалостную девчонку! — кричит Вера. — Как же! Так она и послушается сейчас!
Кодя слышит все это, смущается и, вспомнив, что Маме Вале действительно очень плохо, останавливается посреди сада. Но уже минуту спустя, заметя несущегося ей навстречу с громким лаем Жучка, забывшись, кричит во все горло:
— Тише, Жучок! Не смей лаять! Мама Валя больна! Ты беспокоишь Маму Валю! Слышишь, тише!
И она очень удивляется, когда двенадцать воспитанниц, не исключая и ее друга Софочки, налетают на нее со всех сторон, выговаривая ей, что она самая злая, жестокая и бессердечная девочка на земле, потому что своим криком беспокоит больную.
* * *У Валерии Сергеевны к вечеру жар стал еще сильнее, и приехавший из города доктор, после осмотра больной, говорил провожавшей его Марье Андреевне:
— Вряд ли есть какая-нибудь надежда на выздоровление! Во всяком случае, будем надеяться на Бога. Врач в таких случаях бессилен!
Все это, плача и охая, передала "лесным девочкам" няня.
— Чуда надо ждать, чуда! — всхлипывая и утирая слезы, говорила няня. — Вот кабы помоложе я была…
— Что такое? Что бы ты сделала тогда, няня? — зазвучали детские голоса.
— А вот что, девоньки-государыньки вы мои, — шепотом заговорила няня. — Есть у нас в лесу забытая часовенка, а в ней колодец со святой водой. На этом месте когда-то старик-схимник, монах, значит, спасался. Святой жизни был человек. Ушел он в самую чащу от людей подальше молиться о людских грехах и поститься в полном одиночестве. И так, стало быть, своими молитвами Господу Богу угодил, что на месте его хижинки чудо сотворил Господь преогромное, детки: только умер тот монах-схимник, в тот же час объявился колодец. Вода в том колодце целебная, святая, благословенная Самим Господом Богом! Ежели болящему той воды дать испить — выздоровеет болящий! Беспременно! А только трудно за водой этой к колодцу идти! Перво-наперво надо, чтобы душа за ней шла детская, безгрешная, не старше десяти лет, а потом, чтобы никто не дознался об этом. А идти надо через лес, все проезжей дороги держаться, а там завернуть в осиновую рощу. Про ту рощу дурная слава идет. Жила в той роще злая сила, которая отшельника всячески смущала. И вот она покою не даст теперь каждому, кто идет за святой водой к колодцу, тем более, что ночью надо идти, чтобы ни один человек не видел… Ох, девоньки, тяжко решиться на такой подвиг! Страшно ночью хоть бы и взрослому в лес, а тут еще осиновая роща с ее нечистью… Ох! А святой колодец, как раз за ней среди сосен стоит. Зато кто с верой в Бога ту воду принесет — великое спасение от той водицы святой болящему будет! Так люди говорят, — торжественно заключила свой рассказ няня.
Замирая от волнения, слушали дети. Каждая из "лесных девочек" думала про себя:
"Жалко Маму Валю, ужасно жалко, но идти одной темной июльской ночью, сначала через лес, потом по страшной осиновой роще — нет, это невозможно! Умрешь со страху, все равно воды не принесешь!"
Даже Софочка, казавшаяся смелее подруг, пугливо повела своими синими глазами, воскликнув:
— Ой, как жутко все это!
Что-то стукнуло под окном террасы в то же мгновение.
— Ай! — невольно вскрикнули двенадцать девочек в один голос. — Кто это? — и пугливо покосились в вечернюю июльскую темноту, сторожившую за окнами лесную усадьбу.
Кудлатая, взъерошенная голова притаившейся под окном Коди просунулась на освещенную террасу.
— Ха-ха-ха! — засмеялась девочка. — Маня, гляди! Вы с няней — тринадцать человек за столом сидите!
— Ай! — взвизгнула Маня. — И то правда!
Она с быстротою стрелы выскочила из-за стола.
— А на столе три света! Глядите! — не унималась Кодя, показывая пальцем поочередно то на большую, висевшую над столом лампу, то на фонарик няни, пришедшей с ней из Маленького дома через темный сад, то на зажженный огарок свечи, оставленный кем-то второпях на конце стола.
— Ай! — вскрикнула опять Маня и потушила фонарь, свечу и лампу заодно, так что все очутились в темноте.
— Ай, как темно! Как страшно! — запищала Катя, цепляясь за платье сестры.
