Айрин Хант - Недобрый ветер

— Спокойной ночи, Джош, — шепнула она и, ничего больше не сказав, прошла мимо.

Я вскочил со стула и побежал за ней:

— Можно вас проводить?

— Да, конечно, — вид у нее был серьезный. — Мы с тобой давно не разговаривали.

Мы дошли до ее крыльца, она села на ступеньку и пристально посмотрела на меня:

— Ну, что скажешь, Джош?

— Как вы только можете, Эмили! — в отчаянии закричал я.

— О чем ты? — спросила она.

— Сами прекрасно знаете. Как вы можете выйти замуж за Пита Харриса? Как вы только можете?

Она долго молчала, потом взяла меня за руку. От волнения я едва не лишился чувств.

— Джош, много лет назад я увлеклась одним человеком, который меня даже не замечал, Я безумно его любила и ненавидела его девушку, она была старше и опытнее меня. Я вся извелась накануне их свадьбы, но время — лучший лекарь.

Теперь я уже забыла, какой он был и за что и его любила. Помню только, как мучилась и страдала. Мне жаль глупенькую Эмили, какой я была тогда.

— Ну и что? Какое это имеет ко мне отношение?

— Не знаю. — Она глубоко вздохнула. — Сама не знаю, что хочу сказать. Просто думаю вслух.

— А вот о чем думаю я, Эмили. Люди говорят, что у вас с Питом Харрисом роман, это правда?

— Чувствую по тону, что это дело рук либо Флоринды, либо Блеганов. — Она отпустила мою руку и сомкнула ладони у себя на коленях.

— Нет у нас романа с Питом Харрисом, во всяком случае, в том смысле, какой они в это вкладывают. Но я собираюсь за него замуж. Ты должен меня выслушать, Джош, мне необходимо тебе кое-что объяснить.

Сначала голос у нее был холодный, я такого раньше не слышал, но минуту спустя он потеплел и она стала прежней Эмили.

— Пит — хороший человек. Он не очень красив, не слишком образован, у него не бог весть какие манеры. Он не богат и вряд ли когда-нибудь разбогатеет — слишком заботится о других людях. Словом, он совсем не такая уж выгодная партия, зато предан, добр и порядочен. Он знал моего мужа. Мы познакомились несколько лет назад здесь, в Батон-Руже. Когда Карл умер, Пит держался так, словно он его старший брат. Я осталась с детишками без цента, ничего не умела делать, и Пит придумал для меня мою нынешнюю работу. Он заботился о нас, оберегал, разве этого не достаточно? Каких еще доказательств от него требовать?

— Но ведь он старик! — с горечью воскликнул я. — Он слишком стар для вас.

— Питу сорок пять, он всего на пятнадцать лет старше меня, Я старше тебя тоже на пятнадцать лет. Не так уж это важно — пятнадцать лет, если человек тебе дорог, верно?

Я долго ничего не мог ответить.

— Ну хорошо, — наконец пробормотал я. — Считайте, что мы не были знакомы.

Я поднялся, Эмили не шевельнулась.

— Джош, столько в жизни неприятностей, — сказала она очень тихо, но я расслышал каждое слово. — Если мы расстанемся, это причинит нам обоим лишнее горе. Но раз уж ты так решил, ничего не поделаешь. Впрочем, надеюсь, ты еще передумаешь.

Всю ночь я глаз не сомкнул, мучился, что обидел ее. Но мне было горько вспоминать, как она защищала Пита Харриса. На следующее утро, когда мы шли завтракать, я заметил, что Эдвард С. посматривает на меня с сочувствием. Эдвард С. был мудрым человеком. Он наверняка знал обо мне куда больше того, что я ему рассказывал. Я буркнул, что сяду за другой стол, мне, мол, надо поговорить с бывшим кассиром. Эдвард С. ничего не сказал. На самом деле мы с кассиром даже не были знакомы и, кивнув друг другу, съели завтрак в полном молчания. Я слышал, как Джой и Эдвард С. здороваются с Эмили, но не повернул головы. Джой дожидался меня у выхода из столовой.

— Джош, за что ты обидел Эмили? — напустился он на меня. — Эдвард С. тоже огорчен. Как тебе не стыдно?

— Не твое дело, сам разберусь, — ответил я.

Не хотел я этого говорить, но слово — не воробей. Джой посмотрел мне в глаза холодным осуждающим взглядом, на его лице уже не было восхищения старшим братом. Казалось, Джой вот-вот набросится на меня с кулаками.

