Виктор Сидоров - Рука дьявола
Ленька едва не ахнул от неожиданности: вот это встреча! Ну если найдет он Леньку — прибьет. Тут уж никто не вступится, кричи не кричи. И он еще сильней вжался в землю.
Тимоха с мужиком постояли, оглядывая заросли. Тимоха подобрал увесистый сучок и швырнул его в Ленькин куст, прислушался.
— Никого.
— Ну и ладно,— прохрипел мужик.— Айда, а то нас уж, поди, заждались.
И они торопливо двинулись своей дорогой. Когда шаги удалились, Ленька осторожно выполз на тропинку. Но на ней никого не было, будто мужик и Тимоха провалились сквозь землю.
Куда делись? Может, в кусты залезли? Зачем? А вдруг они о чем-то догадались и теперь выслеживают его? Ленька еще полежал малость, потом вскочил и, согнувшись в три погибели, бросился по тропке.
Он пробежал не больше версты, когда увидел, что овраг сужается и мелеет, а лес становится все реже и реже. Вскоре овраг превратился в обыкновенную канаву с травянистыми берегами, с юрким, шумливым ручейком на дне.
Ленька, выпрыгнув из канавы, сразу увидел впереди два сверкающих озерка, которые до краев заполнили широкую низину, и засмеялся радостно: так и есть — вышел куда надо! Вдоль озерных берегов серой лентой тянулась знакомая дорога в уезд. Там, где она пересекала ручей, горбатился бревенчатый мостик. Слева, на далеком взгорье, вздымая бесчисленные столбики дыма, виднелось Елунино. Ленька не стал выходить на дорогу, а пошагал напрямки, степью, безмерно довольный, что до заката выбрался из леса, что так удачно избежал встречи с Тимохой Косым. Повезло! Однако что Косому понадобилось там, в лесном овраге? Почему он с каким-то узлом? Кто этот обросший мужик в зеленой фуражке? Куда они шли и куда так неожиданно исчезли?
Глава 8.
КРАСНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ
В конце недели в Елунино прискакал на взмыленном коне зареченский мужик. Торопливо намотав повод на коновязь, он тяжелой рысцой побежал в сельский Совет.
Скоро по селу поползла страшная весть: поздней ночью в Заречье нагрянула какая-то банда. Одни говорили, что человек двадцать, другие — чуть ли не полсотни. Бандиты схватили и расстреляли председателя сельсовета, еще двух коммунистов, подожгли их избы и сельский Совет. А когда уходили, то из озорства или от лютой злобы зашвырнули в окно последней в селе избенки бомбу и побили всех, кто был там: трех детишек, мужа с женой и бабку.
На другой день помчались зареченские во все концы просить защиты. И в Елунино вот прискакал гонец... Бандитов искать двинулись из уезда и волости. Пошел и елунинский отряд самообороны во главе с Захаром Лыковым, который восседал на коне с маузером на боку и костылем в руке. Два дня рыскали самооборонцы по лесам, однако вернулись ни с чем, как, впрочем, и другие отряды,— бандитов след простыл, будто их и и не было вовсе.
Поглядеть на своих «вояк» высыпало полсела. Ребятня выбежала навстречу далеко за околицу. Самооборонцы, должно быть, крепко устали, лица темные, покрытые потом и пылью, но шли ходко, дружно печатая шаг, на рукавах у каждого красные повязки. Захар Лыков ехал на своем коне сбоку отряда хмурый и злой.
Ленька, шагая по обочине, завистливо глядел то на Митьку, то на невысокого гибкого Кольку Татурина, который делал вид неприступный и важный. Ребятишки поменьше быстро пристроились отряду в хвост и сопровождали его до самой околицы. Они строили свирепые рожи, высоко вскидывали ноги, выпячивали животы и неустанно несли грязные ладошки у висков.
Захар, глядя на них, даже согнал с лица угрюмость, подбадривал:
— Так, так, мальцы! Держи хвост трубой: вам добивать контрреволюцию.
И те старались вовсю.
Сельчане, не все, конечно, встретили «аников-воинов», как и раньше бывало, смешками, шутками, издевкой:
— Ну че, навоевались? Поди, раньше сроку поиспоганили свои портки?
— Га-га-га!
— Они. их в озере сполоснули. День стирались да день сушились.
— Гвардия! Сопли вокруг шеи вьются: подступить боязно!
Особенно старались Никита Урезков и, как всегда, подвыпивший, Елбан.
На дорогу вдруг выскочил запыхавшийся от быстрой ходьбы старый смолокур Татурин, схватил Кольку за рукав, потащил из строя.
— До кех пор, сукины дети, отца страмить будете?! — зло закричал он.— А ну геть домой! И чтоба не видел вас боле дураками, чтоба не краснеть мне за вас, оболтусов!
Отряд остановился. Колька, смущенный до крайности, уговаривал отца:
— Отпустите, тять... Не надо... Чего вы на все село?.. Ведь не баловство у нас — дело. Отпустите руку...
— Я те отпущу,— кричал старик Татурин еще громче.— Слышь, что говорю: марш домой! А ты, Серьга, чего глаза лупишь? Али тебя не касается?
