Астрид Линдгрен - Собрание сочинений в 6 т. Том 7. Черстин и я
Однако в свою защиту скажу: я придерживалась исключительно и строго темы „Рождественский окорок“.
А теперь, моя девочка, я заканчиваю письмо с серьезнейшими пожеланиями тебе поскорее начать готовить рождественские подарки: вязать прихватки для горшков с кашей и вышивать маленькие никому не нужные скатерки, так чтобы быть уверенной: здесь, на Севере, в самом деле наступит Рождество.
Бритт Мари.
14 декабря
Подруга-корреспондентка, ого-го!
И даже в этом году тебе не удалось стать Люсией[53] города Стокгольма? Кайса, ой-ой-ой, как же ты ведешь себя! Судя по фотографии, которую ты мне прислала, ты в аккурат такая же милая и славная, какой должна быть свечная королева. Ты пишешь, что не захотела выставлять себя на конкурс. Ну, вини тогда самое себя, раз не стала той, кому выпала честь ехать вчера вечером через весь город с подвесками на цепочке и в кроличьей шубке.
У нас в доме мы праздновали день Люсии так впечатляюще-убедительно! Нашей Люсией-невестой была Алида[54], облаченная в свою лучшую ночную сорочку с вышивкой. Правда, я, пожалуй, представляла себе, что Люсия должна быть чуточку более хрупкой и по крайней мере весить не больше девяноста килограммов, но ведь это, возможно, некоторое старое извращенное представление, с которым, пожалуй, я попытаюсь распрощаться. Как бы там ни было, я почувствовала себя по-настоящему, по-домашнему уютно, когда меня разбудили глубокие, хотя и несколько фальшивые звуки грудного голоса Алиды, она пела: „Санта Люсия, светлое, ясное видение…“ — таким громовым голосом, что потолок начал подниматься ввысь, а в постель нам подали крепкий кофе, свежие шафрановые булочки и перцовое печенье. Вслед за Алидой, совершенно заслоненный ее могучей фигурой, появился маленький звездный мальчик[55] Йеркер в шляпе в виде конусообразной сахарной головы. И более беззубого звездного мальчика, верно, никогда в Северном полушарии не наблюдалось. С тех пор как я видела его в последний раз, Йеркеру удалось расстаться еще с двумя зубами. Я не знала, что у детей может выпадать столько зубов сразу, но Йеркер, могу поклясться, обделывает все свои делишки основательно!
Когда я выпила кофе, я прокралась за Алидой в спальню: мне очень хотелось посмотреть, какую мину скорчит Моника, когда увидит Люсию. Я думала, она словно свалится с небес, но представь себе — ничего подобного! Она уселась в кроватке, задумчиво глядя на Алиду, а потом совершенно спокойно сказала:
— Я думаю, у тебя в волосах — сведи!
И все!
Когда Алида раз пять выдавила из себя „Санта Люсия…“, нам уже окончательно надоела эта ария. Вместо нее мы запели: „Был Стаффан конюхом лихим…“ А потом настало время тащиться в школу. Было темно, но почти во всех окнах горел свет. Многие высыпали на улицу и шли, зажав в руках корзинки, где были термосы с кофе и бутерброды. Молчи и не говори, что жители Смостада пренебрежительно относятся к празднику Люсии, нет, вовсе нет!
Я вышла поздно, так что последний отрезок пути в школу пришлось бежать. Но мне удалось прошмыгнуть через ворота как раз в тот момент, когда ударил школьный колокол, возвестив восемь часов утра. Наша фру ректор читала утреннюю молитву. Это она почти всегда делает сама. Если читает кто-то другой, мне кажется, что день не заладился. Мне нравится слушать ее спокойный голос и видеть ее умные глаза, когда она смотрит на нас всех сразу. Я постоянно испытываю ужасное желание попытаться быть такой же милой, какой я ей кажусь, когда она думает, что я и есть такая на самом деле.
Она хорошая учительница, но как человек еще лучше. И, как говорит папа: „Если мне надо выбирать между плохим учителем, но хорошим человеком или между хорошим учителем, но человеком плохим, то я без всяких колебаний выбираю первого“.
Нам, вероятно, посчастливилось, что наш ректор — хорошая учительница и хороший человек, и я знаю: если я когда-нибудь окажусь в каком-либо затруднении и не встречу понимания у мамы и у папы, то отправлюсь на негнущихся ногах прямо, к ней.