— Зажгите же лампу, зажгите лампу! — кричали остальные девочки.
И опять на дворе, как нарочно, жалобно завыл Полкан.
— Господи! Спаси и помилуй нашу Маму Валю, — прозвучал звонкий голосок Гани Сидоркиной, самой набожной девочки из всего "Лесного убежища".
— Да, спаси и помилуй Маму Валю! — подхватили все ее подруги хором.
— Бог спасет ее! — прошептала Кодя. — Спасет, потому что…
Она не договорила и смотрела теперь в темноту сада.
А когда двенадцать девочек уже крепко спали, каждая в своей кроватке, тринадцатая бесшумно выскользнула из своей постели, так же быстро оделась и, пряча в карман пустую склянку из-под лекарства, прошмыгнула на двор.
* * *Какая темная, страшная ночь! Когда луна заходит за облака, словно прячась, Коде кажется, что ее опустили в черную-черную могилу!
Ни зги не видно кругом!
Если бы Кодя могла захватить с собой, по крайней мере, фонарик или Жучка, своего преданного друга!
Но и то, и другое недопустимо. С фонариком ее увидят, и тогда весь ее замысел не приведет ни к чему. Жучок же, хотя и считается одним из членов лесного кружка и краснокожим из племени храбрецов, но ведь он — собака, а собак нельзя водить в часовни, как и в церковь, и это твердо помнит Кодя.
Вначале, когда Кодя под неописуемый лай Полкана и Жучка выскользнула из лесной усадьбы (вернее, пролезла в подворотню, так как ворота накрепко запирались в ночную пору), она так волновалась, что ее могли хватиться и вернуть, что ужас перед ночным путешествием как-то притих в ее душе. Ей во что бы то ни стало хотелось принести святой воды из колодца и напоить ею умирающую Маму Валю!
Эта мысль так воодушевляла Кодю, что она не шла, а бежала, как на крыльях, по темному лесу, держа в руках склянку для святой воды из колодца.
К счастью, снова выплыла луна из-за облаков и освещала своим слабым, млечным светом дорогу.
Жутко в эту пору в лесу. Лунный свет представляет деревья и кусты совсем иными, чем они кажутся днем. Сейчас это будто и не лес, а сборище огромных сторуких великанов, протягивающих Коде свои мохнатые ветви-пальцы…
Часа два тому назад, сидя под окном террасы и выслушав от слова до слова весь рассказ няни, Кодя запомнила с ее слов дорогу к святому колодцу и теперь твердо знает ее до конца: прямо, потом направо и через осиновую рощу снова прямо в сосняк, а там, посреди него, и желанная часовня.
Полпути уже пройдено. Луна снова скрылась, и Кодя теперь бежит наугад в потемках.
— Боже мой, — шепчет Кодя, — если Ты доведешь меня до колодца и поможешь Маме Вале, я буду стараться стать другой, совсем другой — тихой, скромной, такой, как и все девочки! Господи! Только помоги мне спасти Маму Валю! Пожалуйста, помоги!
Вот и лесное озеро, а там дальше болото, хорошо знакомое Коде.
Сейчас залитое молочным светом месяца, оно кажется совсем серебряным и таким удивительно красивым!
Луна скрылась уже в третий раз, когда Кодя достигла, наконец, осиновой рощи.
Она переложила свою склянку из правой руки в левую, а правой перекрестилась.
Жуткие мысли охватили девочку.
— Это роща, где скрывается нечистая сила, — прошептала Кодя, вбегая под темные своды осин.
Совсем некстати ей припомнились слова Мани:
"Осина всегда дрожит! Это проклятое Самим Богом дерево, потому что на нем повесился Иуда, когда продал Господа Христа за тридцать сребреников!"
Кодя, поеживаясь, покосилась на осины и побежала дальше.
* * *"Кто это?"
Две яркие точки пронизывают темноту, и… кто-то с шорохом летит навстречу Коде.
— О-о-о! — не то плачет, не то стонет кто-то диким голосом на весь лес.
Холодный пот проступает на лбу Коди… Она вскрикивает.
В тот же миг исчезают огненные точки. И хотя шелест крыльев еще слышен, но стон-вопль уже не тревожит ночной тишины.
"Да это филин! — соображает Кодя. — Конечно, филин! У него глаза горят в темноте, и кричит он, точно человек стонет… Чего я, глупая, испугалась?"