Раздался смех, кто-то свистнул, кто-то выкрикнул:
— Так их, так! По шеям их!
Колька выдернул руку, отец совсем взъярился.
— А, так ты еще противиться? — И замахнулся на Кольку.
Но ударить не успел — Серега перехватил отцову руку.
— Вот что, тять, довольно. У нас свои головы. Не лезь, не мешай. А драться — не дам. — И глянул на Лыкова, который едва сдерживаясь, чтоб не взорваться, поглядывал то на толпу, то на старика Татурина.— Командуй, Захар Степаныч...
И отряд двинулся по улице, оставив позади опешившего и онемевшего от возмущения старика Татурина.
У сельсовета отряд распался. Ленька шагал домой вместе с Митькой. Заглядывая в его серое от пыли и усталое лицо, Ленька выспрашивал, как они «ходили походом», почему не отыскали бандитов и не побили их. Митька отвечал коротко и неохотно.
— Черт их найдет... Бор не степь: затаились где-то. А может, ушли. В Касмалинский лес.
Ленька не мог скрыть разочарования. Было просто обидно, что отряд сходил впустую, даже никто из винтовки ни разу не пальнул.
— Эх вы!.. Надо было еще поискать да на Касмалу двинуть. А так что? Трик-брик и вернулись. Смеются все...
Митька обозлился:
— Ты хоть помолчи. И без тебя тошно.
— Чего молчать-то? Я бы не вернулся. Я бы...
— Ты бы, ты бы!.. Известное дело — герой! Из чашки ложкой да на печи с тараканами.
Ленька обиделся, нахмурился и замолчал.
У своего двора Митька приостановился, глянул искоса на Леньку.
— Ну ладно, не дуйся. Айда к нам, поешь со мной за компанию, а я новость важную расскажу.
Но Ленька, упрямо сдвинув брови, пошагал дальше. Митька, проводив его взглядом, качнул головой:
— Ну ерш!..
Зашел Ленька к Шумиловым к вечеру, когда обида улеглась. Сделал вид, будто забежал к ним на минутку, по спешному делу.
Только вошел во двор — навстречу Варька, глаза круглые, блестят, лицо раскраснелось.
— Лень, что знаю!..
У Леньки в груди дрогнуло: неужто опять беда?
— Что?
— Ой, Лень!..
— Да что стряслось, говори скорей! — закричал он нетерпеливо.
Варька вдруг засмеялась.
— Да нет... Не бойся... К нам из уезда на той неделе приедут представления казать.
Ленька перевел дыхание.
— Фу ты!.. А я уж подумал... Ну, Варюха!.. Что за представления?
— А всякое там. Живые картины ставить будут, плясать, петь.
У Леньки поднялись брови.
— Да ну? Кто?
— Уездные, сказала же. Комсомольцы.
— Ух ты! А это как — живые?
Варька замялась:
— Ну там разговоры разговаривать станут и...— потом решительно тряхнула косами.— Не знаю, Лень. Это мне Митя сказал. И еще сказал, что завтра вся ячейка пойдет прибирать нардом. Я тоже пойду. А ты?
Если бы Варька не глядела бы на Леньку такими горячими просительными глазами, он, конечно бы, не раздумывая, согласился, а тут вдруг насупился, протянул как можно безразличней:
— Не знаю... И без того делов всяких полно. Варька сразу расстроилась, и глаза ее потускнели.
— Пойдем, а, Лень? Вместе бы поробили. Митя так и сказал: Леня подмогнет...
От этих слов радость совсем расперла Леньку. Однако он еще более сдвинул свои рыженькие брови:
— Погляжу... Митрий-то ушел?
— Не.. Спит он. Умаялся ужас... Придешь, Лень?
В ее глазах и голосе было столько мольбы и надежды, что Ленька, наконец, смилостивился.
— Пожалуй. Надо подсобить ребятам.
Он до самой полуночи проворочался на своем сеннике, все никак не мог уснуть. Еще ни разу, может быть, не ждал Ленька с таким нетерпением нового дня: ведь впервой станет работать вместе с комсомольской ячейкой!
Утром, услышав еще далекие хлопки бича пастуха деда Феди Парамошки, Ленька вьюнком соскользнул по лестнице с сенника, отворил стайку и погнал коров за ворота.
Увидел Варьку с хворостиной в руке — она уже возвращалась, улыбчивая, сияющая, шумно двигая по земле огромными опорками.
— Доброе утро, Лень! Ты когда пойдешь? Митя уже побежал. Они в сельсовете собираются.
— Вот отгоню скотину да и пойду, — произнес Ленька.
Однако уйти долго не удавалось. Заковряжиха будто чуяла что-то неладное и не спускала с Леньки глаз, заставляя его делать то одну, то другую работу. Ленька злился и страдал от нетерпения, но убежать не решался — еще памятна была встрепка за то, что ходил в Сосновку, к девчонкам. Крепко влетело тогда Леньке. Может быть, Заковряжиха исхлестала бы его еще сильнее, да не дал дядька Аким Подмарьков. Он уже с неделю ходил рубить Заковряжиным новую амбарушку, работал и в тот день. Семен Лукич, чтобы не нанимать еще одного плотника, сам помогал дядьке Акиму.
