Руки вверх, Ваше Величество! - Николай Мизийски
— Больше не можешь?
— Не могу. Очень сожалею, но из меня перельется…
Я вынул из бумажного кулька шесть апельсинов. Кругленьких. Оранжевых. Но только шесть. Они были последними в магазине, откуда папа принес их со строгим запретом: не сметь ни под каким видом трогать, потому что завтра вечером должны были прийти важные гости. Ну и хорошо, я принял все меры предосторожности: Крум для них теперь безопасен. Апельсины могут, разве что, падать, но при этом останутся, конечно, целыми. Я их положу в тот же кулек, и сервировка стола для гостей не пострадает.
Круму я сказал:
— Это твой реквизит. Другого нет, но и этот неплох — сияет даже при слабом кухонном свете, а представляешь, каково будет под куполом цирка?
Крум очень грустно ответил, что представляет.
— Подбрасывай сначала только два апельсина. И не слишком высоко. Так, чтобы легче было ловить. Постепенно увеличивай высоту броска и количество апельсинов. А в дальнейшем мы будем для каждого представления приобретать собственный реквизит и в конце, под аплодисменты раздавать его детям…
Разрешив Круму заниматься самостоятельно, я пошел в гостиную. Валентина я застал сидящим в одном из кресел. Трубу он положил рядом с телевизором. Нелегко было закрепить ее между сиденьями и спинкой каждого кресла, но с помощью Валентина мне удалось и это. Потом я похвалил его, сказав, что он не какой-нибудь там дармоед, оттащил стол подальше и крикнул:
— Але — гоп!..
Маленький болгарский Милон нагнулся, напрягся до покраснения, но поднял трубу только на высоту около десяти сантиметров, достаточную, впрочем, чтобы раскачались оба кресла.
— Не могу! — простонал он.
— Можешь, можешь, только ты еще не уверен в своих силах. Представь себе, что ты на стадионе и тебе нужно нести быка!
Не знаю точно, это ли представил себе Валентин или вдруг увидел себя изгнанным из нашей компании, отправленным играть с девчонками… Во всяком случае, он широко расставил ноги, как настоящий штангист, и в следующее мгновение выпрямил руки над головой:
— Ап!
Но, к сожалению, за этим поистине прекрасным мигом последовал ряд других, уже совсем неприятных моментов: труба закачалась, как перекладина весов, одно из кресел описало большую дугу и уперлось в стол, а другое стремительно полетело в мою сторону и, наверное, придавило бы меня, если бы я вовремя не отскочил. В заключение все живое и неживое — штангист, реквизит и директор, — как на поле брани, распласталось на полу.
В наступившей тишине с нижнего этажа через открытые двери балкона донесся голос нашей соседки Пиронковой:
— Что вы там наверху делаете, а?.. Боже милостивый, мой абажур…
Я исследовал наши потери. Пострадала только одна ножка кресла да еще моя фокусническая коробка, помятая другим креслом. Из нее выглядывал персик, вода же была вся на ковре.
— А представляешь, если бы еще были танцовщицы? — задумчиво спросил Валентин.
Снизу Пиронкова продолжала сердиться и кричать, что добьется, чтобы отец хорошенько мне влепил. Но ей не нужно было так бесноваться — я и без нее здорово влип.
— Крум, видимо, сбежал, — предположил начинающий штангист, — пока мы устраняли следы происшествия.
— Это исключено! — возмутился я. — Он мой самый преданный друг!
— Тогда почему он до сих пор там, а не здесь?
— Может быть, не услышал. Когда Крум на чем-нибудь по-настоящему сосредоточится, он становится глухим. Например, однажды…
— Все-таки давай проверим!
Я выбежал на кухню. То, что предстало перед моими глазами, было более чем печально. Крум охал, прислонившись к шкафчику, а дорожка возле него пламенела от апельсиновой кожуры.
— Я покончил с реквизитом, — признался он, понимая, что глупо обманывать, когда истина очевидна. — Просто мне стало жаль детей, которые надеются, что я стану жонглером, чтобы раздавать им апельсины в цирке.
И он скромно потупил взор.
Глава IX. Преуспеваю только я
Еще до того как вернулась мама, мы привели в порядок всю гостиную, приставили к стене кресло со сломанной ножкой, тщательно собрали и выбросили апельсиновые корки. Крум и Валентин ушли по домам, а я сел у стола с книгой в руках. Какое материнское сердце не дрогнуло бы от такой сцены? А тут как раз и отец вернулся из шахматного клуба победителем:
— Выиграл на тридцать третьем ходу ферзевым гамбитом, а защиту Каро-Кан свел вничью! — похвастал он и дал мне кусок рахат-лукума. — У кандидата в мастера Спиридонова отнялся язык!
И ночь прошла спокойно: мне снился целый ансамбль танцовщиц, трио же «Тринидад» ни разу передо мной даже не мелькнуло.
Утром в школе прежде всех мне встретился Жора Бемоль.
— Э? — спросил я.
— Пережил трудный послеобеденный период, — нахмурился он. — Я лично смыл тряпкой «украшения» со стен и мебели. Я лично выстирал покрывало. Знаешь, как хорошо, что нам не пришло в голову оформлять ворону масляными красками!
Крум тоже пожаловался:
— За ужином я смог съесть только одну порцию перца, фаршированного рисом, и два стакана кислого молока. Все дома забеспокоились. Тетя Ирина даже заставила меня выпить какое-то лекарство для повышения аппетита. Ух, какое оно было горькое!
Первым у нас был урок русского языка. Мы разбирали стихотворение «Октябрь». Выяснилось, что новые наши одноклассники знают эти стихи наизусть.
— Очень хорошо, Илья, Борис и Петр! — сказала учительница Королева.
Остальные мальчики нашего класса завистливо вздохнули, а девочки так обрадовались, точно похвала имела прямое отношение к ним. Дочка и Пенка, самые усердные зубрилы стихотворений в мире, тотчас предложили гостям соревноваться и обмениваться опытом.
На перемене я подошел к Калинке:
