Эндре Эриксен - Осторожно, Питбуль-Терье!
Мама усмехается.
— Ты думаешь? — говорит она.
— Да, — отвечаю я. — Популярное средство. Многим нравится.
Мама встает, собирает блюдца и идет к мойке.
— Да уж, — говорит она, — многим до того нравится, что они там навсегда остаются.
Я чувствую, что с сердца как будто соскочила цепь. Горячая волна чего-то противного заливает щеки.
— Навсегда? И не выходят оттуда?
— Ну-у, знаешь… — мямлит мама.
Если маму упекут в больницу, ей придется туго. В этих больницах столько страшного, только успевай уворачиваться. Там же кругом одни психи, а от них можно ждать чего угодно.
Мама набирает в мойку воду.
— Ну раз так, — говорю я. — Придется тебе, видно, обойтись в этом году без подарка.
Мама поворачивается ко мне, и глаза у нее блестят, как мишура на елке.
— Согласна, — говорит мама. — Это лучше всего.
Ёлка
Мама вычеркивает предпоследний пункт из листочка на холодильнике.
— Ну вот, — говорит она, — осталось всего-навсего одно дело.
Голос какой-то блеклый, она переделала сегодня кучу дел.
Я подхожу поближе и читаю вслух: «Купить елку».
У меня сразу возникает очень неприятное чувство. Я стараюсь не думать о неприятном, но все равно.
Мама стоит не дыша. И дрожит. Она совсем без сил. Другой бы убил весь декабрь на то, что она успела сделать за один день.
Я беру у мамы из рук ручку и ставлю крестик-галочку перед этим пунктом.
— Елка у нас есть, — говорю я.
Мама вытирает пот со лба и смотрит на меня пристально.
— Ты уверен, что обойдешься без настоящей? — спрашивает она.
— Надо радоваться тому, что имеешь, — отвечаю я.
Мама уходит к себе и возвращается с пластмассовой елкой. Держа елку в руках, мама рассматривает ее внимательно. Улыбка у нее на лице как-то тускнеет.
— Она меньше, чем мне казалось, — наконец говорит мама.
— По-моему, даже больше, — отвечаю я.
Это я соврал. Но ради другого человек обязан иногда делать вид, что все отлично. Поэтому я решительно подхожу к маме, быстро забираю у нее елку и ставлю на кухонный стол.
— Так она совсем высокая, — говорю я.
У мамы грустинка в глазах. Мне кажется, у нее есть подозрение, что я просто делаю довольный вид.
— Я только сейчас разглядел, — торопливо сыплю я словами, — какая она на самом деле симпатичная. К тому же у пластмассового дерева много плюсов.
Я смотрю на маму. Мне кажется, в уголках рта она прячет улыбку.
— Во-первых, с нее не сыплются иголки, — говорю я. — Во-вторых, не надо каждый год покупать новую. В-третьих, ее можно вовсе не наряжать.
Из маминой улыбки изглаживается растерянность.
— При оптимистичном взгляде на жизнь, — говорит мама, — эта елка не так уж и плоха.
Мама подходит поближе к елке и начинает поправлять веточки. Это, кстати, еще один плюс синтетики — можно вертеть ветки в какую хочешь сторону.
Мама берет вилку, становится на колени и подносит вилку к штепселю.
Со словами: «Давай зажжем, она наверняка станет еще красивее», — мама втыкает вилку в розетку. И свет гаснет во всем доме.
Сквозь плотные занавески едва пробивается блеклое марево с улиц.
— Ой, — ойкает мама.
— Электричество отключили, — говорю я.
Иду к окну, раздвигаю занавески — во всех окрестных домах море света.
— Пробки вышибло, наверно, — вздыхает мама.
Я открываю щиток. На нем лежит фонарик, так что можно посветить внутрь. Я дергаю все тумблеры — никакого результата.
Делюсь этой новостью с мамой.
— Ой, — ойкает она.
Мы зажигаем все имеющиеся в доме стеариновые свечки и расставляем их по гостиной и кухне.
Но свечек не так много, и некоторые углы остаются темными. Не полный ужас, с этим как раз можно жить, если время от времени посматривать туда, чтобы снова и снова убеждаться: там ничего нет, одна пустота.
От пламени свечей на стенах тени. Они дрожат и колеблются. Но это совершенно нормально. Тем более что я не верю в привидения. А если б они и были, то ведь еще нужны причины, чтобы они привиделись. А какие у нас на то основания? Никаких.
Мы садимся на диван и начинаем ждать, когда включат свет.
Он не включается.
— Надо электрику звонить, — говорю я.
— Сейчас все включится, — говорит мама.