Молитвенный зал был украшен свечами, и в нашей классной комнате тоже горели свечи. День, таким образом, начался празднично и, собственно говоря, так и закончился. Общество Красного Креста устроило званый вечер в актовом зале нашей школы. Среди прочих увеселений мы повторили и маленькую пьесу, что играли в День Детей весной. У Сванте и у меня, у каждого из нас была своя роль. По ходу пьесы мне в одном случае надо было как следует отлупить Сванте, и, поверь, я чрезвычайно усердно и с огромной радостью приступила к делу. Потому что мой братец все время корчил отвратительные гримасы, стоя так, чтобы публика их не видела. Он пытался таким образом заставить меня сбиться с роли и расхохотаться. Да и его сдержанное хихиканье… когда я признала тот горестный факт, что „ее милость будет похоронена в четверг“. Вот я и думаю, что наш режиссер был прав, когда потом похвалил меня: дескать, я весьма реалистично провела сцену драки.
Но потом несчастье постигло и Сванте. А именно — ему следовало сказать: „Опасности встречают тебя на твоем пути!“ Но, очевидно, он так усердно гримасничал, что язык сыграл с ним дурную шутку, потому что он изрек не более и не менее как: „Встречи опасаются на твоем пути!“
Тут мне пришлось чуточку отвернуться и подумать, о чем-то по-настоящему печальном, чтобы не возник явный скандал. Но теперь я знаю, что скажу Сванте, когда он явится вновь и захочет меня поддразнить. Я лишь угрожающе подниму кулак и заявлю:
— Встречи опасаются на твоем пути!
После пьесы зазвенели песни. Их исполняли две дамы, которые наверняка охотно вцепились бы друг другу в волосы. Одна — учительница музыки, она преподает и в школе для девочек, и в учебном заведении для мальчиков. Голос у нее красивый. Чего как раз даже при большом желании не скажешь о другой певице, невероятно волевой даме, которая замужем за учителем рисования в учебном заведении для мальчиков. Фру Альберг имеет решающий голос в семейных делах, и будь уверена, она все время поднимает его. Господину Альбергу — самому покладистому на свете из всех учителей рисования, ноги которых когда-либо ступали по этой земле, остается лишь покоряться. Фру Альберг живет в абсолютном заблуждении, что она умеет петь (и когда она берется за это дело, то поет до тех пор, пока у слушателей не появляется желание умереть). Когда же комитет по проведению праздника рекомендовал вместо нее фрёкен Андерссон — учительницу музыки, — то начались ужасные жалобы и стенания. Фру Альберг примчалась во весь опор к нам домой, к нашей маме, важной „шишке“ в Красном Кресте! И с глазами раненой лани просидела у нас все послеобеденное время, которое главным образом потратила на то, чтобы очернить фрёкен Андерссон.
Но явиться с клеветой к маме — это примерно то же самое, что попытаться накормить бенгальского тигра сухими корками. Я считаю это абсолютно невозможным. Как только фру Альберг произносила какую-то колкость не в пользу фрёкен Андерссон, мама выдвигала в свою очередь некую чрезвычайно высокопарную тему. Сидя в соседней комнате, я слушала их беседу и развлекалась вовсю. Что бы ни говорила фру Альберг, маме всегда удавалось найти возможность переключиться на рассуждения об этике и морали современного человека или на нечто в этом же роде. Но фру Альберг не сдавалась, и в конце концов мама сказала:
— А не могли бы вы вместе спеть дуэтом? Какую-нибудь небольшую вещь?
Меня удивило, что фру Альберг не подняла крик. Но была так угрюма и сурова — это просто бросилось в глаза, когда она ответила:
— Вы, фру Хагстрём, любите шутить!
Потом она ушла, а мама, вытянув ноги, выдохнула:
— Ух! Благородные чувства рождает пение, это уж точно!
Но, как бы там ни было, мама, вероятно, пожалела фру Альберг, и в результате ей тоже разрешили спеть.
— Вероятно, все обойдется, если дать ей спеть, — заметила мама. — Трудность лишь в том, чтобы заставить ее когда-нибудь прекратить пение.
Среди прочих фру Альберг исполнила с дрожью в голосе песню… ну, ты знаешь, на музыку Мериканто[56], „Там, где шумят березы“, так прочувствованно, как никогда прежде. И еще „Сделать жизнь сладостной друг для друга“. Среди публики сидел и господин Альберг. Интересно, о чем он думал?
— Она, верно, имеет в виду сделать жизнь дьявольской друг для друга, — пробормотал Сванте, слушавший пение за занавесом.
Подумать только, скоро конец семестра! Как прекрасно будет хоть ненадолго избавиться от школьных занятий и посвятить себя домашним заботам. Майкен уже начала уборку и перевернула с помощью Алиды весь дом вверх дном. Она считает, что никакого истинно христианского Рождества не может быть, если каждое окно не вымыто, пол в каждой комнате не натерт, а каждый серебряный нож не вычищен так, что в него можно смотреться, как в зеркало.