Такого холодного дня не было с тех пор, как мы очутились в Луизиане. По радио передали, что в Чикаго и на всем Севере страны метели и морозы. Дыхание этих холодов, очевидно, достигло Юга, и люди, не привыкшие к студеным ветрам, очень мучились. Дети бродили по железнодорожным путям, подбирая кусочки угля и щепки, чтобы протопить дома-вагончики. В шатрах не тушили огней, чтобы немного обогреть помещение. В тот день в балаганах было пусто — почти никаких посетителей. Вечером балерины даже не стали выступать — что толку танцевать перед пустым залом. Я освободился раньше обычного и перед сном решил прогуляться по лугу. Устав и продрогнув до костей, я уселся на траву, прислонясь к высокой придорожной сосне, и предался невеселым мыслям. Я вспоминал маму, Китти, вспоминал Хови и мисс Краун. Хотелось снова увидеть Лонни, поговорить с ним. Я поймал себя на том, что думаю об отце, о том, каким он был раньше. Но больше всего я мечтал, чтобы рядом оказалась Эмили, чтобы ей было пятнадцать лет, чтобы она носила серьги — мой подарок и я играл бы ей свою самую заветную музыку. Ветер гудел в ветвях над моей головой. Я ненавидел ветер. Яркое утро, лунная ночь, закатное небо — все это наполнило меня надеждой на лучшие времена. Но только не ветер. Он больно хлестал, завывал или шептал какие-то одному ему известные тайны. Ветер никогда не вселял надежду, не давал никаких обещаний. Когда стемнело, я отправился назад. В небе над балаганами сверкало зарево огней — так мне показалось сначала, но потом я обратил внимание, что не видно вспышек и разноцветных переливов. Похоже было, что зловещее багровое облако нависло над аттракционами.

Меня охватило смутное беспокойство, и я бросился бежать; до меня донеслись сирены и урчание грузовиков. Я почуял горький запах горящей парусины, кожи, целлулоида. Когда я добежал, на аттракционах царило полное смятение. Пожарные машины, полицейские автомобили, карета «скорой помощи», люди с испуганными, бледными лицами, красными от дыма и слез глазами. Половина тентов обуглилась и превратилась в пепел. Среди руин безмолвно высилась карусель, ярко раскрашенные лошадки почернели от копоти. Машины на треке и огромная гусеница превратились в дымящиеся обломки. Мое пианино обуглилось, а от павильона танцовщиц ничего не осталось. Я отыскал Джоя. Он был с Эмили, ее сынишками и Эдвардом С. Они стояли молча у входа в вагончик Эмили. Дети плакали, на лицах Эмили и Эдварда С. было написано отчаяние. Они рассказали мне, что произошло. В одном шатре не выключили масляный отопитель. Что-то загорелось — никто не знал, как это случилось. Ветер подхватил обрывки горящей парусины, и тенты запылали один за другим, ворохи игрушек трещали в огне, как хворост; костюмерная вспыхнула, как спичечный коробок. Джой успел спасти банджо и кое-что из одежды, прежде чем огонь подобрался к общежитию. Теперь от него осталась лишь куча красных углей на земле.

— Пит собирался через несколько недель перевезти балаганы южнее, — сказала Эмили. — А теперь ничего не осталось, нечего перевозить. Не знаю, сможет ли он начать все сначала.

К нам подошла танцовщица Флоринда. Ее лицо опухло от слез, она тяжело ступала.

— Что теперь с нами будет? — заголосила она. — Ответь мне, Эмили. Эдвард С., что с нами будет? Что теперь делать?

— Что придется, Флоринда, — отозвалась Эмили. — Мыть полы, например, или стирать белье, если остались люди, готовые платить за это.

— Но я балерина! — взвизгнула Флоринда.

Все молчали, это напугало и разозлило ее.

— Знаю я, что вы думаете. Мол, мое время прошло, ноги у меня опухают и никто не даст мне работу. Этот юнец, — она показала в мою сторону, — этот молокосос называет меня «мадам», словно мне сто лет! Да, я старею, и Пит Харрис обо мне не позаботится… — Она остановилась на полуслове и затряслась от рыданий. — Ничего я никогда не умела, только танцевать в балаганах. А теперь у меня опухают ноги, и я слишком стара для такой работы. Что же мне делать?

Эмили на секунду закрыла глаза и сжала ладонями виски, потом привлекла Флоринду к себе. Мы все отвернулись.

Примерно через полчаса Флоринда ушла. Эмили поднялась в вагончик, приготовила какао детям, а взрослым кофе. Лицо у нее было теперь другим — пепельно-серым, суровым и непреклонным. Молча, без улыбки, она подала нам чашки. Пожар, истерика Флоринды, охватившие всех страх и волнение словно подменили Эмили. Потягивая кофе, она глядела, не отрываясь, на руины. Эдвард С. преданно положил свою ладошку на ее руку, как бы желая напомнить о себе. Она только кивнула, но не проронила ни слова. Мы сидели хмурые, подавленные, как вдруг, прогромыхав по ступеням, в вагончик вбежал Пит Харрис. В комнате был полумрак, и сначала я его не узнал, но Эмили сразу узнала, она поднялась и спрятала лицо у него на плече. Он обнял ее, прижал к себе.

— Все будет хорошо, крошка, — услышал я его слова. — Мы все восстановим, я тебе обещаю, все-все. Пока ты и мальчики со мной, мне ничего не страшно.