— Да, а если нет? Что ж нам, на Рождество без света сидеть?!
Мама по-прежнему весела:
— Главное — не впадать в отчаяние.
Я чувствую, что начинаю раздражаться.
— А мясо запекать мы будем тоже на оптимистичном отношении к жизни? Или в духовке?
Мама вздыхает, но едва заметно.
— Одно ясно, — говорит она строго, — никаких неизвестных электриков я в дом не пущу.
Горящие свечи слабо потрескивают, в пламени огромного свечного кубика, стоящего на столе, изредка вспыхивают искры.
За окном характерный скрип. Кто-то идет по снегу. Скрип все ближе и ближе. Мама едва дышит.
Я упираю в нее взгляд, и мама в ответ улыбается и нервно хмыкает.
Скрип смолкает. Сменяется топотанием. А затем — снова скрип, но теперь шаги удаляются, они доносятся глуше, глуше и исчезают почти совсем.
Мама сглатывает.
— Джим, мне не страшно, — говорит она.
— И мне тоже.
— Со свечками очень уютно.
— Угу.
Громким и очень веселым голосом мама говорит:
— Этот человек, наверно, скоро вернется.
И мама легонько вздыхает. Свечка на столе гаснет. Мама вздрагивает и хватает меня за руку. От затушенной свечки серой спиралью поднимается дым. Я быстро оглядываюсь — во всех темных углах ничего, кроме темноты. Единственное, что шевелится, — светлое пятно на стене.
— Никогда нельзя знать наверняка, как оно пойдет, — шепчет мама. — Так что надо нам с тобой купить побольше свечек.
В последние дни я забыл горевать о потере бункера. Но сейчас мне его ужасно не хватает.
В магазин за покупками
До закрытия торгового центра осталось несколько минут. Я спешу изо всех сил. Снег падает крупными снежинками, и настроение у меня совершенно рождественское.
Но!
Надо смотреть правде в глаза. До Рождества два дня, и празднование его под большим вопросом, хотя мама и вычеркнула все пункты из своего листочка.
Если того требует жизнь, человек может обойтись очень много без чего. Я переживу без настоящей елки. Так и быть. Хотя буду считать, что поступился многим. Но электричество мне нужно. Для всего, что называется Рождеством, нужна электроэнергия; без нее не зажаришь мяса на ребрышках. И не посмотришь диснеевские мульты. И лимонад в холодильнике станет теплым. А сама квартира выморозится!
В таких условиях лично я праздновать Рождество отказываюсь. Вы как хотите, а я уж лучше займусь чем-нибудь повеселее.
Снежные хлопья такие приятные-приятные. Естественно, эти идиоты украсили подход к торговому центру горящими факелами и мигающими гирляндами. Вот ведь люди, ни в чем удержу не знают. Им и дела нет, что не все так восторженно относятся к этому дурацкому Рождеству.
У самых дверей, которые открываются и закрываются, выпуская посетителей, стоит продавец елок и продает елку папе с двумя малышами-детсадовцами. Папа одет в костюм и немного похож на Супермена, когда тот не при исполнении. Пока папа запихивает елку в лыжный кофр на крыше машины, мальчик с девочкой забегают в центр и прямиком к Торстейну. Он сидит на складном стульчике в своем жалостно куцем наряде. Улыбается Торстейн хуже, чем дядя из детской передачи. Он сполз, насколько можно, со стула и держит мешок на коленях. Девочка опасливо подходит к нему и делает книксен. Мальчик останавливается поодаль. Торстейн кивает им, улыбаясь, как ясное солнышко. Мешки его щек похожи на красные яблоки.
Он вручает девочке подарок, и она поспешно приседает еще раз, потом Торстейн жестом подзывает ее старшего брата. Мальчик подходит и тоже получает подарок. И ура — все счастливы и довольны, а больше всех Терье, вот уж кому повезло: родной папа — Юлениссе.
Внезапно меня осеняет.
Перед торговым центром стоит телефонная будка. В ней я открываю телефонный каталог и принимаюсь искать. Не может быть, чтобы не было ни одного электрика-женщины. Все-таки в области равноправия мы, норвежцы, продвинулись довольно далеко.
Я обзваниваю всех электриков нашего города. Кто-то уже не отвечает. Вечер, и Рождество скоро. Но у некоторых есть номера для связи в экстренных случаях. К сожалению, трубку берут исключительно мужчины.
— А что, женщины у вас не работают? — спрашиваю я.
— Работают, конечно. В конторе.
— А где равноправие мужчин и женщин? — говорю я.
Электрик протяжно стонет.
— Так вам нужен электрик или нет? — спрашивает он.
